Время было трудное – время было смутное. Коммунисты, не осознавая ситуации, еще говорили о каком-то реванше и надеялись его взять, но уже во всю, как в ускоренном кино, густо и бурно, словно разноликая поросль, ввысь и вширь полезли разномастные фирмы и фирмочки. Их владельцы, прежде особо не выделявшиеся среди остальных граждан, неожиданно проявили неведомые ранее пронырство и хватку, и вышли на первый план. Это напоминало транспортный поток на улицах. Когда-то недоступные «Жигули», предел мечтаний советского человека, как-то померкли на фоне лавины нахрапистых иномарок, и теперь испуганно жались поближе к бордюрам.
Маторин – к обочине не рулил. Это вчера он был слесарем-механиком холодильных установок и бегал по столовым и ресторанам своего пищевого треста, ремонтируя морозильные камеры и витрины с охлаждением. Сегодня он стал – Сергеем Борисовичем – владельцем кооперативов «Норд», (где уже другие «бегунки» возились с фреоном и компрессорами), а так же – «Ням -ням». Это название фирме Маторин придумал сам, вспомнив, как когда-то так говорил проголодавшийся младший сын. Но любил он «нямнямушку» не только за это. Усвоив в армии присказку: война – войной, а обед – по расписанию, он, верно сделал ставку на знакомую ему пищевую отрасль и на то, что при любом политическом и экономическом строе – люди хотят кушать. Сумев выгодно получить кредит, сноровисто купив за бесценок, а где и просто позаимствовав, оборудование родного разваливающегося треста, Сергей Борисович открыл пищевой кооператив. В итоге, оставшиеся не у дел по прежним местам работы повара, кулинары и кухонные работницы, а так же принятые «с улицы» молодые женщины, стали усиленно лепить под надзором бывшего слесаря-механика пельмени, делать голубцы, фаршировать блины, перец и изготавливать другую вкуснятину.
Процветая, радуясь жизни и собственной хватке, Маторин почувствовал свою значимость среди окружающих его людей, власть над ними и, даже, какую-то их покорность перед ним – шефом, как называли его некоторые подчиненные. Это льстило и приятно грело сердце. Тем более, что он мог, указав пальцем на любую работницу, сказать той, что она уволена, и та, сдерживая слезы, покорно побредет в бухгалтерию за расчетом, не переча хозяину. Но, Сергей Борисович не злобствовал, он исправно выдавал зарплату и, даже, раз в месяц, разрешал тем, кто числился в «Ням-няме», по льготной цене приобретать для дома по два килограмма продукции на выбор. Поэтому кулинары, а особенно те, кто лепил пельмени и вареники, держались за свои рабочие места и если не боготворили шефа, то отзывались о нем с благодарностью.
Но у Маторина были и другая присказка, о том, что из «Спасибо!» – шубы не сошьешь. Вначале робко, а затем более настойчиво – он стал намекать некоторым работницам на более тесные, чем только производственные, отношения. Он знал и чувствовал беспроигрышность своего желания. Это прежде в каждой конторе были партийные, комсомольские и профсоюзные организации, куда работающие у него «телки» могли пожаловаться. А теперь он, Маторин, совмещая всю власть, не признавал жалобы на себя. Но Сергей Борисович, даже зная, что за воротами кооператива – предостаточно жаждущих работы, действовал методом «кнута» и «пряника», и не обострял ситуацию. Памятуя о том, что загнанный в угол человек – способен на все. Тем более женщины, которые – непредсказуемы. Поэтому, получая отпор, Маторин многозначительно улыбался и переключался на другую, выбранную им жертву. В итоге, его усилия, порю, достигали цели. Об этом кооператив судил по премиям, неожиданно получаемым той или иной работницей, и по дружескому расположению, которое шеф начинал проявлять к премируемым. По этому поводу в кооперативе долго не сплетничали: одни побаивались гнева хозяина и последствий за «длинный язык», другие – понимали ситуацию и лишь горько вздыхали, а третьи – были сами не прочь получить премию и знаки внимания шефа, но он, почему-то, их им не оказывал.
А вот кулинару Ивлевой благосклонности хозяина кооператива досталось с избытком. Эту работницу Сергею Борисовичу пришлось несколько месяцев «ломать», добиваясь того, что хотел. Ее Маторин приметил еще, когда ремонтировал холодильник в той столовой, где она прежде работала. Поэтому и в «Ням-ням» взял сразу, без испытательного срока. За что Ирина была благодарна, стараясь все сделать так, будто эта фирма – ее собственная. У секретаря по делопроизводству (она же – кадровик) владелец кооператива узнал, что муж его старой знакомой погиб на охоте. Что она живет в однокомнатной квартире и воспитывает четырнадцатилетнюю дочь. Поэтому Маторин, когда к праздникам распределял премии, – никогда не вычеркивал Ивлеву. Это продолжалось до тех пор, пока однажды, беседуя с ней о новой рецептуре фарша, он разглядел, что эта женщина имеет какую-то потайную, притягивающую красоту и выглядит моложе своих тридцати четырех лет. С этого момента, кулинар, сделавшая вид, что не поняла, более чем откровенного намека собеседника, забыла о премиях. Даже выговор получила за то, что якобы не выполнила распоряжение администрации. А следом последовал денежный начет, за партию голубцов, забракованных санитарными врачами. (Этот фарш Маторин вновь пустил в дело, но кулинара наказал, не вникая в степень ее вины). Сколько бы еще продолжалась «укрощение строптивой» – неизвестно. Но 8-го Марта, слегка выпивший Сергей Борисович, – неожиданно днем, с подарками и извинениями, приехал к Ирине домой. Он в чем-то долго, за закрытыми дверями, убеждал ее на кухне, после чего она, выпроводила дочь Ольгу погулять.
Через две недели Ивлева возглавила бригаду, взамен ушедшей на пенсию работницы. А спустя месяц – стала технологом, с соответствующим окладом, заменив дипломированного специалиста, которая, по слухам, влепила Моторину пощечину, когда тот попытался погладить ее по спине и – ниже .
Новая должность Ирины со временем ознаменовалась купленным телевизором с широким экраном, и обновками в одежде ее и дочери, Это была радость в семье. Да и Сергей Борисович помогал им, привозя, в отсутствии Ольги, деньги. Но та замечала, что когда разговор заходил о кооперативе, то мама становилась грустной, и на ее лице начинали выступать красные пятна. А однажды, проснувшись ночью, дочь слышала, как мама плакала в подушку так, словно случилась беда. И она пришла.
…Накануне в кооперативе выдали зарплату, и Ирина, в воскресенье, отправилась в магазины присмотреть новые шторы на окна. Вернулась она домой к обеду. Поднимаясь по лестнице, смутно почувствовала какую-то тревогу в сердце. Ивлева знала, что дочь одна в доме, делает уроки, и никуда не собиралась уходить, но беспокойство не проходило, Поэтому, чуть ли не бегом преодолев ступени, Ирина вдавила в стену кнопку звонка. Дверь долго не открывали, хотя звонок верещал беспрерывно и истерично. А потом послышался скрип отодвигаемой щеколды и дверь медленно, как это делают больные или немощные, стали открывать. Крик застрял в горле у Ивлевой. В проеме – растрепанная, в разорванном халате, без колготок и босиком стояла Ольга с отрешенным взглядом. Ирина поняла все. Она влетела в комнату и увидела, что на ее кровати с выпущенной рубашкой и расстегнутой ширинкой храпит пьяный Сергей Борисович.
Ирина смутно помнит, как она, что-то крича, колотила это чудовище. Как он, проснувшись, силился что-то понять, укрываясь от ее ударов, а когда сообразил – принялся хватать ее за руки, приговаривая:
- Иринушка, успокойся, Сейчас все уладим, Ты только не кричи и не позорь дочь перед соседями. Хочешь, я на тебе женюсь и удочерю Ольгу?
…Хозяин фирмы что-то еще бормотал, торопливо приводя себя в порядок. И, трезвея, чуть ли не силой увлек Ирину на кухню, за закрытые двери. Там он окончательно взял себя в руки и вновь стал уверенным, как в обычных ситуациях.
- Да, я сделал не хорошо! Но твоя дочь сама меня, пьяного, спровоцировала, когда рисовала, нагнувшись над столом. Ну, да ладно об этом! Зови ей любого врача и я – оплачу. Но – только без шума. Если хочешь привлечь меня к суду, то этот – твое право. Но, извини, процесс будет долгим и с подробностями всего нашего с тобой интима. Тебе и Ольге нужна такая огласка? Не спорю, что я – скотина. Но давай все решим полюбовно, рассуждая трезво. Ты сама понимаешь, что теперь в кооперативе мы не сможем вместе работать. Поэтому я тебе выплачу полугодовую компенсацию. Ольге я этот случай тоже оплачу и извинюсь, если она, конечно, простит, Но ты – не поднимаешь шума. Ты меня слышишь?
…Сергей Борисович даже попытался заглянуть в глаза Ирине, стоящей у холодильника и смотревшей куда-то в сторону и вверх. Словно для того, чтобы удержать слезы, вновь готовые политься сквозь набухшие веки.
- Так сколько же я должен заплатить тебе, чтобы мы расстались миром? – владелец двух фирм начинал нервничать. – Не убил же я ее, в конце концов!
- 50 тысяч долларов США, – Ирина не сразу узнала свой голос, ставший каким-то сиплым и отрешенным.
- Да ты что – офигела! – Сергей Борисович даже «вздыбился». – Ты пораскинь своими кулинарными мозгами – какую ты сумму называешь!
- 50 тысяч долларов США, – голос Ирины звучал так же однотонно. – Если через час этих денег не будет – я звоню в полицию и зову соседей.
- Ну, сука, ты это специально все подстроила – бизнесмена даже затрясло, то ли от жадности, то ли от возмущения.
- Время пошло! – Ирина перевела взор на своего бывшего босса. – А если услышу еще одно оскорбление – пойдешь в зону. Там, я читала, с такими, как ты. – уголовники быстро разбираются. Так, что – спеши.
То ли неведомая ранее решительность Ирины подействовала на Маторина, то ли упоминание о том, что насильников нигде не жалуют, но он беззвучно покинул квартиру.
Явился он точно в указанный ему отрезок времени. Протянул пачку долларов, завернутых в газету (небрежно сказав, что хозяйка – может не считать, так как там все по-честному). Но, потребовал расписку. Ее он получил. Но прежде Ирина аккуратно пересчитала гигантскую для нее сумму.
…Все это время Ольга провела в комнате, которая служила ей и матери спальней. Заслышав шаги дочери, Ирина поспешно спрятала деньги в тумбочку, на которой стоял телевизор, а сама села на краюшек дивана. То же самое, подойдя, сделала и Ольга, но – с другого конца.
- Мама, ты меня продала Сергею Борисовичу?! – в голосе дочки были не столько слезы, сколько крик. – Я все слышала, мама! И знаю, что он тебе деньги принес!
…Она заплакала. Навзрыд зарыдала и Ирина, не зная, как объяснить дочери, что если и посадят Маторина за изнасилование, то он успеет облить грязью их обоих, ославив на весь город. Да и еще неизвестно, какое решение вынесут следствие и суд, так как обвиняемый скупиться на деньги не будет. И что тогда им делать? А так все может пойти по-другому. Поэтому она и назвала именно такую сумму откупного, Вначале из чисто женской мести, чтобы напугать обидчика. А потом, когда он ушел за деньгами, а она успокаивала прилегшую на кровать Ольгу, – эта сумма приобрела в ее голове конкретное воплощение. Презирая себя за то, что берет грех на душу, и в такой момент думает о другом, ненавидя свою бедность – Ирина ясно увидела, как распорядится долларами, Она выучит Ольгу в институте, купит ей квартиру и еще на свадьбу с приданным останется. Но, как она скажет об этом дочери, которой не желает своей доли? Нужные слова не находились. Так и рыдали они на противоположных сторонах дивана – мать и дочь. Вместе с ними горько лили слезы две их судьбы.
Сергей Горбунов