Баба Фрося, жила на краю деревни, где в ста метрах от её дома красовалась зелёная роща. Мимо деревни и рощи проходила оживлённая шоссейная дорога.
Начиная с мая и до осени в рощу, где баба Фрося знала каждое деревце и каждый кустик, часто приезжали отдыхающие, да всё на дорогих иномарках. Бабуля зорко отслеживала всё происходящее в роще. После отъезда отдыхающих она тщательно обследовала все места отдыха и каждый раз в свою старенькую хату возвращалась с трофеями: то с шампурами, то с ведром, то с ножом, то с пластмассовыми и стеклянными бутылками. Всё скоблилось, мылось в старом оцинкованном тазу и приспосабливалось в хозяйстве.
Жила баба Фрося в свои семьдесят восемь лет одна, но была ещё крепенькой и бойкой старушкой. атьяной Ивановной и её мужем Петром Васильевичем, который работал на грузовике Неотъемлемой частью её образа была ореховая палка, которую редко выпускала из рук. Никак не соглашалась она уезжать к сыну из своих «хором».
– И что я буду в этой их квартире на шестом этаже делать? Сидеть, как курица на насесте? Нет, у меня вон какой простор: и трасса, как арена цирка, и рощица, что театр развлечений – телевизора не надо, – рассуждала старушка при разговоре со своими соседями, Ту местного предпринимателя.
Как-то в середине июня, услышав в очередной раз шум мотора въезжающей в рощу иномарки, баба Фрося поспешила туда только ей известной короткой тропинкой. Заняв пост наблюдения за плетистым кустом ежевичника, она увидела, как из машины вышли двое: представительный мужчина и молодая девица в теле, похожая на резвую лошадку. Девушка постелила на траву плед, сбросила с себя короткий сарафанчик. Мужчина тут же положил пиджак, рубашку. На пледе появились бутылки с напитками и закуска. Бабульке было стыдно наблюдать за любовными играми молодых. Она то и дело отворачивалась, бросая в рот собранные тут же в траве ягодки земляники. Но любопытство одерживало верх: баба Фрося опять смотрела во все глаза, крестилась и шептала: «Тьфу, антихристы! Упаси, Господи!»
Ни отдыхающие, ни старушка, увлечённые каждый своим занятием, не заметили, как набежала тучка, и забрызгал дождик. Для бабы Фроси он был как освежающий душ, а любовники похватали свою одежду, стряхнули плед – и в машину.
Пока баба Фрося покидала свой наблюдательный пункт, след иномарки уже простыл. Она подошла к примятой траве и цепким взглядом оглядела только что покинутое место отдыха. Подобрала едва начатую пластмассовую бутылку с минеральной водой и недопитую – с шампанским. Всё вылила на землю. «Пригодится тара для святой воды, которую в церкви на Крещение раздают», – подумала баба Фрося. Она стала собирать остатки еды и сносить под ближайший кустик, ругая отдыхающих за их безобразное отношение к природе. Неожиданно увидела в траве коричневый предмет. Подобрала и ощутила в своих шершавых руках мягкую бархатистость кожи.
«Кошелёк», – забилось сердце у старушки. Оглянувшись вокруг – нет ли кого – дрожащими руками открыла портмоне и увидела серо-зелёные бумажки. Вытащив одну, заметила на ней цифру сто. «Кажись, деньги иностранные», – мелькнуло в голове. Она сунула бумажку обратно, быстро спрятала кошелёк за пазуху и, прижав его обеими руками, трусцой заспешила домой…
Заперев за собой все двери, баба Фрося занавесила окно в спальне и села на кровать. Перекрестившись, вытащила кошелёк, вынула купюры и стала рассматривать. С каждой на неё смотрел мужчина с высоким лбом и длинными до плеч волнистыми волосами. Затаив дыхание, пересчитала: «Десять по сто…Так это ж цельная тыща!» – воскликнула она вслух и, прижав деньги к груди, заметалась по хате, не зная, что делать дальше. От свалившегося дармового богатства у бабульки закружилась голова. Она взяла стакан с водой, где хранила съёмную челюсть, накапала тридцать капель валерьянки, выпила.
Немного успокоившись, баба Фрося отложила одну бумажку в карман юбки и пристегнула его булавкой. Портмоне с остальными бумажками спрятала опять за пазуху, прижав к телу завязанным платком. Пока справлялась по хозяйству, бабулька время от времени ощупывала денежки – на месте ли.
Дождавшись, соседа с работы, баба Фрося вызвала его из дому.
– Василич, хочу с тобой, милок, потолковать.
– Давай, баба Фрося, а то ужин стынет.
– Ента что за бумажка? Разъясни старухе, – крепко держа купюру обеими руками, как плакат, тихо спросила бабулька.
Пётр Васильевич округлил глаза и, сдвинув кепку на затылок, присвистнул:
– Ничего себе! Это ж сто долларов! Их на рубли поменять можно.
– И сколько дадуть? – затаив дыхание, поинтересовалась старушка.
– Три тысячи.
– Три тыщи за одну? – шёпотом переспросила баба Фрося и мгновенно зажала купюру в свой высохший от труда и времени кулачок.
– И где же, Петенька, дадуть? В магазине?
– Да нет, баб Фрось. Есть в городе специальные пункты обмена. А где ты взяла эту деньжищу?
– Ласточка в клювике принесла, – отшутилась бабулька…
Всю ночь бабе Фросе не спалось: она боялась, что тот мужчина вернётся за потерей; размышляла, куда понадёжней спрятать доллары и, наконец, можно ли доверять соседу в таком важном деле.
Рано утром она решилась на очередную встречу с Петром Васильевичем перед его выходом на работу:
– Висилич, родимый, ты ж часто бываешь в городе.
– Часто, баб Фрося. Вот и сегоня буду.
– Мил человек, зайди в нужный пункт, поменяй мою бумажку на рубли.
– Давай, бабуль, – заторопился Пётр Васильевич.
– А не обманешь? – с опаской спросила старушка, разжимая кулак со стодолларовой купюрой.
Целое утро баба Фрося провела в тревоге. Она несколько раз пересчитывала зелёненькие бумажки. И каждый раз, как только брала их в руки, появлялось чувство радости, вперемешку с жадностью. Она разделила бумажки на три кучечки – по три в каждой, разорвала свой старый ситцевый головной платок на три лоскутка и завернула в них купюры. Бабуля долго ходила по хате и двору с этими узелочками, не решаясь куда-то их спрятать. Наконец один она сунула в мешок с зерном, который стоял в амбаре, второй пристегнула во внутренний карман нового халата, что висел на кухне, а третий положила под перину.
Взглянув на часы, баба Фрося поспешила своей тропинкой в рощу… Видит, впереди справа торопится Нюра Маврина, сорокалетняя женщина. «Неужель тоже узнала про места отдыха заезжих? – с сожалением подумала бабулька… – Да нет, сама что-то тащит в мешке». Старушка стала следить за Нюрой, стараясь оставаться незамеченной.
Женщина остановилась у края густой заросли крапивы, вытащила из мешка какой-то большой серебристый предмет и с размаху бросила в самую середину, приговаривая: «Ты у меня попьёшь, ты у меня теперь попьёшь, окаянный!»
Свернула пустой мешок, сунула его подмышку и побежала обратно.
Дождавшись, пока Нюра скроется из виду, баба Фрося, опираясь на свою палку, поспешила к крапиве. Знатная выросла крапива, выше бабушкиного роста. Её прямостоячие четырёхгранные стебли гордо держали крупнозубчатые, покрытые множеством жгучих волосков, широкие листья...
Баба Фрося дважды обошла заросли. Любопытство и жадность одолели страх перед коварной травой. Она повязала платок вокруг головы, спрятав лицо так, что остались видны только глаза; натянула рукава кофты на кисти рук и, раздвигая палкой стебли крапивы, пробралась в самую её гущу; схватила только что брошенный предмет и волоком потащила его наружу… «О-о-о, так это ж самогонный аппарат! – изумилась старушка. – Давненько я не гнала самогонку: с тех пор, как похоронила своего дедка – царство ему небесное – двадцать годков прошло… А горючую гнать теперь легче: газ провели в деревню, – размышляла баба Фрося. – Будет из чего теперь настоечки лечебные делать»…
Возвратившись с работы, Пётр Васильевич зашёл к соседке:
– Вот тебе, баба Фрося, три тысячи рублей вместо той зелёненькой бумажки.
– Спасибо, милок, – с замиранием сердца приняла бабуля деньги в дрожавшие руки.
– Теперь можешь бизнес начинать, – пошутил сосед.
– Это ж как?
– Из этих денег можно сделать их ещё больше. Дерзай, соседка: может быть, бизнес-леди станешь.
– Ишь ты-ы, – недоверчиво протянула старушка…
За ночь у бабы Фроси созрел бизнес-план. Утром она поспешила к открытию продуктового магазина. У входа встретила двух пожилых женщин, которые жаловались друг другу на нездоровье.
– Пришли-ка недельки через полторы своего Степаныча ко мне, передам тебе растиру – забудешь про свои суставы, – предложила баба Фрося одной из них…
«Аромат» сивухи заполнил всю кухню. «Чудная получилась самогоночка, очень даже будут лечебными растиры и настойки», – раскладывая по баночкам собранные травы и заливая их огненным перваком, радовалась бабулька…
– А теперь превратим самогонку в домашний коньяк, – сказала она разлёгшемуся на почётном месте коту Ваське и выложила на стол молодую дубовую кору. Васька облизнулся и одобрительно мурлыкнул.
Не зная усталости, баба Фрося трудилась: собирала лечебные травы, проверяла в роще места отдыха заезжих, работала в огороде, кормила свою немногочисленную живность (рябого поросёнка Борьку, кур-пеструшек, кота-лежебоку), мела двор и особенно старалась вокруг раскидистой ирги, ходила в магазин за нужными продуктами, чтобы затереть очередную бутыль бражки…
Наконец лечебные снадобья были готовы, поспел и домашний коньячок.
В назначенный день, ближе к вечеру, пришёл Степаныч за растиром для своей жены, а следом и сосед Пётр Васильевич.
– Три раза в день пусть растирает суставы и завязывает щерстяным платком, – объясняла баба Фрося Степанычу, передавая бутылочку с тёмно-зелёной жидкостью.
– Как мне тебя благодарить?
– Первая порция бесплатно. А хошь, отработай, – лукаво улыбнувшись, предложила бабулька.
– А что делать?
– Да чурочки к ирге подкатить. И ты, Пётр Василич, коль пришёл, по-соседски помоги.
Через десять минут вокруг ирги стояли три широкие чурбана, обозначающие столики, а рядом – меньшего размера для сидения.
– Ефросинья Никитична, никак летнее кафе ты устроила? – удивлённо спросил Пётр Васильевич.
– А, похоже?
– Вполне сгодится, – одобрил Степаныч.
– Ну, так садитесь, угощу вас коньяком.
Баба Фрося принесла в пол-литровой бутылке домашний коньяк золотистого цвета, в тарелке свежие огурцы, зелёный лук, хлеб и соль.
– Отменный коньячок, – вытирая усы, сказал Степаныч.
– Да, подтверждаю, – одобрительно вторил ему Пётр Васильевич и, спохватившись, продолжил, – так я чего пришёл-то к тебе, баб Фрось. Ты ж просила зерно отвезти на мельницу. Могу сейчас забрать.
– Погодь, Пётр Василич, – заторопилась старушка, вспомнив, что спрятала в зерно доллары. – Неколи мне. В другой раз и без меня можешь забрать. Мешок стоит в амбаре, у стены…
Через пару дней потянулись к бабе Фросе любители выпить: наслышались о качестве её напитка. На вынос самогона она никому не давала. Всех усаживала в своём импровизированном кафе под иргой, выпивать более двухсот граммов не разрешала, да ещё и закусывать заставляла тем, что ставила на столики. Те, кому нужны были растиры и настойки для улучшения здоровья, тоже стали посещать бабулю всё чаще и чаще.
Беспорядочная ходьба посетителей отрывала бабу Фросю от запланированных дел. Она решила упорядочить свой график работы: в ящике старого буфета отыскала химический карандаш, которым не пользовались уже лет двадцать, смочила его слюной и на пожелтевшем листе бумаги крупными цифрами написала: 16.00 – 20.00. Тщательно смазав обратную сторону своего объявления сваренной картофелиной, приклеила листок на калитку и закрыла её на щеколду.
Через час пришёл посетитель раньше времени, Ванька-буян, да как застучит в калитку!
– Открой, бабка Фрося, душа горит! Чай недаром берём!
Бабулька открыла крикуну, завела его во двор.
– Я тапереча тебе не бабка Фрося, а Ефросинья Никитична, биз… биз… (запнулась бабулька) бизмен-леди! – и пристукнула палкой, будто царским посохом, по чурбану. – Иди, почитай ещё раз мою объяву и приходи в назначенное время, а то счас огрею! – и замахнулась палкой…
Ефросинья Никитична, как сказал Ванька-буян, раздавала свои напитки и снадобья недаром. Каждый вечер, запершись на засовы и занавесивши окна запылившимися занавесками, она пересчитывала деньги, соображая, где чистый доход, а что придётся вложить в развитие бизнеса. Бабулька хорошо усвоила слова соседа о том, что деньги должны работать… «Вот она – наука какая! – думала баба Фрося. – Эх, мне бы годков двадцать сбросить, стала б я этой настоящей леди!»
Деньги бабуля по-прежнему раскладывала по узелочкам, рассовывала по разным местам в хате: за старую картину, за рамки с фотографиями, в карманы зависевшейся одежды в шифоньере, за оторвавшиеся обои. Только портмоне из бархатистой кожи был пуст и как украшение лежал на комоде.
От всего этого богатства сердце бабы Фроси сладко замирало, ей хотелось денег ещё и ещё. Она чувствовала, как эта проклятая жадность падала на середину её старческой плоти в самое солнечное сплетение чёрной жирной кляксой, которая растекалась во все стороны, заполняя всё тело. На что оно отзывалось жжением, покалыванием и зудом. Бабка Фрося понимала, что, если эта жадность-клякса поселится в сосудах головы, ей придёт конец. Она плюхалась на колени перед образами Иисуса Христа и Николая Чудотворца, за которые не осмелилась складывать свои узелочки с деньгами, молилась, прося спасти от греха её душу…
В то августовское утро стояла жара, которая никак не хотела смириться с тем, что пора и честь знать – осень наступает. Баба Фрося совсем голову потеряла от кутерьмы вокруг своего бизнеса. Поставив бачок с брагой на включённую газовую горелку, впопыхах бросив рядом полотенце, заторопилась в рощу в надежде быстро вернуться.
Сколько времени пробыла там, она не заметила. Неожиданно бабуля почувствовала гарь, которую донёс ветерок. Сердце старушки ёкнуло. Поспешив домой, увидела чёрный дым и пляшущие языки огня над своей хатой…
Дом сгорел полностью, нетронутыми остались сарай и старенький амбар. Уехала пожарная машина, народ стал расходиться. Ноги бабы Фроси подкосились, она опустилась на перевёрнутый оцинкованный таз, который оказался посреди двора. Старушка, схватившись за голову, повторяла одно и то же:
– Наказал меня Господь, за мою жадность наказал!
Желая хоть чем-то успокоить бабу Фросю, сосед Пётр Васильевич сообщил, что перемолотое зерно в амбаре. Сгорбившись, старушка пошла проверить. Развязала мешок и увидела в муке серо-зелёные кусочки бумаги…
Жена Петра Васильевича уговорила бабу Фросю пойти поночевать к себе в дом. А на следующий день приехал сын и забрал мать в город.