Один из районов нашего города полностью брошен: бурьян в человеческий рост произрастает посреди комнат некогда жилых одноэтажных домов и виднеется в окнах, за которыми уже никогда не зажгут чадящую керосинку и не заговорят с детьми и жёнами о кокардах, портянках, шевронах и привилегиях в звании прапорщика, и грибы, грибы, несъедобные грибы-дождевики, сеющие чёрную пыль при попытке их растоптать, заполонили бывший плац напротив сожжённого штаба, опустела и столовая с обвалившейся крышей, под которой уже никогда не сварят баланду, не накладут в миску с отбитой эмалью порцию ботвиньи с перловкой, не плеснут в гранёый стакан жижу грушевого компота, не накрошат в помятую алюминиевую кружку с кипятком опилки грузинского чая, не нарежут на десерт салаты из брюквы...
А завтра среди всей этой разрухи, откуда-то из-за руин и над горами битого кирпича послышатся трели соловьёв, отлитых из чугуна: почерневшая от угольной копоти чугунная птица, сидя на торчащей из земли стальной трубке, запоёт свою апокалиптическую песнь механизмами внутри раскрытого клюва, и сменится трель ещё более пугающим свистом, когда по стальной трубке в чугунного соловья подадут сжатую закись азота.
Ночью наш город не спит: и в два, и в три, и в четыре часа ночи еле-еле, но мерцает свет во многих окнах блочных двенадцатиэтажных "свечек", вставших друг за другом в километровые вереницы вдоль проспектов... Но все ли живы за этими тускло освещёнными окнами?
Сегодня ночью за одной из самых неприметных железных дверей на пятом, восьмом или одиннадцатом этаже двенадцатиэтажки послышатся перезвоны подвешенных под потолком на кожаных ремнях метровых шершней с брюхом из латуни и крыльями из цинка - единственных обитателей квартиры. А где люди, спросите вы? Так, быть может, хозяева квартиры уже несколько лет как отравлены "туалетным утёнком" по собственному желанию, мелко нарезаны электрофуганком и расфасованы в двадцатилитровые пластиковые бутыли с лимонной кислотой внутри, монтажной пеной в горловинах, торчащими из пены электродами и последовательным соединением в схему, питающую электродвигатель латунного шершня, двенадцативольтовые лампы освещения, синюю шестивольтовую лампу за экраном выпотрошенного изнутри телевизора, реле, включающее свет вечером и выключающее поутру, а также никому не отвечающий смартфон с постоянно воспроизводимыми песнями СБПЧ - такими, как "Маленькие человечки", "Белое", "Снуп", "Динозавр"...
Ибо не лучше ли стать мёртвым, но работающим аккумулятором, чем ходить со своими друзьями в мьюзик-бар "Мумий Тролль", ездить на праворульной "Тойоте Аллион", носить белые китайские пуховики "Коламбия", пользоваться операционной системой "Windows 8" и по воскресеньям зашнуровывать своей десятилетней племяннице, у которой на правой руке трёх пальцев нет, взятые напрокат на набережной зелёные роликовые коньки?
Вантовые мосты нашего города перекинуты в никуда из ниоткуда: как на одном берегу бухты, над которой высится злосчастный мост, неподалёку от судоремонтного завода в одной из многочисленных съёмных малосемеек кто-то ревёт белугой, оплакивая умирающего от пироплазмоза добермана, пьёт медицинский спирт, разбавленный на 20% марганцовкой, и не открывает свой гараж с приёмным пунктом, куда сдаётся цветмет, так и на другом берегу, неподалёку от печально знаменитого экономического ВУЗ'а в одной из многочисленных съёмных малосемеек кто-то размазывает сопли и слёзы, перерезая самому себе вены от безответной однополой любви, глотает горстями таблетки "Тригана-Д" и отказывается ремонтировать ди-джейский пульт, пробитый семью медицинскими зажимами и тремя скальпелями...
Когда-нибудь на мосту послышится скрип десятитонных гусениц из нихрома, опутывающих мостовые опоры и ванты паутиной из вольфрама: соприкоснётся вольфрамовая нить и со столбом высоковольтки на одном из берегов, оплавятся под напряжением, но заскрипят ещё сильнее нихромовые гусеницы, раскалится добела их паутина, освещая белым светом пол-города, полетят во все стороны искры, но никого и ничего ценного в этом свете нам видно не будет - кроме чьих-то неистовых пожеланий, чтобы тонкий вольфрам, не выдерживая многих тысяч и вольт, и градусов Цельсия, наконец-то порвался, уронил нихромовых гусениц на мостовые пролёты и обрушил сам мост в чёрно-жёлтые воды бухты, по которым двумя или тремя годами ранее в июне поплывут льдины.
А чёрный снег, идущий все двенадцать месяцев в году, не побелеет даже на кляксах нихрома, бывшего бронёй гусеницы и разбрызганного по всей набережной - вперемешку с покорёженными остовами праворульных "Тойот", сломанными зелёными роликовыми коньками, битыми смартфонами "Самсунг Гэлакси", скомканными справками об инвалидности и дохлыми чайками.
Деревья нашего города сухи и чахлы: как не плодороден скальный грунт, так и не веют жизнью ни бетонные растворы, ни прилетевшая из монгольских пустынь пыль, ни зола теплоэлектроцентралей, ни битые морские ракушки...
Не сегодня - так завтра окончательно зачахшие вдоль центральных улиц деревья будут спилены и заменены осинами, липами да яблонями из легированной кобальтом стали, со свинцовыми яблоками и чугунными соловьями на ветвях. Соловей с пневматическим механизмом киберпанковский музыкальной шкатулки внутри своего чугунного чрева, продуваемый ацетиленом из протянутой внутри стального дерева медной трубки, засвистит прохожим о настоящей готике!
Двухкилограммовая божья коровка из тинидура взята с полки антикварного венского серванта и брошена в лицо девушке, пожадничавшей свои вещи младшему двоюродному брату!
Трёхкилограммовый двухметровый ленточный червь из силумина ломается в салоне полноразмерного "Бьюика Уайлдкэта" 1971-го года!
Четырёхкилограммовые заводные мельхиоровые кузнечики, стоя на табуретках вдоль стен больничного коридора, пиликают на скрипочках из купроникеля, а в это время как по коридору на скрипучей каталке санитары везут человека в гусарском мундире XIX века и без головы!
Пятикилограммовым горностаем из дюралюминия, слегка помятым под чьими-то каблуками, пытаются разбить оргстекло цвета хаки в окне тридцать девятого этажа офисного небоскрёба!
Шестикилограммовая жаба из паяльной пасты плющится в дверях столовой троллейбусного парка!
Семикилограммовый муравей из твёрдой амальгамы калия вываливается из иллюминатора танкера и, булькнув нам на прощание, падает в красно-зелёную морскую воду: под ним - подводный разлом тектонических плит и двадцать четыре километра глубины.
Но я - не дюралюминиевый горностай!
Мы, скорее всего, резиновые.
Мы - лебеди из автомобильных покрышек.
Мы, мечтая с удовольствием проткнуть обломком силуминового ленточного червя своё резиновое тело, уже подожгли свою резиновую душу и самозабвенно дышим экзистенциальным чёрным дымом своего психоастенического пожара под музыку дарк-электро.
Чёрный лебедь из покрышки на мазутном пруду нашего бытия...