Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я
Верный способ развалить службу --
неукоснительно следовать уставам, прика-
зам, наставлениям и инструкциям.
Виктор Конецкий
ОСВОБОЖДЕНИЕ УЧЕНЫХ
Июльский Баку встретил пассажиров лайнера, прибывшего из Ленинграда, сухим, плотным зноем. Заломов, сойдя с самолета, присоединился к своим попутчикам, которые столпились возле трапа самолета в ожидании автопоезда, чтобы добраться до белеющего вдалеке аэровокзала.
Почувствовав всей своей повлажневшей спиной полную ненужность пиджака, Заломов стал стаскивать его с себя. В этот неудобный момент с ним вежливо поздоровались. Он поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек, одетый по-южному в белые полотняные брюки и сетчатую безрукавку.
Заломов замялся:
-- Извините, но я вас не знаю.
-- Это не важно. А важно то, что вас ждет машина. Пожалуйста, следуйте за мной.
Серая «Победа», незаметно притулившаяся за громадой топливозаправщика, приняла в свое жаркое лоно Заломова. Следом за ним на заднее сиденье нырнул молодой человек в сетчатой безрукавке. Автомобиль тронулся и, резво набирая скорость, устремился в противоположную от аэровокзала сторону.
Вскоре перед взором Виктора Ильича замелькали дома и улицы незнакомого города. Хотя это были не ленинградские дома, не ленинградские улицы, но впечатление, навеваемое их мельканием, вернуло Заломова в ситуацию, когда его в такой же серой машине везли по Международному проспекту в неизвестную жуть.
Город кончился, пошли пригороды. Потянулись глиняные ограды, из-за которых выступала буйная, южная растительность. Попетляв между дувалами, автомобиль остановился возле неприметной калитки. За калиткой машину очевидно ожидали. Лишь только «Победа» тормознула, к ней от воротец кинулась женщина с мальчиком. Заломов неуклюже выбрался из машины и сразу же оказался в объятиях своей, что-то невнятно лепечущей, жены. Подбежавший мальчик крепко обхватил ногу Заломова, ткнулся лицом в штанину и от счастья затрясся в недетских рыданиях, судорожно выговаривая:
-- Папка, папка! Я знал, я знал! Я знал, что ты вернешься!
Получить добрый совет – это здорово. Но еще здоровее удачно осуществить его. Для Луничева и его сотрудников четко организовать процесс возвращения ученых, затворников «Барака №5», к цивильной жизни было очень даже не просто. Особые трудности возникали при создании «наукограда». Прежде всего, истинную суть этой акции нужно было тщательно скрывать не только от коллег своего отдела, но и от начальничков; поэтому проводить её решили под видом создания секретного (якобы, давно запланированного) научного центра, который будет функционировать в интересах оборонной промышленности. И если решение этой задачи было вполне по силам Луничеву и его людям, то над другой проблемой, связанной с необходимостью сокрытия от общественности и следственных органов факта длительного пребывания целой группы ученых в незаконном заточении, пришлось много поработать.
Из числа освобождаемых ученых были выделены лица, не имевшие близких родственников. К ним подключили еще и тех, чьи жены отказались от своих мужей, как от врагов народа, и завели себе новых спутников жизни. Эту сводную группу ученых, в основном математиков, физиков, механиков, направили в Подмосковье, где уже велось обширное строительство и создавались условия для нормальной научной деятельности.
Это был первый опыт по формированию закрытых научных центров, получивших вскоре (с легкой руки чекистов) название наукоградов.
Ученых, семьи которых сохранились, а также тех из них кто был очень известен и имел широкие научные связи, снабдили паспортами с новыми фамилиями, слегка изменили их внешность и, соответственно проинструктировав, распределили по научным учреждениям Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии, Поволжья, то есть подальше от центра. При этом, конечно же, учитывались научные склонности того или иного специалиста и возможность реализации этих склонностей на новом месте.
«ГОЛУБАЯ ЛИНИЯ»
Заломова направили в Закавказье. Там в Институте геологии Академии наук Азербайджанской ССР большой коллектив специалистов упорно и с очевидной перспективой работал над разгадкой природы землетрясений. Еще в начале пятидесятых годов из лучших специалистов этого коллектива в рамках Института геологии была образована секретная лаборатория. Основным направлением научной деятельности лаборатории стало изучение возможностей создания сейсмического оружия. Перед прибытием в институт доктора Заломова эта секретная лаборатория была расширена до уровня отдела. Заведовать этим отделом, названным Отделом сейсмологии, и был назначен Заломов.
С приходом Виктора Заломова исследовательская работа ученых-сейсмологов, нацеленная на создание методик по принудительному инициированию сейсмической активности в том или ином участке земной коры, резко усилилась. Он внес в их деятельность, которая была, в основном, направлена на сбор статистических данных и их обработку, четкую научную ориентацию, базировавшуюся на его теоретических разработках.
Суть идеи Заломова заключалась в том, что если в какой-либо точке жесткой сферы создать сжимающие напряжения, то где-нибудь в другой точке сферы обязательно возникнут растягивающие напряжения и наоборот. Поскольку земная кора являет собой своеобразную жесткую сферу, то зоне напряжений, созданных, например, атомным взрывом, будет противопоставлена зона напряжений с противоположным знаком, быстрое разряжение которых и приведет к землетрясению. Важной задачей в этом случае является определение места на земном шаре, где после взрыва, (который вызвал напряжения), образуется зона противоположных напряжений. Но это не главная проблема. А в роли главной головоломки выступает обратная задача: где на земном шаре нужно произвести взрыв, чтобы землетрясение произошло в заданной зоне.
Решение этой задачи крайне затруднено. Достаточно сказать, что литосфера имеет переменную толщину: от 5 километров под океанами, до 70 километров под горными хребтами. Кроме того, оболочка Земли состоит из трех слоев. Наружный слой составляют осадочные породы, средний слой – это граниты, затем следует базальтовый слой. Толщина этих слоев переменна, а их распределение по поверхности прерывисто. И это только часть тектонических трудностей и сложностей. Поэтому понятно, почему так долго и упорно трудился Заломов над созданием математической модели земной коры.
В секретном Отделе сейсмологии на стене центрального зала была смонтирована огромная физическая карта Мира, на которой яркими, синими пятнами обозначались наиболее активные в сейсмическом отношении зоны. Эти очаги сейсмической неустойчивости соединялись широкой, голубой полосой, которая зигзагообразно тянулась от Аляски через Камчатку, Курилы и Японские острова, пересекала Китай, Индию, Иран, проходила по Средиземноморью и далее через Атлантику тянулась к горным хребтам Америки. Эта голубая линия была различной ширины и имела замысловатые ответвления. На фоне материков она выглядела очень загадочно и даже навевала какие-то тревожные чувства.
Когда в отделе началась активная работа по созданию сейсмического оружия, то под влиянием этой ломаной голубой ленты вся совокупность секретных исследований получила кодовое название «Голубая линия». Очень скоро, благодаря использованию теоретических разработок Заломова и неограниченному финансированию, исследовательские изыскания, направленные на создание нового мощного оружия, продвинулись настолько, что появилась настоятельная потребность перехода от математического анализа и инженерных расчетов к лабораторным опытам и к физическому моделированию. Эти экспериментальные работы, в связи с их абсолютно секретным характером, решено было проводить в «Бараке №5», для чего его подземелья были расширены в два раза за счет экстренного создания так называемой «Новой зоны», в недрах которой было смонтировано необходимое для работы приборное и вычислительное оборудование.
Объем работ в коллективе ученых, возглавляемых Заломовым, возрастал день ото дня. Результаты получались очень обнадеживающими. Наконец наступил момент, когда проведение натурных испытаний стало реальной необходимостью. В связи с этим, деятельность Заломова и его людей вышла далеко за пределы и Института геологии, и «Барака». Она, эта деятельность, разделенная на два направления, растеклась по всему миру.
Задача первого направления заключалась в том, чтобы с шагом в 25 километров утыкать изучаемые ареалы земного шара датчиками, которые регулярно замеряли бы амплитуду колебаний земной коры и автоматически передавали полученные замеры в центр.Установку датчиков осуществляли "туристы», «спортсмены», «путешественники», «охотники», «рыболовы» и тому подобные «любители». К обеспечению их деятельности активно подключали флот и авиацию.
Второе направление работ развернулось в высоких широтах Сибири, на северном Урале и в пустынных районах Средней Азии. Там под прикрытием плана поворота на юг северных рек определялись и необходимым образом оборудовались пункты закладки зарядов, взрывы которых должны будут активизировать сейсмическую деятельность в недрах литосферы. Изменение параметров земной коры зафиксируют автоматически работающие приборы-датчики, что позволит более уверенно проводить дальнейшие научные изыскания.
Параллельно с этими обширными подготовительными работами шла интенсивная и, в тоже время, скрупулезная разработка рабочей программы широкомасштабных натурных испытаний, которая вначале была названа «Меркурий–18», а впоследствии, привычно – «Голубая линия -- 2».
ТУРУСЫ ДЕДА СЕРГЕЯ
-- Матка, дай пожрать! – еще с порога сердито засипел дед Сергей. – Хоть, чего ни на есть!
Он ходил в соседнюю деревню. К Петьке, сыну своему. Ходил по делу. В Мошкове умирала Петькина крёсенка, бобылка Анисья, и нужно было решить судьбу её дома и хозяйства. Однако путного разговора не получилось. Батя и сын сначала поспорили, а потом и вовсе поссорились. Обиженный отец хлопнул дверью и ушел домой.
-- Неужто, тебе невестушка не поднесла чего-нибудь? – удивилась Марья, жена деда Сергея, наливая ему в миску щей.
-- Ага! Поднесла! П...ени в черепене! И еще зеленых огленей на дорогу сунула!
Дед сел хлебать, да тут вспомнил:
-- А до щей-то у тебя ничего нет?
-- Так вы ж вчера с кумом все вылакали. Больше нет ничего.
Старик матюгнулся. Он знал, что старая брешет, что есть у неё заначка. Негромко, про себя, помянул он жену недобрым словом. Та услышала, но не разобрала:
-- Чё ты сказал?
-- А! Ничё. Проехали, говорю.
-- Кто?
-- Шесть баб в одной станухе.
-- Тьфу тебя, -- в сердцах отреагировала хозяйка, наверное в тысячный раз попадаясь на этот немудреный крючок.
Вот в этот момент и постучали в дверь избы два ленинградских музейщика. Дед недовольно поморщился:
-- Кого там нелегкая несет?
Войдя в избу и поздоровавшись, городские визитеры представились:
-- Константин Викентьевич.
-- Павел Леонтьевич.
Так церемонно они величались лишь в официальных случаях. При общение же друг с другом отчеств не применялось: с первой же встречи сложились у них приятельские отношения. Этому способствовало заметное сходство их судеб. Оба они были коренными ленинградцами, оба пережили блокаду, оба отслужили положенный срок в Вооруженных силах, Константин – в танковых войсках, а Павел – на подводных лодках, оба по образованию были инженерами и, самое главное, оба преданно любили свой город.
Представившись, музейщики сказали, что они хотели бы побеседовать с Сергеем Прокофьевичем. Гостей пригласили к столу. Те не отказались. Они, устраиваясь на лавке, выставили на стол большую бутылку «Столичной», присовокупив к ней «палку» колбасы.
Теперь дед обозревал горожан потеплевшим взглядом: в кои то разы его величали по имени отчеству. К тому же водка, выставленная на стол, была качественная, ленинградская, а не местный горлодер. А то затоварили село «Тигодой», которую производил Киришский нефтеперегонный завод. Правда «Тигода» хотя и гадкая, хотя и пахнет ацетоном, но от неё не помрешь сразу-то. А сколько людей загнулось в одночасье, испив самопальную дрянь, изготовленную лихими «предпринимателями». Дед слышал по телевизору, что за год по стране насмерть отравляются эрзац-водкой до сорока тысяч человек. И куда смотрит президент?
За столом под водочку, да огурчики неспешно потекла светская беседа о погоде, о видах на урожай. Потом хозяева перешли на местные темы.
-- Автобусные маршруты совсем к кляпу отменили, -- сообщил хозяин. – Теперь деревенским бабкам, чтобы купить какую-нибудь фигню или, там, к внукам съездить, нужно, как в военную пору, до Шугозера пёхом топать. Кому пять верст, а кому и пятнадцать. Частники-суки, конечно, пользуются случаем и дерут за провоз так, что и ехать не хочется. Новая власть только и умеет, что рушить да закрывать все то доброе, что было сделано при Советах.
-- Ну, почему, только закрывать? – встряла хозяйка. – Вот церкву построили. Правда, деревянную, но с колоколенкой.
-- Зато Дом культуры закрыли; краеведческий музей ликвидировали, а здание его передали бапатистам под моленный дом; книжный магазин превратили в продуктовую лавку; библиотеку закрыли. Там теперь разные игровые автоматы…
-- Много ты в ту библиотеку хаживал.
-- Ну и что, что не хаживал. Я и в церкву твою не хожу, так что ж, закрывать её нужно? Я не хаживал, а другие, особенно ребятня, ходили, читали хорошие книжки.
-- Ладно. А с музея, какой прок? Чучело волка, да бороны с сохами старые. Чего там смотреть?
-- Как чего? Там были списки, биографии, фотокарточки погибших на войне шугозерцев; первый колхозный трактор, такой теперь нигде не увидишь; старинные иконы, оружие времен Гражданской войны, детели самолетов, пулеметы, зенитка, ордена и медали, трофейные автоматы и карабины, документы о строительстве автомобильной «Дороги жизни». А разные вещи из крестьянского хозяйства? Например, такая сложная штуковина, как ткацкий стан. Раньше-то он был почитай в кажиной избе. Зимами на нем ткали и тонкое полотно, и холстину, и мешковину. А теперь, где ты его, на хрен, увидишь?
-- А чего на него смотреть? Стан и стан, делов-то.
-- Это тебе «делов-то», а молодым интересно. Ну, а другие интересные вещи? Сейчас не только горожане, но и сельский молодняк не всегда скажет, для чего наши деды использовали тот или иной предмет.
Один из гостей, бывший танкист, поддержал старика:
-- Сергей Прокофьевич, по-моему, прав. Вот возьмем немцев. Там очень трепетно относятся к старине. Когда я служил в ГДР, нас возили на экскурсии по средневековым замкам. Так там наравне с латами, мечами, арбалетами обязательно экспонировались разные предметы домашнего и сельскохозяйственного обихода. И рассматривать их было очень интересно.
Разлили по рюмкам остатки водки. Чокнулись, закусили.
Дед продолжил:
-- Все постепенно утекает: прялки, веретенца, духовые утюги , керосиновые лампы, серпы, секачи, ступы Даже такой струмент, как помело, и тот сейчас найдешь не в каждой избе.
Павел Леонтьевич с улыбкой поддакнул:
-- Да уж, обидно за помело.
Дед завелся:
-- Вам смешно! Вы вот такие образованные!.. Тогда ответьте на простой вопрос: «Из веток какого дерева или кустарника ладится помело?»
Ленинградцы переглянулись, и один из них уверенно произнес:
-- Из березы.
Дед снисходительно усмехнулся. Тогда другой гость добавил:
-- А, может быть из ивы или ракиты.
Дед выдержал паузу, а затем отрезал:
-- Нет!!! Из сосновых веток вяжут помело!.. А, для чего вяжут? Что им делают?
-- Подметают, -- дуэтом ответили горожане.
-- А, что подметают? Избу, двор, сусеки?
-- Ну, что нужно, то и подметают.
Дед закурил, а потом наставительно произнес:
-- Помелом, во-первых, обязательно подметают горячий под русской печи перед посадкой хлебов или подовых пирогов. Во-вторых, во время сильной грозы помело выбрасывают на крыльцо: чтобы града не было. И, в-третьих, люди говорят, что на помеле, иногда по ночам, летают веселые бабы. Вот так, вот!
Все посмеялись, а дед Сергей продолжил:
-- Да, что там вещи! Слова, исконно русские слова для многих, особенно в городе, становятся загадкой. Я часто спрашиваю городских: какая разница между пожней, жнивьем и пажитью? Или: как назвать беременной овцу, свинью, корову? В большинстве случаев – ноль разумения!
-- Ну дорвался, развел турусы, -- встряла старуха.
Видать по всему эта тема была коньком деда Сергея, поэтому музейщики, хотя и горели нетерпением, но к деловой части разговора приступили лишь после того, как словоохотливость хозяина иссякла.
Прежде всего, они стали пытать старика насчет завода на Пороховых. В ответ на эти пытания он рассказал им, (также, как и Диме у костра на Семеновой пожне), то немногое, что знал о военном заводе. Этот дедовский рассказ ленинградцев (в отличии от Димы Крюкова) совершенно не зацепил, и они перешли к вопросу об арестованных ученых, которые исчезли в районе Шугозера.
На все расспросы музейных работников дед Сергей определенно отвечал, что никаких арестантов в их местах отродясь не бывало, что ни шахт, ни рудников, ни карьеров, ни заводов (кроме Пороховых) в районе Шугозера никогда не существовало.
-- А вот мы слышали, что здесь имелся какой-то Петровский завод. Правда ли, это? – спросил Константин Викентьевич.
-- Так то не у нас. Это в сторону Пикалева. Очень старый завод. Еще при Петре был построен. А в начале пятидесятых его закрыли совсем.
-- А что там производилось?
-- Всякое. В основном лили и ковали. При Петре, говорят, лили чугунные ядра, разные корабельные штуковины и отправляли все это в Лодейное Поле. Перед революцией, старики рассказывали, заводом и урочищем владел купец Мосягин. Он тоже лил и ковал всякие вещи по крестьянскому делу. В советское-то время завод работал на ГТО. Лили гантели, гири, ядра... В войну завод был приспособлен для разделки разбитой военной техники. В основном танков. А потом его закрыли. Из-за ветхости…
Рассказ деда Сергея возбудил музейщиков. Эдакая редкость – завод петровских времен! Его обязательно нужно осмотреть и сфотографировать. И тут же последовала просьба: а не мог бы Сергей Прокофьевич провести их к Петровскому заводу?
Дед думал не долго. Ему и самому захотелось взглянуть на это место. Давненько он там не бывал. В знак согласия он кивнул головой и стал вслух рассуждать:
-- От нас туда пути нет. Была раньше лесная дорога, да заросла, а лесом идти, по беспутью – намаешься. Если уж вам так приспичило, то пробираться туда лучше всего с другой стороны, от железной дороги. Раньше к заводу от станции Заборье шла ветка. По ней вывозили лес, ну и завод ею пользовался. Сейчас-то ветки нет. Все рельсы давно сняли, но насыпь-то наверняка уцелела.
.
ПЕТРОВСКИЙ ЗАВОД
Предположение деда Сергея относительно целостности железнодорожной насыпи в основном подтвердилось. Хотя она и заросла кустарником и осинками, хотя в некоторых местах полотно дороги было размыто весенними потоками, идти по ней было намного способнее, чем пробираться лесными дебрями. Правда, иногда приходилось изворачиваться, поскольку мостики, перекинутые через ручьи и болотца, обветшали. Их деревянные покрытия сгнили, истлели, и путешественники вынуждены были преодолевать водные преграды по еще уцелевшим продольным балкам, осторожно балансируя на их неровной поверхности.
Солнце уже клонилось к закату, когда дед Сергей, шедший первым, остановился и удивленно произнес:
-- Ребята! Никак паровоз?!
И верно. За стволами деревьев, посреди дикого леса маячило что-то из мира цивилизации, что-то металлическое и с трубой. Это было необычно. Как мираж.
Подойдя ближе, путешественники слегка разочаровались. То, что дед Сергей принял за паровоз, оказалось длинной цистерной, которая была поставлена на козлы, сваренные из толстых труб. Над одной из оконечностей цистерны высился солидный воздушник, похожий на трубу паровоза. Очевидно, горючим из этой цистерны заправлялась заводская погрузочно-разгрузочная техника.
Константин Викентьевич, с ухваткой бывалого танкиста, тут же взобрался на козлы, откинул с грохотом крышку горловины и нагнулся над отверстием, втягивая носом воздух:
-- Дизтопливо! Больше половины!
-- Ничего себе! Столько добра бросили! – удивился его коллега.
Дед Сергей пояснил:
-- Дык, в советское-то время солярка копейки стоила. Шоферня её в канавы сливала, чтобы подтвердить липовый километраж.
Сразу же за цистерной начинался обширный заводской двор с высокой, бетонной платформой, которая тянулась вдоль бывших рельсовых путей. К изумлению и деда, и музейщиков платформа была не пуста. На ней плотно стояло несколько немецких танков и две наших «тридцатьчетвертки». Все танки были без башен, но при гусеницах. Очевидно, их приготовили к погрузке, да так и бросили. Одна из «тридцатьчетверток» не поместилась на платформе и с задранной кормой неуклюже возвышалась на вершине пандуса. Казалось, стоит машину толкнуть, и она скатится вниз.
Танкист немедленно закрутился вокруг родной техники, с восторгом отмечая, что боевые машины достойно выдержали испытание временем и погодой. Их корпуса хотя и были побиты какими-то оспинами, проступившими сквозь слои краски, хотя и были разукрашены лепёхами бурого мха, но выглядели вполне прилично.
Закатное светило низко зависло над лесом, щедро охря верхушки елей. Но его лучи уже не достигали двора и заводских сооружение, и те стояли темные и мрачноватые с обшарпанными и кое-где обвалившимися стенами, с просевшими крышами, густо попятнанными мхами и лишайниками. В окнах цехов отсутствовали не только стекла, но и оконные рамы.
Березки и ивовые кустики произрастали из щелей в стенах зданий. Вокруг буйствовала крапива и репейник. У стен зданий пышно зеленели кусты бузины.
Во дворе там и сям торчали ржавые железяки, валялись какие-то колеса, пустые металлические бочки. Картина, представшая перед путешественниками, напоминала натуру для съемок «Сталкера» и вызывала тревожное чувство затаившейся опасности.
Через распахнутые ворота все трое осторожно вошли в темное пространство обширного, явно главного цеха. Их встретила пустота. Видать все, достойное внимания, было вывезено. Под ногами звякали разные металлические детальки. Отверзые жерла печных топок топорщились блеклыми побегами каких-то растений. В дальнем конце цеха возвышались два громадных башнеподобных сооружения. Бывшие офицеры не очень-то разбиравшиеся в литейном деле решили, что это, наверное, вагранки.
Оглядевшись, музейщики обнаружили, что цех не так уж и пуст. В темноте вдоль стен лежали и целые, и порезанные на куски орудийные стволы, крупные фрагменты танковых корпусов, груды гусеничных траков. Все это было покрыто мелким мусором.
ТАНК-АМФИБИЯ
На этот железный лом ленинградцы взирали с любопытством. Тут было много достойных внимания предметов. Но самое интересное обнаружилось в одном из темных углов цеха. Там одиноко стоял очень маленький танк. Как только бывший танкист увидел его, так сразу же замахал руками и восторженно заверещал:
-- Граждане!!! Смотрите! Это же Т-38!
-- Ну, и что? – удивился горячности своего коллеги Павел Викентьевич.
-- Как, что? Как, что? Это же техническая редкость! Инженерный раритет! Таких машин на всю Россию не больше двух штук осталось.
-- Их, что мало выпустили?
-- Выпустили-то их много, более твсячи елиниц, да судьба у них оказалась печальной. Почти все они бвли потеряны в яростных сражениях 41- го года
Немного успокоившись, танкист напористо прочел своим спутникам маленькую лекцию о танке Т-38:
-- Танк Т-38 – это плавающий танк. Он мог уверенно преодолевать небольшие озера и спокойные реки. Такой машины не было ни в одной армии мира. Т-38 относили к категории малых танков, поскольку весил он, всего-то, чуть больше трех тонн. Танк был снабжен пулеметом и имел броню до 9 мм. толщиной.
Предназначалась эта машина для ведения разведки и для связи. Однако в начальный период войны, очевидно от безысходности, эти слабо защищенные малютки безжалостно посылались в бой, откуда они, как правило, не возвращались. Известен случай, когда десять Т-38 были брошены в самое пекло, на Невский пятачок. Пять из них, при форсировании Невы своим ходом, были потоплены немецкой ариллерией, а остальные пять сгорели в первом же бою.
После подобного сообщения спутники танкиста с уважением воззрились на бурые останки боевой машины. Между музейщиками тут же возникло обсуждение возможностей превращения этого уникума в экспонат музея. Главной проблемой являлась транспортировка танка.
-- Колесным транспортом его не вытащишь. Никакой машине сюда не пройти. Ни по насыпи, ни по лесу, -- констатировал танкист.
-- Можно вертолетом. До железной дороги, -- предложил Павел Леонтьевич.
-- Ха! Откуда музею деньги взять на оплату его работы?
-- А если у военных попросить гусеничный вездеход.
-- Не согласятся военные. У них на свои-то нужды горючего нет. Да, и болота здесь кругом. Утонет техника.
Дед Сергей, внимательно слушавший этот диалог, внес в обсуждение вопроса свою лепту:
-- Эту штуку можно протащить по «Дороге жизни».
-- По какой дороге?! – удивились музейщики.
--Здесь же бабы во время войны автомобильную дорогу строили. Когда немцы перерезали железную дорогу на Тихвин, то наши решили хлеб для Ленинграда возить машинами. Вот и бросили молодых колхозниц пробивать путь от железной дороги до Ладожского озера.
Музейщики сразу же вспомнили Дарью Авдеевну и поняли о какой дороге повествует дед Сергей.
-- Так ведь та дорога не эксплуатировалась. За пятьдесят-то лет лес наверняка её полностью поглотил, -- предположил бывший подводник.
-- Конечно, просека заросла. Но пробираться по ней будет намного легче, чем по целине.
-- Сергей Прокофьевич, а далеко ли отсюда до этой заброшенной дороги?
-- Наверное, километра два или три будет. Её восточнее завода пробивали.
В закоулках Петровского завода начала настаииваться вечерняя сумеречность. Детальный осмотр и фотографирование завода отложили на утро следующего дня.
Солнце опускалось за черные елки. Пора было готовиться к ночлегу. Бивак решили разбить на свежем воздухе, на берегу обширного заводского пруда. Дед развел костер и принялся кухарить, моряк отправился заготовлять еловые ветки, чтобы соорудить из них мягкое ложе для всей команды, а танкист зашагал по заводской территории, нанося на плотный лист бумаги предварительный план расположения заводских помещений.
Вышагивал он не долго: потянуло танкиста к броневой технике. Вскоре его силуэт замаячил на корпусе «тридцатьчетвертки». Послышалось громыхание железа. Это Константин Викентьевич полез в моторное отделение танка. Там он что-то перемещал, перекладывал. Затем заглянул в отделение трансмиссии. Его едва дозвались к костру, где деду и подводнику очень нетерпелось приняться за душистое варево, предварив его стаканчиком водки.
Бывший танкист возник из ранних сумерек очень оживленный:
-- Это потрясающе! Техника простояла полвека под открытым небом, и хоть бы что! Даже резина не осыпалась, а только потрескалась. А двигатель и коробка передач вообще в порядке. На них толстенный загустевший слой солидола, а под смазкой блестящий металл.
-- Все правильно, -- пояснил дед. -- Ведь как раньше нас убеждали: «Советское – значит отличное».
-- Действительно. Что касается советской военной техники, -- вступил моряк, -- то да, надежности ей не занимать. Для музея любители-поисковики вытаскивают из болот стрелковое вооружение. Наш ППШ почистишь, смажешь, и он стреляет, немецкий шмайсер – нет.
Аппетитно умяв что-то среднее между жидкой кашей и густой похлебкой, усталые путешественники с удовольствием улеглись возле костра на пружинистые еловые ветки. Старикан сразу же заснул, а горожане, завороженные необычной обстановкой спать не торопились. Лежа на спине, каждый из них думал о чем-то своем и смотрел широко открытыми глазами на густой багровый закат, лившийся сквозь черное кружево веток.
НОЧНАЯ ДЕКЛАМАЦИЯ
Где-то ласково журчала вода, в пруде слышались всплески: очевидно рыба играла. В мохнатых кронах задумчиво вздыхал ветер. Стояла обычная, неназойливая, лесная шумность, которая, после суматошного города, воспринималась ленинградцами, как благодатная тишина. Танкист уже начал засыпать.
И вдруг в этой тишине неожиданно зазвучало:
-- Еще не пожар. Это просто закат,
Оранжевый шелест в садах.
Над линией фронта плывут облака,
А фронт – он в знакомых местах…
Павел Леонтьевич замолчал, послушал тишину и продолжил:
-- Еще не пожар. Это просто река
Сверкнула, как в окнах стекло
Идут ополченцы, и контур штыка
У каждого – точно крыло…
После небольшой паузы стихи возникли вновь и лились, и лились никем не прерываемые.
Об эвакуации ленинградских детей:
-- Мы детишек поспешно вывозим,
Метим каждый детский носочек,
И клокочет в груди паровоза
Наша боль – дети едут не в Сочи…
На восток уходят составы,
Чтоб спасти ленинградских детишек.
Возвращаются мамы устало,
Скорбный шепот шуршания тише…
Об израненном городе:
-- Ленинград в декабре, Ленинград в декабре.
О, как стонут деревья на темной заре,
Как угрюмо твое ледяное жильё,
Как изглодано голодом тело твое…
О трагедиях:
-- На развороченном пути
стоит мальчонка лет пяти.
Он весь от снега побелел
В его глазах стоит истома.
-- Где твоя мама, мальчик?
-- Дома.
-- А где твой дом, сынок?
-- Сгорел.
Он сел, его снежком заносит
В его глазах мутится свет.
Он даже хлеба не попросит,
Он тоже знает: хлеба нет…
О старом рабочем, который от голода умер прямо у станка, и тело его отнесли в конторку:
-- …Когда же, грянув, как гроза,
Снаряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глаза,
Потом ногой тихонько двинул,
Потом, кряхтя и матерясь,
Привстал на острые коленки,
Поднялся, охнул и, держась
то за перила, то за стенки,
Под своды цеха своего
Вошел – и над станком склонился.
И все взглянули на него,
И ни один не удивился…
О лютой зиме:
-- …Воздушный свод необъяснимо чист.
Нетающий на ветках снег – сиренев,
как дымчатый уральский аметист.
Закат сухумской розой розовеет…
Но лютой нежностью все это веет…
О красноармейце, отдавшем на улице свой паек женщине с двумя детьми:
-- …Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед – по снегу и по льду.
Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,
от голода, качаясь на ходу.
Он шел на фронт, мучительно палим
Стыдом отца, мужчины и солдата:
Огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката.
О школе:
-- Девчонка руки протянула
И головой –
На край стола.
Сначала думали –
Уснула.
А, оказалось – умерла…
Никто
Не обронил ни слова.
Лишь хрипло,
Сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Занятья --
После похорон.
О шоферах:
-- …Казалось – солнце не взойдет.
Навеки ночь в застывших звездах,
навеки лунный снег и лед,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли…
Но сквозь остывшую планету
На Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
Там матери под темным небом
Толпой у булочных стоят…
Об обстрелах:
--…Мне кажется, что сердце холодело,
как с фабрики бежала я домой,
В ту ночь, когда от черного обстрела
Погиб мой сын, погиб ребенок мой.
Остались в памяти: изломанная рама,
Обломки стульев и осколки ваз.
И теплое, святое слово «мама»,
Услышанное мной в последний раз…
О вере в победу:
-- Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним, счастливым днем,
мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет, утро или вечер,
но в этот день мы встанем и пойдем
воительнице-армии навстречу
в освобожденном городе своем.
Мы выйдем без цветов,
в помятых касках,
в тяжелых ватниках,
в промерзших полумасках,
как равные приветствуя войска.
И крылья мечевидные расправив,
над нами встанет бронзовая Слава,
держа венок в обугленных руках.
О возвращении к жизни:
-- …А мы ходили в Летний по грибы,
где, как в бору, кукушка куковала.
Возили меньше мертвых.Но гробы
не появлялись: сил недоставало
на этот древний горестный обряд.
О нем забыл блокадный Ленинград.
И первый гроб, обитый кумачом,
проехавший на катафалке красном,
брадовал людей: нам стало ясно,
что к жизни возвращаемся и мы
из недр нечеловеческой зимы.
Без запинки, очень задушевно подводник читал и читал пронзительные блокадные стихи. Прошло не менее сорока минут прежде чем он приступил к завершению своего выступления:
-- Ты помнишь, как шагнули роты
Железной поступью пехоты?
Ты помнишь поступь моряков?
Мы шли вперед в победу веря,
Работой становился бой,
И только черный лагерь зверя
Мы видели перед собой…
…И сам в плену своей осады
Ошеломленный падал враг…
Вставало солнце Ленинграда,
Огнем пронизывая мрак.
Декламация окончилась. После небольшого молчанья единственный слушатель этого выступления пораженно выдохнул:
-- Здорово! Вот это стихи, вот это чувства! Сразу ощущаешь, что люди писали все это от сердца. Павел, дружище! И как ты смог запомнить такую прорву стихов!?
-- Да уж так получилось.
-- Ну вот: получилось! С неба, что ли свалилось?
-- Не с неба, конечно. Как-то раз пригласили меня в школу, где мой внук учился. Пригласили и предложили выступить перед школьниками. Рассказать о блокаде. Была какая-то, я уж и не помню какая точно, годовщина разгрома немцев под Ленинградом. Я согласился. А вечером пришел внук из школы и сказал: «Дед, ты откажись от этой бодяги.».
Я удивился: «Почему?».
А он в ответ: «Народ настроен очень уж скептически: мол опять какой-то старикан будет травить косноязычные байки про бомбежки, да про голод».
Это меня взъярило: «Ах, вы сопляки бесчувственные. Ну, погодите!».
Я достал сборник избранных блокадных стихов ленинградских поэтов и сделал логическую, как по хронологии, так и по тематике, выборку. Получилась впечатляющая поэма о непреклонных ленинградцах, которую и выучил наизусть.
Эту поэму, напористо, с подъемом, я и продекламировал юным скептикам, которые все сорок пять минут слушали моё выступление, затаив дыханье. Ну, а текст стихов, очевидно, уж навсегда осел в моей памяти.
-- Ну, ты гигант!
ЗАДВИНУТЫЙ ПОДВИГ
После столь напряженного, берущего за душу поэтического ноктюрна, друзья некоторое время безмолствовали. Каждый о чем-то думал. Наконец подводник решил свои мысли озвучить:
-- Знаешь, Костя, что в этой встрече со школьниками поразило меня больше всего? По тем многочисленным вопросам, которые задали мне дети после моей пылкой декламации, было ясно: они очень смутно представляют, что такое блокада и почему Ленинград носит гордое имя «Город-герой».
-- А чему здесь удивляться? Ты пройдись хотя бы по книжным магазинам. Там масса отлично иллюстрированных книг об античном мире, о средневековых войнах, о сражениях на Тихом океане, но приличной книги о подвиге ленинградцев ты не увидишь. Я понимаю: сейчас печатают лишь то, что пользуется спросом. Рынок, так сказать. Но и в советское время о блокаде не очень-то много писали. Да и не только о блокаде.
-- Как ты думаешь, это такая политическая установка сверху, или мы действительно иваны не помнящие родства?
-- Черт его знает! В этом смысле меня немцы поражают. В ГДР, недалеко от нашего военного городка располагались три деревни. Так жители этих деревень сложились и на собранные деньги соорудили на холме между деревнями могучий гранитный обелиск в старогерманском стиле. На лицевой стороне обелиска были высечены восемь имен их односельчан, погибших в Первую мировую войну и 24 имени, тех, кто погиб во Вторую мировую. А чтобы к памятнику не заростала народная тропа, за обелиском создали небольшой, но отлично оборудованный стадион.
А у нас! Вот мы были в Шугозере. Ведь именно мужчины Притихвинья, в том числе и шугозерцы, призванные в армию Мерецкова, остановили немцев под Ганьковым, а затем освободили Тихвин и отбросили врага на запад.
И что мы имеем по этому поводу в Шугозере? Мы имеем фанерный щит, на котором масляной краской нанесены 125 фамилий шугозерцев, не вернувшихся с войны. И на этом спасибо! В других населенных пунктах и такого-то нет.
Павел Леонтьевич усилил предыдущий тезис:
-- Да, что там Шугозеро. Возьми Ленинград. Много ли в нем заметных объектов, напоминающих людям о борьбе и страданиях ленинградцев? Раз, два и обчелся. Вот ты вспомнил о немцах. Так и я о том же. Говорят, что берлинцы не всю «Стену» разрушили, часть её оставили, как исторический объект. И пункт перехода из советской зоны в американскую тоже сохранили.
-- А ведь эти объекты напоминают отнюдь не о славных событиях в германской истории -- добавил Константин Викентьевич.
-- То-то и оно, -- продолжил подводник. – А у нас даже о славном забывают. В Питере цари возвели в свое время Московские и Нарвские триумфальные ворота в честь побед русского оружия. В 1945 году ленинградские власти решили продолжить эту традицию и для встречи победоносных ленинградских дивизий, возвращавшихся с войны в свой родной город, соорудили три триумфальных арки. Эта арки были сделаны из дерева и гипса. Их вскоре разобрали. Почему бы не воссоздать хотя бы одно из этих монументальных сооружений, но уже в камне или в металле, используя мотивы разобранной арки? Чертежи же её остались. Кстати, Нарвские ворота вначале тоже были деревянными.
Или, хотя бы взять и восстановить фрагмент блокадной баррикады, например, на Московском проспекте. К сожалению, большинство людей представляют баррикаду, как груду сломанных стульев, старых кроватей, досок и бревен. А ведь ленинградская баррикада – это серьезное оборонительное сооружение, сложенное либо из мешков с песком, либо из железобетонных блоков, с оборудованными в толще баррикады огневыми точками. Большинство точек защищалось броневыми щитами и перекрывалось бетонными плитами. Перед баррикадами устанавливались противотанковые заграждения: бетонные тетраэдры, стальные ежи. Преодолеть такую баррикаду сходу невозможно. Вот бы восстановить такую штуку! Хотя бы фрагментально.
-- Чего захотел. У чиновников до нашего-то музея ни руки, ни души не доходят, а ты хочешь разных монументов. Да и что с рядовых чиновников возьмешь, если даже для питерских градоначальников история города, его традиции – дело второстепенное. И понятно почему. Все эти председатели, мэры, губернаторы -- не ленинградцы, все они временщики с далеких периферий.
-- Да неужели все? Очень трудно представить, что во главе такого уникального города, как наш стабильно утверждались сплошь не питерцы.
-- Может быть и не все. Но как-то уж очень часто получалось, что рулить Северной столицей допускались люди с провинциальным менталитетом: то «мальчик из Уржума», то сибирский чалдон или вот еще прораб, выросший в глухой якутской деревни. Не хватает для полноты коллекции какой-нибудь торговки из Крыжополя.
-- Как ты думаещь, почему лениградцы не попадют в высокое смольнинское кресло. Может быть стесняются, интеллигентничают или наоборот: сморят на это дело свысока.
-- Кто его знает.
Разговор увядал. Воодушевившись в начале беседы, друзья постепенно поостыли, угнетенные мыслью о бесполезности их сетований, и вскоре уснули.
МОЛОДОЙ ПЕДАНТ
Кадровики в Севастополе посчитали, что инженер-лейтенант Барсуков принесет наибольшую пользу славному Черноморскому флоту, занимаясь эксплуатацией котлов и турбин на сторожевом корабле «Ворон», который в этот момент стоял на ремонте в Николаеве у технологического пирса Кораблестроительного завода имени 61-го коммунара.
Николаев, насквозь отравленный приторным духом белых акаций, встретил юного Барсукова половодьем лукавых девичьих улыбок, что после скудного по этой части Севастополя, было приятно и очень даже обнадеживающе.
Обнадеживающей оказалась и реакция кают-компании «Ворона» на появление в ее составе наивного и слегка растерянного неофита. В ответ на эту реакцию салага-лейтенант, уже влюбленный и в корабль и в кают-компанию, приволок из города для проведения церемонии «целования герба» несколько бутылок коньяка и груду морской и речной снеди. Этим добром Николаев в те годы был богат.
И хотя золотистый рыбец и багровые раки; копченая ставрида и зернистая икра очень складно сочетались с душистым армянским напитком, но народное мнение о том, что лучшая рыба – это колбаса оказалось особо уместным в данном случае.
Домашнюю украинскую колбасу николаевские кулинары сворачивали в спираль и помещали в расписную глиняную миску, а затем заливали её смальцем. Когда эта миска, поставленная на жар, начинала испускать чесночно-поросячий аромат, все остальные деликатесы отходили на второй план.
В начале пирушки ветераны «Ворона» поздравили Барсукова со вступлением его в славную семью вороновцев, а потом пожелали ему всяческих успехов и подвигов в деле приведения паросиловой установки корабля в полную боевую готовность. Однако никаких подвигов, вроде бы, не ожидалось, поскольку ремонт подходил к концу, и в БЧ-5 почти все основные работы были завершены. Тем не менее, Барсуков рьяно взялся за службу.
Наблочив комбенизон, он с утра и до вечера пропадал в низах, где педантично контролировал работу заводчан и своих подчиненных. При этом он придирчиво требовал, чтобы все операции по ремонту и монтажу техники проводились в строгом соответствии с правилами и инструкциями. Своим занудством он буквально заколебал и работяг, и матросов, которые просто удивлялись тому почтению, с которым молодой командир машинно-котельной группы относился к разного рода нормативным актам. Такое уважительное отношение к технической документации Барсуков приобрел в училище.
Заместителем начальника училища по строевой части был капитан первого ранга Беспальчев. Считали, что происходил он из дворян и был потомственным моряком. Говорили, что предок его служил еще при Петре и числился «альбатросом» в абордажной команде. Этот «альбатрос» с отрубленными вражеским палашом пальцами на левой руке и стал основателем морской династии Беспальчевых. Утверждади, что, хотя никто из Беспальчевых до адмиральских званий не дослужился, тем не менее, многие из них командовали боевыми кораблями.
Из каких источников черпали курсанты эти факты и подробности, было неизвестно. Одно можно было сказать твердо: к распространению подобных легенд сам Беспальчев был непричастен. Наверное, они, эти легенды, самопроизвольно произрастали на некой, скорее всего, поведенческой почве этого потомственного моряка, удобренной эффектными манерами и нестандартными поступками, вроде следующего.
Перед строевым смотром курса во время большой приборки Барсуков случайно уронил разводной гаечный ключ на унитаз, который, конечно же, раскололся. Поскольку запасных унитазов в хозчасти не оказалось, старшина роты вручил Барсукову необходимую сумму и приказал смотаться в город для покупки унитаза в магазине.
Пушкин – город небольшой и в нем многие знают друг друга, поэтому тащить на плече по улицам города пикантное фаянсовое изделие было крайне неудобно: ни дай бог, увидят знакомые девушки. Но увидели Барсукова не девушки, а из своей машины заметил курсанта со странной ношей на плече капитан первого ранга Беспальчев. Он выдел из машины и окликнул несущего:
-- Юноша, с оригинальным сосудом на плечах! Подойдите ко мне!
Ознакомившись с сутью вопроса, Беспальчев и курсанта, и его ношу доставил на своей машине в училище и приказал построить курс. Перед строем курсантов заместитель начальника училища объявил об отстранении старшины роты от должности и прочитал краткую сентенцию о том, что морской мундир – это часть корабля, часть флага и носить его нужно с достоинством. Ну, а если будущему морскому офицеру понадобилось купить писсуар или авоську картошки, то ему необходимо в таком случае надеть гражданское платье.
Закончил Беспальчев свой монолог почти афоризмом:
-- Офицер российского флота при мундире может зайти в магазин в трех случаях: чтобы купить коньяк для себя, цветы для жены и шоколад для любовницы.
ШОНС
Курсанты-морячки ненавидели экзаменационные двойки лютой неавистью. А как же!!! Вместо отпуска курсач, получивший два шара, оставался в училище для повторного экзамена. А это, ох, как горестно!
Горестно, не горенстно, а плохих оценок было не избежать. За сессию любая учебная группа нахвтывала от пяти до десяти, а то и более, гадких неудов. Но была в училище одна уникальная команда, которая преодолевала сессию за сессией без единой «пары». Так стало получаться после того как эта команда вдрызг провалила свою первую сессию, получив только по высшей математике семь неудовлетворительных оценок. Среди неудачников был и Эдька Шонс, элегантный, стройный брюнет, родом из Ленинграда.
В пику своей элегантности имел Шонс простецкую фамилию, русскую по форме, украинскую по содержанию – Панчохин. Но ни по фамилии, ни по имени товарищи его не называли. Для всех он был Шонс, а наиболее начитанные называли его даже Тилли Шонсом. Прозвище приползло за Панчохиным с гражданки, где этот видный юноша верховодил в небольшой подростковой группке. Подростки конечно же
проказничали. Главной их проказой являлось проникновение в один из закрытых на ночь пивных ларьков, которых в городе было очень много. Проникновение обеспечивал Шонс. Он обладал способностью открвыать любые замки с помощью простеньких отмычек. Дополнительно к отмычкам он имел связку разнообразных ключей.
В ларьке пацаны при свете свечи устраивали пир. Гранёные кружки наполнялись пивом, из ларя обитого железом извлекались бутерброды и конфеты, распечатвыалась коробка «Казбека». После пиршества все приводилось в исходное состояние, ларек запирался на замок, и ларечница, прибывавшая утром в свою голубую будку, даже не замечала, что за ночь её припасы слегка уменьшились.
Шонс выглядел старше своих семнадцати. У него была девушка, которая с нетерпением ожидала приезда морячка в отпуск. Ждали Шонса и его приятели, которые готовили ему шикарный прием. И вот вместо встреч и приемов пришлось ему сидеть в училище и вновь зубрить теоремы, выводы, формулы.
Шонс готовился к переэкзаменовке по математике и одновременно прикидывал, как, каким образом избежать в будущем неудач на экзаменах. Прикидывал, прикидывал и не в пустую. Выстроилась в его голове не сложная, но специфическая схемка, в которой важную роль играло его искусство вскрывать замки. В дальнейшем эта схемка, удачно опробованная и слегка доработанная, исправно обслуживала и Шонса и его товарищей почти до самого выпуска.
Технологически придумка Шонса выгдядела следующим образом. Перед подготовкой к очередному экзамену Шонс с двумя корешами совершал в послеотбойное время вояж на кафедру, по предмету которой и должна была состояться экзаменовка. Отмычкой или ключом отмыкал Шонс дверь преподавательской, затем отмыкал стол преподавателя-экзаменатора и извлекал из ящика стола конверт с экзаменационными билетами, которые тут же (кроме билетов с первого по десятый) подвергались краплению. На билетах с 11-го по 20-ый тонким стержнем пробивалась точка в предложении «Билет № Х.». Пробой выглядел естественно. Как дефект машинописи. Остальные десять билетов метились незаметным для непосвященного штришком. Билеты с 1-го по десятый оставались незапятнанными.
Учебная группа делилась на три подгруппы. Первая долбила вопросы первых десяти билетов и тянула на экзамене некрапленные билеты, вторая осваивала билеты с одиннадцатого по двадцатый и выбирала билеты с точкой, ну а штришки на билетах высматривали представители третьей подгруппы, которые здорово разбирались в вопросах, предложенных в билетах от 21-го до 30-го.
Согласитесь, что выучить за три дня 10 билетов неизмеримо легче, чем справиться с тридцатью. Да любому недоумку это по плечу! Однако был в этой замечательной группе один удивительный тупарь, который по сложным дисциплинам и десять-то билетов осилить не мог. Именно для него умыкал Шонс один билет, вопросы которого успешно усваивался дундуком. Ну, а дальше элементарно: на экзамене вместо номера вытащенного билета назывался номер украденного, который вначале покоился под форменкой на груди дундука, а затем, при первом же удобном случае, извлекался на свет божий.
И все-таки этой бездари Шонсова помощь не помогла. На третьем курсе, когда пошли профильные и сопутствующие им дисциплины, когда Шонс и его однокашники стали изучать их по-серьезному, без балды, дундука отчислили за неуспеваемость.
Несмотря на разницу в два курса, Барсуков был с Шонсом на дружеской ноге. Салагу Лёшку сближало с предприимчивым брюнетом общее увлечение. Они, вместе с еще двадцатью энтузиастами, второй год (в рамках НОК) строили действующую, радиоуправляемую модель тяжелого линкора «Советский Союз». Моделисты уважали Лешку. Как бывший станочник он выполнял все работы по металлу: вытачивал детали мачт, орудийные стволы, шпили, выпиливал различные фасонные детали.
В день спуска не воду «Советского Союза“ на берега большого прямоугольного бассейна высыпало все училище. Вода в бассейне предназначалась для прокачки конденсатора лабораторной паротурбинной установки, которую только что вывели из рабочего режима. Поэтому нагретая вода в бассейне была теплее осеннего воздуха и слегка парила.
Когда линкор с включенными ходовыми огнями, в блеске прожекторов, ведя огонь из всех девяти орудий главного калибра, двинулся сквозь легкую дымку от одного берега к противоположному, аплодистенты и ликующие крики «ура» разнеслись далеко окрест. Сильнее всех выражали свои чувства создатели модели. В этой атмосфере восторга Барсуков легко мог представить чувства заводчан, рабочих и инженеров, при спуске на воду реального, построенного ими , корабля.
Но, в отличии от модели, натурнрму образцу не повезло. Тяжелый линкор «Советский Союз» был заложен в 1938 году на Балтийском заводе в Ленинграде. К началу войны его готовность не превышала 20%. В блокаду конечно же было не до линкоров, а сразу после войны его разобрали на металл. Но и в таком качестве линкор внес посильную лепту в оборону города. Его броневые плиты использовались при строительстве дотов, а одно 406-ти миллиметровое орудие, установленное на испытательный станок, метало с Ржевского полигона на головы врага снаряды чудовищной разрушительной силы. Это орудие и теперь стоит на полигоне, как исторический памятник науки и техники.
Барсуков учился не очень блестяще. Сказывалась слабая подготовка, полученная им в вечерней школе рабочей молодежи. Перед каждым экзаменом он жутко мандражил. Зная с какой легкостью сдает экзамены Шонс и его компания, Лешка однажды попробывал выведать у него секрет этой легкости. Шонс усмехнулся и уклончиво изрек:
-- Я бы мог осветить проблему, но тебе это не поможет, поэтому воздержусь.
Народ понимал, что бездвоечная группа проворачивает на экзаменах какую-то загадочную махинацию. Многие стремились выведать тайну умников, но напрасно: те только смеялись в ответ и советовали больше полагаться на голову, а не на чугунную задницу. Так они ответствовали, потому что железно поклялись: вплоть до сдачи последнего экзамена о плутовской технологии никому ни слова.
Когда они давали такой обет, то представляли, что до последнего экзамена вечность. Но годы пролетели быстро. И вот уже сдан последний экзамен. И вот уже поезд мчит мичманов-выпускников к Черному морю. И вот они уже проходят на ЧФ преддипломную стажировку.
Стажировкой руководил капитан первого ранга Беспальчев, который распределил курсантов по разным кораблям. Наибольшая группа стажеров, 18 человек, была направлена на линкор «Новороссийск». Там же стал держать свой флаг и Беспальчев.
НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА...
Стажировка заканчивалась 28 октября. В этот день, с утра стажеры на всех кораблях оформили необходимые бумаги и, пообедав, сощли на берег. На железнодорожном вокзале они сложили в угол свои вещмешки, бросили на морского, кому эти мешки сторожить, и уплыли в город до вечера, до отхода ленинградского поезда. С кораблей сошли все кроме новороссийцев. А тем сойти было просто невозможно: линкор находился в море, на стрельбах. Корабль вернулся в базу только вечером.
На бочки перед Морским госпиталем становились долго. А все из-за оплошности старшего помощника, который замещал убывшего в отпуск командира корабля. При подходе к месту швартовки не очень опытный старпом не вовремя отдал якорь, и корабль проскочил на полкорпуса носовую бочку. Чтобы подтянуть корабль потребовалась помощь буксира.
Когда аврал наконец завершился и все отошли от мест, сходить курсантам на берег не было уже никакого резона: ленинградский поезд только что ушел, а кемарить до утра на жесткой скамье в холодом вокзале – это совсем не то, что спать на мягкой койке в теплом кубрике. Поэтому курсанты засобирались на просмотр кинофильма, намереваясь сойти с корабля утром. Но тут к ним по трапу скатился Беспальчев:
-- Как настроение,мальчики?
-- Хорошее! Собираемся на фильму!
-- Отставить! Всем быть на товсь!
-- Почему? Что случилось?
-- Сейчас я оформлю необходимые документы, хотя сделать это непросто: все начальство в город свалило. После чего мы покинем этот славный дреноут.
Пользуясь приватностью разговора курсанты дружно завозражали, приводя убедительные доводы в пользу утреннего варианта. Кап-раз немного послушал своих подопечных, а затем изрек:
-- Собрать вещи! Приготовиться к сходу с корабля!
Ох, и честили же курсанты промеж себя «этого упертого кнехта». И только Шонс не возмущался. Не нравился ему старик «Чезаре». Каким-то неуютным был итальянский корабль. Хотелось куда-нибудь слинять с его броневых палуб, уйти от бесчисленных отсеков, не спускаться впредь в бездонность котельных отделений.
Корабельные начальники, которых Беспальчев стал дставать своими бумагми, также советовали ему отложить бюрократические процедуры до утра, на что он отвечал:
-- Как можно!? Там на вокзале собрались все мои охламоны, и что они будут вытворять без меня я прекрасно представляю.
В 22.10 баркас с курсантами-стжерами отошел от «Новороссийска» и направился в Южную бухту к железнодорожному вокзалу.
Ранним утром курсанты были подняты Беспальчевым. Он на весь вокзал прокричал им ужасную новость:
-- «Новороссийск» взорвался!!! И перевернулся!!!
Курсанты сорвались с мест. Они устремились через Корабельную в сторону Госпиталя, но пробиться к берегу сразу не смогли: подступы к Северной бухте уже были перекрыты вооруженными матросами.
Шонс не расстерялся. Он собрал «новоросийцев» и закоулками повел их по Аполлоновой балке на пристань. Еще в балке, протискиваясь между рыбачьими халупами, услышали они какой-то непритятный вой, а когда вышли к бухте, то увидели, что и на Аполлоновой пристани, и на крутых, желтых берегах, и дальше, вдоль Госпитальной стенки, стояли дюди. Они стояли и рыдали, причитали, плакали, взывали к небу. Они были в полном отчаяние: прямо перед ними, в полуторостах метрах от берега, в перевернутом корпусе линкора погибали мучительной смертью, или уже погибли, их мужья, братья, сыновья, любимые.
«Новороссийск» лежал поперек бухты килем вверх, кормой в сторону Госпитальной стенки. По его темно-коричневому днищу ходили несколько человек. Возле корпуса корабля стояло с десяток легких плавсредств, два водолазных бота, небольшое спасательное судно. В холодном, утреннем воздухе четко слышались частые удары металла о металл. Это в кромешной тьме, в затопленных холодной водой отсеках несчастного корабля взывали о помощи еще оставшиеся в живых моряки. Они взывали напрасно. Никаких целенаправленных спасательных работ не велось. Начальство отсутствовало. Не наблюдалась деятельность и каких-либо серьезных спасательных средств. Такое безразличие к судьбам моряков неприятно поразило курсантов.
В плачущей толпе выделялась своим кажущимся спокойствием высокая, красивая женщина. Возле неё стопкой лежали теплые вещи. Она неотрывно смотрела на воду. Она высматривола своего дорогого человека, чтобы на берегу быстро переодеть его в сухую одежду. Когда в её искаженное горем сознание в очередной раз приходило понимание уже полной ненужности теплого белья, она в отчаянии прижимала руки к лицу и разражалась жутким криком. Откричавшись, женщина вновь вперивала свой взгляд в безучастную воду.
-- Кто эта женщина? – обратился Шонс к соседу, пожилому бородатому мужчине, очевидно рыбаку.
В Севастополе многие знали друг друга, поэтому Шонс ни сколько не удивился, когда мужчина уверенно ответил:
-- Это Лена Матусевич – жена механика с «Новороссийска».
Капитана 3 ранга Матусевича курсанты знали хорошо. Именно ему сдавали они зачеты на знание функциональных обязанносткй командира группы. Матусевич заправлял на корабле электротехническим дивизионом. В последнее время он замещал ушедшего в очередной отпуск командира БЧ-5.
С горестным сожалением посмотрели курсанты на Лену: не дождется, никогда не увидит она своего мужа. По боевой тревоге место командира БЧ-5 в ПЭЖе. Этот бронированный центр по управлению в бою всей электромеханической боевой частью располагается, ради неуязвимости, глубоко в утробе линкора. Из ПЭЖа в случае повреждений и аварий осуществляется и руководство борьбой за живучесть корабля.
При опрокидывании линкора выбраться из этой бронированной западни нет никакой возможности. В данной ситуации Матусевич разделил страшную судьбу личного состава БЧ-5, задраенного в электростанциях, в машинных и котельных отделениях, расположенных ниже ватерлинии корабля, где по боевому расписанию должны были бы находиться и наши стажеры.
И только в этот момент шарахнула в головы почти всех курсантов одна и та же жуткая мысль: «Не вытолкни Беспальчев нас вчера с «Новороссийска», покоились бы мы сейчас в этом железном гробу».
И тут Шонс выдал предложение, с которым немедленно согласились все его товарищи:
-- Мальчики! Беспальчева мы должны поить, поить и поить!
За бонами мерцало индиговое море. Осеннее солнце мягко освещало прибрежные камни. В прозрачной воде парили медузы. И как будто бы не было ужасной трагедии, и как будто не лежали прямо здесь, на дне бухты сотни тел прекрасных молодых людей, увлеченных вглубь ужастным водоворотом.
К лету вода помутнеет. В ней будет много маленьких красных червячков. Севастопольцам запретят купаться в Северной бухте.
А «Новороссийск» поднимут только через полтора года.
БРАТЬЯ ПО СУДЬБЕ
Каждое рабочее утро начиналось для Беспальчева некомфортно. Хотя ничего неприятного не свершалось. Просто , когда он входил в свой кабинет, его встречала на столе бутылка марочного коньяка. Вначале Беспальчев пытался противиться этому нежелательному явлению.
Он знал чьи это проделки и поэтому пару раз проводил с «новороссийцами» воспитательные беседы. В ответ непонимающие глаза, индифферентные физиономии. Он запирал кабинет на сложные замки, что для Шонса, конечно же, не являлось проблемой. Он выставлял перед кабинетом сторожевой пост, тогда бутылки, спущенные на тонком штертике с верхнего этажа, начинали маячить снаружи, перед окном кабинета. В конце концов он махнул рукой на все это дело и даже перестал запирать кабинет. За три месяца у него в шкафу образовалась целая коньячная коллекция.
«Вот черти! Если данный поставец в темпе опростать, то можно будет смело зачислить себя в разряд пьяниц, -- вздохнул Беспальчев. – Однако этаих наглых барбосов нужно как-то отметить. Сувенир какой-нибудь презентовать, что ли?»
В канун выпуска зам. начальника училища вызвал к себе мичманов-выпускников, бывших вместе с ним на «Новороссийске». Когда курсанты собрались в прихожей, он приглисил их в кабинет, где на круглом столике стояло девятнадцать фужеров, фрукты и шампанское, которое было тут же розлито по хрустальным емкостям. Здесь Беспальчев объявил курсантам, что приказ об их производстве подписан и что с сегодняшнего дня они уже не мичмана, а инженер-лейтенанты, после чего он поднял свой фужер и сказал:
-- Товарищи лейтенанты!
Поздравляю вас со вступлением в славную семью офицеров российского флота. Пусть вам всегда светит удача. Пусть вас не обойдет благожелательность начальства.
Счастья вам и успешной службы! Ура!
-- Ура!!!
Под шампанское началось непринужденное общение. Вспомнили «Новороссийск». Лейтенанты трогательно поблагодарили Беспальчева за его настойчивость и твердость в организации их схода с линкора. На что он ответил:
-- Дорогие друзья! Двадцать восьмого октября нам дико повезло. Мы выиграли у судьбы. Мы случайно выскочили из смертельной ловушки. Но для многих и многих моряков этот день стал роковым. Предлагаю помянуть их добрым словом и дозой коньяка.
Беспальчев откупорил две бутылки, разлил их содержимое по опорожненным фужерам и, подняв свой бокал, шаблонно. но от души произнес:
-- Вечная память новороссийцам, до конца выполнившим свой долг.
После небольшой паузы и заслуженный кап-раз, и новопроизведенные офицеры, не чокаясь, осушили фужеры.
Беспальчев заговорил снова:
-- Считайте, что вы родились второй раз и теперь являетесь как бы братьями по судьбе. Поэтому и относитесь один к другому по-братски. Сопереживайте, помогайте, сочувствуйте друг другу. А в память об удивительном спасении я хочу вручить вам скромные сувениры.
Беспальчев открыл стоявшую на столике деревянную шкатулку и стал извлекать из неё круглые значки.
В пятиднсятые годы существовала в Ленинграде полуподпольная мастерская, которая обслуживала все военно-морские училища города. Там производили утяжеленные бляхи с оригинальным рисунком якоря, перстни-печатки из лома доагоценных металлов, литые якорьки на погончики, золоченые пуговицы и звездочки к парадным тужуркам и еще много нужных в военно-морском обиходе предметов.
Вот в эту-то мастерскую и принес Беспальчев горсть серебряных царских рублевок и заказал девятнадцать тяжелых знаков. Сюжет знаков был несложен: на синем фоне (горячая эмаль) серебряный косой крест. В центре – крупная, накладная литера «Н», под литерой – якорек. На концах креста выгравированы цифры, складывающиеся в число 1955 – год гибели «Новороссийска».
Именно этими знаками и стал одаривать Беспальчев своих «барбосов», которые от такого поворота событий пришли в большое волнение. Заметнее всех дергался Шонс. На это обратил внимание одариватель:
-- Мне кажется, что лейтенант Панчохин хочет высказаться.
Шонс стал лепетать что то возвышенное, но сбился и попытался начать снова. Однако сделать это ему не дали. Все загалдели, окружили Беспальчева. Наступил апофеоз жаркого благодарения.
Импозантный Шонс имел недостаток. В разговоре он растягивал слова, а когда волновлся, то начинал слегка заикаться. По-первости сокурсники удивлялись: как могла медкомиссия допустить к обучению в морском училище абитуриента с таким дефектом речи. А когда узнали, что его папа, капатан 1 ранга – важная шишка в Кронштадте, то удивляться перестали. Все прояснилось.
Очевидно, высокопоставленный папаша ошарашенный известием о том, что его отпрыск серьезно увлечен отмычками, решил всеми правдами и неправдам заключить его от греха подальше в строгую флотскую структуру. Постепенно и товрпищи, и начальство, и преподаватели попривыкли к Шонсовой особенности и почть перестали её замечать.
Но с Шонсом что-то случилось. После стажировки он стал заикаться очень заметно. Может быть трагедия «Новороссийска» повлияла на его психику. Но скорее всего (как полагали сокурсники) его папа решил извлечь сына из флотской системы, для чего предложил ему усилить заикание. Если допустить истинность второго предположения, то ход был сделан беспроигрышный. Действительно, кому нужен на флоте офицер-заика? Пока он, например, скомандует: «Руби рангоут!» или «Тали раздернуть!», то и рубить, и раздергивать что-либо будет уже поздно.
Понятно, что очень скоро инженер-лейтенант Панчохин, получивший назначение на эсминец «Способный», был списан на берег, а затем и вовсе уволен в запас
Демобилизованный Шонс не пропал, не затерялся. Он, не без помощи папы, устроился в МГИМО. После завершения дипломатического образования господин Панчохин стал трудиться в Торгпредстве. В сектор деятельности Шонса входили страны Северной Африки.
Торговые операции с апельсинами и сухофруктами, скорее всего, не очень обременяли Шонса иначе не стал бы он так активно заниматься публицистикой. В технических и морских журналах начали периодически появляться его статьи, в которых делались попытки осветить темные, загадочные, секретные и, как правило, трагические события в истории Черноморского флота. В том числе и гибель «Новороссийска».
В конце шестидесятых до Барсукова дошел слух о том, что Шонс на основе своих «новороссийцев» создал какое-то закрытое общество, основной задачей которого являлось оказание материальной, правовой, политической помощи морякам, попавшим в трудное положение, и дополгительной – пропагагда истории российского флота.
«Шонс есть Шонс, -- подумал Барсуков, -- всегда у него свербило в одном месте». Тогда не предполагал Алексей Георгиевич, что со временем и он сделается членом этого общества, которое носило скромное название «Наш круг».
СПИРТ ПО НАЗНАЧЕНИЮ
Это просто удивительно, как простые, можно сказать, банальные истины прочно застревают в юной голове, если они озвучены авторитетным, уважаемым человеком. Беспальчев как раз и был таким человеком. Проводя с курсантами занятия по изучению флотских нормативных документов и, прежде всего, Корабельного устава, он всегда подчеркивал, что в этих документах нет ничего лишнего, что за их параграфами стоят человеческие судьбы, а в Корабельном уставе, вообще, каждая статья – отзвук трагедии.
-- К примеру, только после утопления сотен моряков-новороссийцев появилась в Корабельном уставе статья, разрешающая командиру корабля выбросывать корабль на берег или ближаайшую отмель, если существует угроза его гибели.
На флоте еще не прошел шок, связанный с опрокидыванием линкора в своей собственной бухте, поэтому, при упоминании Беспальчевым севастопольской трагедии, в аудитории сразу же возник лес поднятых рук. Курсантов волновал один вопрос: «Можно ли было спасти «Новороссийск» и его экипаж?».
-- Что касается корабля,-- начал отвечать Беспальчев, -- то здесь полная ясность. Академические расчеты показали, что при повреждениях, полученных «Новороссийском», тот был обречен. Однако имелась возможность избежать оверкиля и спасти людей путем посадки корабля на приблежную отмель, как с помощью своих машин, которые были еще теплыми, так и усилиями многочисленных портовых буксиров. Помимо этого необходимо было своевременно организовать эвакуацию людей, не участвовавших в спасательных работах. Линкор агонизировал 2 часа 45 минут – срок достаточный даже для того, чтобы свезти с корабля весь экипаж. Тем не менее Пархоменко, взявший командование аварийным кораблем в свои руки, не сделал ни того, ни другого. Теперь его все критикуют и поносят. На флоте верно говорят: «Когда в море беда – на берегу много умных».
Вот и в этом случае: умных много, но ни один умник даже не попытался влезть в шкуру адмирала Пархоменко. А ведь Командующий Черноморским флотом все делал как положено. Не имел он права выбросываться на отмель. Не было такой статьи в Уставе, а была статья, которая требовала бороться за живучесть корабля до конца. Вот он и боролся, пока корабль не опрокинулся. Чтобы не создавать панику, он запретил эвакуацию личного состава, тем более, что специалисты выдавали оптимистические прогнозы. Так за 30 минут до опрокидывания корабля врио ком. БЧ-5 доложил Пархоменко , что положение корабля вполне надежно и его безопасносность не вызывает серьезного опасения.
Поэтому и стояли на корме вызванные наверх 800, а может быть и вся тысяча маряков, не занятых в низах. Поэтому и не покидал Пархоменко аварийный корабль. Все они и адмирал, и его свита, и сотни матросов при резком увеличении крена корабля заскользили по палубе к левому борту и посыпались в студеную, черную воду. Там многие из них были накрыты палубой переворачивающегося линкора. Командующему флотом повезло. Его выудила из воды шлюпка с эсминца.
Несмотря на потерю крупного корабля и гибель большей части его экипажа, никто из командования не подвергся судебному преследованию. Судить было не за что. Все действовали в рамках нормативных документов.
Хотя одна явная неправильность была допущена: на борту отсутствовали, находясь в отпуске, сразу две ключевые фигуры – командир корабля и командир электромеханической боевой части, что усугубило трагедию линкора.
Товарищи курсанты, вот и вы в свооей инженерной практике строго следуйте правилам, инструкциям, нормативам и тогда никто и никогда вас не в чем не ущучит. Хотя иногда, ради спасения людей, можно и нужно принести в жертву свое реноме.
Понятно, что после таких накачек, Барсуков выпустился из училища с непоколебимой верой в святость флотских документов. Согласно Правилам эксплуатации паровых котлов, сразу же после удаления (с помощью стальных щеток и шарошек) накипи с внутренних поверхностей коллекторов и водогрейных трубок, котел должен быть прографичен. Только после этого можно было задраивать горловины коллекторов, заполнять котел водой и готовить его к пробному разжиганию.
По инструкции графитовая масса для этой операции готовится следующим образом. Во вместительную емкость помещается некоторое количество графитного порошка, в который при постоянном перемешивании вливают этиловый спирт, доводя вязкость смеси до сметанообразной консистенции. Вот и вся процедура.
Как раз к появлению на «Вороне» инженер-лейтенанта Барсукова и приспела в БЧ-5 потребность в сметанообразной графитовой массе. Рано утром в сопровождении двух матросов, снабженных канистрами, отправился Барсуков на склад, имея в кармане накладную на 20 килограммов спирта.
Эманации спирта действуют на русский организм сильно и однозначно. Сначала, при наличии большого количества спирта, организм изумляется: такое добро и рядом, а затем начинает принимать все меры к тому, чтобы этим добром от души удовлетвориться.
Зная это, лейтенант глаз не спускал с канистр, в которые толстый мичман-сверхсрочник заливал спирт. К удовлетворению Барсукова заливка жидкости закончилась быстро. Кладовщик попросил матросов помочь переставить алюминиевую бочку, после чего вороновский спиртовой караван направился на корабль. И только на полпути к «Ворону» дошло до зеленого командира машинно-котельной группы, что его дважды надули.
Во-первых, жирный «сундук» отпустил ему не 20 килограммов спирта, а 20 литров. А поскольку плотность спирта равна 0,85, то даже морскому ежу понятно, что более трех литров спирта пошло в пользу кладовщиков.
Во-вторых, чем ближе подходил Барсуков с матросами к кораблю, тем сильнее мотало из стороны в сторону обоих спиртонош. Очевидно, не без помощи мичмана-кладовщика, матросики умудрились слегка соснуть спиртяшки из бочки.
Крайне раздосадованный двумя такими обидными прохлопами, Барсуков твердо решил спирт по приходу на борт никому не доверять, а сразу же, при личном присмотре, пустить его в дело.
Шкафут был заполнен заинтересованными зрителями, те, кому не хватило места на шкафуте, свешивали головы с ростр. Зрелище было волнующим. Молодой лейтенант на глазах изумленной публики обращал живительную спиртовую влагу в черное, вязкое месиво. Ему помогали несколько матросов. Они, склонившись над обрезами, помешивали деревянными палочками графитовую массу, в которую Барсуков щедро вливал спирт, доводя смесь в обрезах (в соответствии с инструкцией) «до сметанообразной консистенции».
Выплеснув остатки спирта в один из обрезов, командир машинно-котельной группы облегченно вздохнул и приказал старшине котельных машинистов начать графитить немедленно и во всех коллекторах сразу: иначе спирт испарится и смесь загустеет.
Довольный своей распорядительностью, Барсуков переоделся и отправился в кают-компанию, так как наступило время обеда. За обедом командир БЧ-5 поинтересовался у Барсукова, как прошел процесс получения и транспортировки продукта, на что тот кратко ответил:
-- Нормально.
-- Это хорошо, что нормально. А, где ты складировал спирт?
-- Нигде.
-- То есть?
-- А, я его сразу же употребил по назначению.
-- Не понял!
-- Ну, размешал его с графитом, с порошком.
У командира электро-механической боевой части брови выгнулись крутыми дугами:
--Как размешал?
-- Да, так. Как написано в инструкции. До сметанообразной консистенции.
-- Весь спирт?
-- Весь.
Командир БЧ-5 отвалился в кресле и с огромным восторженным удивлением воззрился на Барсукова:
-- Ну, товарищ инженер-лейтенант, широкая известность тебе на ЧФ обеспечена.
-- Я что-нибудь сделал неправильно? – обеспокоился Барсуков.
-- Да будет тебе известно, Алексей: ни на одном флоте графит спиртом не разводят.
-- А, чем же разводят?
-- Конденсатом.
-- А спирт куда?
-- Ну, ты чудак! Спирт – это валюта. За спирт все, что угодно провернуть можно.
-- А, как же инструкция?
-- Запомни: эти пространные инструкции пишут заводы, чтобы в случае чего-либо, например, в случае какой-нибудь аварии, прикрыть этими бумажками свой зад. Если все делать по инструкциям, то мы будем вводиться не за 1 час 30 минут, а за все 5 часов.
Командир БЧ-5 помолчал немного, а затем многозначительно закончил:
-- Предчувствую, что в ближайший час мы будем наблюдать в низах интересные явления.
Быстро отобедав, Барсуков поспешил в котельное отделение, чтобы проверить, как идет процесс покрытия графитовой массой внутренних поверхностей котлов. Процесс шел хорошо. Над котлами крепко пахло спиртом. Возле каждой открытой горловины дежурил обеспечивающий специалист. Во всех коллекторах мерцали переноски и в их неярком, мутном свете ворочались темные фигуры в комбинезонах. Да, процесс шел хорошо!
А после обеда вся Боевая часть №5 была пьяна в сиську! Сначала Барсуков подумал, что пьяны только котельные машинисты, поскольку при работе они нанюхались спиртовых паров. Но оказалось, что и турбинисты, и электрики, и трюмные, и мотористы исправно блевали по углам и, неуклюже, как лемуры, переваливаясь через комингсы, расползались по укромным местам, большей частью в трюма, под пайолы. Подальше от офицерских глаз
Если на верхах, у пушек, автоматов, у минно-торпедных устройств, а также в боцманской команде превалировали украинцы, молдаване и кавказцы, то в низах основу БЧ-5 составляли уральцы с заводскими специальностями, шустрые москвичи, образованные прибалты. Для этой сметливой публики решить практическую задачу по отделению спирта от графита было сущим пустяком.
Эта задача и была оперативно решена годками-кочегарами в укромной выгородке за вторым котлом с использованием самодельной центрифуги, снабженной сетчатыми и фетровыми фильтрами.
После трехкратного пропускания через фильтры спирто-графитовой смеси, предварительно разведенной дистилатом, была получена почти прозрачная с благородным стальным отливом жидкость, которую и стали немедленно употреблять по назначению разбитные классные специалисты электро-механической боевой части.
Узнав об алкоголизации всех низов, командир БЧ-5, чтобы избежать неприятностей по службе, велел Барсукову внушить хмельным матросам, что они, якобы, отравились рыбными консервами, которые получили дополнительно к обеду за ночную работу. Корабельный фельдшер, кореш командира БЧ-5, официально подтвердил эту версию. Однако судовой «комсомолец», вертлявый лейтенант, бывший инспектор РОНО, что-то унюхал и доложил замполиту. А этому политпройдохе только дай уцепиться за что-либо жареное – никому спасу не будет. Начнутся разбирательства, проработки…
Но тут пришел приказ! Хороший приказ, согласно которому «Ворону» надлежало в десятидневный срок закончить ремонт, провести швартовые испытания и к 15 июля быть в главной базе.
И сразу же стало не до разбирательств и проработок. Всю команду затрясло в авральном ажиотаже. Активнее заблистали вспышки электросварки, торопливо застучали пневмо-инструменты. По палубам гуще поползли шланги, провода, трубы, засновали рабочие, что-то принося из цехов и тут же это что-то прикручивая к нужному месту. Боцманская команда зашуровала кистями, покрывая краской все, что можно покрыть. Завращались антенны, зашевелились стволы пушек. И, как знак скорого выхода в море, заводчане подкатили к корме «Ворона» большую железнодорожную цистерну с мазутом.
«ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ!»
Трюмачи тотчас же подсоединили к цистерне толстый шланг и стали самотеком подавать мазут в корабельные нефтяные систерны. К вечеру железнодорожная емкость опорожнилась. Прежде чем сдать цистерну заводу, трюмные, в соответствие с заводскими правилами, приступили к её промывке. Несмотря на старания матросов, процесс отмывания явно затягивался. Густые наслоения мазута никак не хотели отставать от внутренних поверхностей цистерны. Тогда Барсуков предложил использовать пар. Сказано, сделано: в горловину цистерны просунули паровой шланг, по которому подали пар от вспомогательного котла. Дело пошло лучше.
Закончив промывку, трюмные слили из цистерны мазутную эмульсию, закрыли сливной клапан, задраили люк цистерны и, довольные тем, что управились до отбоя, отправились спать.
А наутро всем ударил по глазам сюрреалистический опус природы: пустая железнодорожная цистерна у кормы «Ворона» являла собой увеличенное, абсурдное подобие раздавленной каблуком консервной банки. Только в данном случае роль каблука сыграло атмосферное давление, которое, после того, как пар в закрытой цистерне сконденсировался, и давление в ней резко упало, просто на просто смяло обечайку цистерны.
Командир БЧ-5, выйдя на ют, с веселым удивлением обозрел нелепую, угловатую конструкцию на колесах, затем вызвал наверх трюмную команду, построил её перед скомканной цистерной, поставил на правом фланге Барсукова и сфотографировал эту курьёзную композицию «всем на добрую память». После чего нацедил из собственных запасов канистрочку спирта и отправился с ней в транспортный отдел завода. Там очень оперативно был составлен акт, в котором члены авторитетной комиссии засвидетельствовали, что большая часть днища железнодорожной цистерны № 478 984 поражена межкристаллитной коррозией, в связи с чем, дальнейшая её эксплуатация невозможна. Выбракованная цистерна подлежит списанию на металлолом.
На «Вороне», кроме казуса с цистерной, в предпоходной запарке произошло еще несколько нештатных событий. Но никакие инциденты не могли приостановить наступления того раннего утра, когда колокола громкого боя разнесли по кораблю сигнал, состоящий из серии коротких двойных звонков, который, для невнимательных членов экипажа, отрепетовал голосом по трансляции дежурный офицер:
-- Корабль к бою и походу изготовить!
Из трубы сторожевика повалил плотный черный дым. Это в низах разожгли один из котлов. Как только давление в котле достигло нормы, котельные машинисты подали пар потребителям.
Холодный воздух машинного отделения, насыщенный запахами железа и стоячей воды был мгновенно выбит наружу мощным напором запущенных турбовентиляторов. Тут же заурчали, заработали насосы, захлюпали эжекторы, медленно начали вращаться, подсоединенные к электроприводам, роторы главных турбин.
Постепенно низы оживали все в большей и большей степени. Наконец, когда все необходимые мероприятия по вводу в действие главных турбозубчатых агрегатов были выполнены и корабль мог дать ход, сыграли аврал.
Широко расставив ноги и обхватив разведенными в стороны руками отполированные ободы маневровых колес, два лучших маневровщика уставились на датчики машинного телеграфа, чтобы по их первой команде начать бешенно вращать колеса, открывая маневровые клапана для подачи нужного количества пара в сопла турбин либо переднего, либо заднего хода.
Старшина машинной команды не случайно на первую после ремонта вахту поставил у маневровых клапанов лучших специалистов. Он справедливо решил, что четкие и быстрые действия манневровщиков облегчат командиру, морской глазомер которого за время длительной стоянки притупился, правильное выполнение маневров в узкостях заводского ковша.
Только, только прозвучала комвнда: «По местам стоять! С якоря и швартовов сниматься!», а швартовы были уже отданы, а корабль уже подтягивался на якоре к середине ковша, а командир на мостике уже кидался от одного его крыла к другому, прикидывая как бы не воткнуться в камыши противоположного берега и не врезаться в скулу эсминца, высунувшегося из ряда стоявших у стенки кораблей.
Однако все обошлось благополучно. Взбаламутив винтами воду, «Ворон» не без труда выполз из заводского ковша, а затем, подгоняемый течением Днепровско-Бугского лимана, резво устремился в свой родной Севастополь.