Красная омега. Глава вторая
Г Л А В А В Т О Р А Я
Единство многонационального советского
народа крепко, как алмаз…
Л.И.Брежнев, Генеральный секретарь ЦК КПСС, 1979г.
НЕЖИТЬ ДЕРЕВЕНСКАЯ
Тетка Дарья часто говаривала:
--У нас, поди, в кажиной избе блазнится.
-- Иди ты! Неужто в кажиной? – удивлялся недоверчивый слушатель.
-- В кажиной! А еще в некоторых банях анчутки водятся!
Александр Иванович к таким сказаниям относился скептически: ни в приведения, ни в духов он не верил. А, напрасно! Знающим-то людям доподлинно известно, что почти в любом жилище обитает некое потустороннее существо. В городе его кличут барабашкой, а в деревне предупредительно величают то дедушкой, то суседком, а, чаще всего, домовым и, даже, хозяином.
Обычно, покладистый домовой один не домовничает. Еще Даль полагал, что «дедушко» беззлобно терпит в своём хозяйстве приятелей: гуменника, сарайника, конюшенника. «Хозяин» водит дружбу с полевым, а вот лешему и водяному – враг. К нему изредка заглядывают то кикимора, то шишига болотная. Что они имеют от «дедушки», особенно кикимора – эта тощая маломерка на паучьих ножках, -- неизвестно, но что-то имеют. А оборотни и упыри обходят домового стороной. По перечню приятелей, с которыми якшается домовой, можно полагать, что он степенный хозяин, а не какой-нибудь там свистун-кровосос.
Иногда «хозяин» имеет подругу – домовуху. Считается, что если в избе раздаются разные таинственные постукивания или начинают самопроизвольно двигаться отдельные предметы, то, значит, домовой с домовухой ссорятся. Но это, скорее всего, враки. Зато точно известно, что «хозяин» шумит и безобразничает тогда, когда он недоволен людьми, населяющими дом, и хочет их выжить. Обычно, чтобы задобрить «хозяина», женщины по праздникам оставляют ему угощение и ласково просят охранять покой и порядок в доме.
При переезде из старого жилища в новое, крестьяне обычно перевозят с собой и домового. Ну, а как же! Оставить «дедушку» это даже хуже, чем бросить собаку или даже кошку. Для транспортировки «хозяина» раньше использовали ношеный лапоть, а теперь годится любая коробка. Чтобы домовой отправился на новое место жительства, произносится проверенное временем приглашение: «Хозяин, хозяин! Садись в сани, да поезжай с нами!».
Поскольку для перевозки домового используют лапоть или коробку, то можно догадаться, что в крестьянском представлении «хозяин» -- это маленькое существо, вроде хомячка. На самом же деле, никто точно не знает, каковы размеры «дедушки» и как он выглядит. Понятно, что если есть желание полюбоваться на домового, то его, как старики говорили, можно увидеть во время светлой заутрени, в хлеву, в заднем углу, а не то взять и вызвать его в любое время, используя широко известное заклинание. Только кто будет этим заниматься? Как говориться: не тронь лихо… Можно утверждать, что практически никто домового-то и не видел, а если кому он и показывался, то не полностью и очень расплывчато.
В этом отношении «повезло» Александру Ивановичу. Однажды он увидел домового в полный рост и прямо перед собой. Причем так близко, что при желании до него можно было бы дотянуться рукой.
ПРИЛИЧНЫЙ «ХОЗЯИН»
«Роскошествовал молодой июль», -- сказал бы начинающий поэт, озирая камарские дали. Но, то поэт! Александр же Иванович в данном случае не стал много говорить. Он вдохнул полной грудью настоянный на цветах теплый июльский воздух и кратко, по-новомодному, отметил: «Балдеж!». И не преувеличил: все цвело и пахло, от ароматов действительно можно было обалдеть.
Сочное травьё лезло изо всех щелей. Оно уже начало глушить огородные культуры. Нужно было бы повоевать с напористыми сорняками, но полуденная жара заставила Александра Ивановича отложить это важное мероприятие на более позднее время.
Вечером Александр Иванович стал пропалывать морковь. Муторное это занятие, да и мошкара донимает. Часов в восемь обильно вылетевший гнус все-таки загнал его в избу. Прослушав вечерние радионовости, которые, как всегда в последнее время, были безрадостными, тоскливыми, он выкушал вечернюю порцию простокваши и улегся спать.
Диван, на котором он всегда почивал, стоял у стены и был расположен по науке, то есть, параллельно меридиану, что проходил через Камары. По науке же занимал место на диване и сам Александр Иванович. Голова его была обращена к северу, а ноги – к югу. Лежал он на правом боку. Перед диваном, метра в полтора от него, стоял круглый стол. На столе, в стеклянной банке красовался букетик анютиных глазок.
Такой протокольный перечень обстоятельств, при которых произошел контакт человека с представителем параллельного мира, совершенно необходим. Ведь всегда найдутся неверящие Андропы, которые скажут, что весь этот сеанс с домовым Александру Ивановичу просто приснился или померещился. А померещится могло, мол, по чисто материальным причинам. Вполне возможно, что этот заядлый огородник
или перетрудился под солнцем на своем огороде,
или съел на ночь что-либо тяжелое,
или неудобно устроился на своем диване,
или нанюхался дурманных цветов.
Так, вот ничего подобного не было!
Итак, Александр Иванович выпил традиционную кружку простокваши, прилег на диван и смежил веки. После непродолжительных мечтаний и рассуждений «за жизнь» он уснул. Следует сказать, что обычно сон его был крепок. Предстательная железа еще была в порядке, и до утра он не вставал с постели. Никакие скрипы, стуки, громы не смогли бы разбудить его. А тут вдруг среди ночи кто-то легонько ткнулся ему в плечо, и он проснулся.
Он проснулся и открыл глаза. В избе было светло, и Александр Иванович сразу же увидел, что под столом кто-то стоит. В блеклом свете белой ночи было видно, что этот кто-то походил на плотный вертикально поставленный тючок и имел рост около пятидесяти сантиметров. Большая квадратная голова, покрытая темной, курчавой шерстью, сразу же, без шеи, переходила в мохнатое туловище. На лице сквозь завитки шерсти поблескивали маленькие глазки и торчал сухой, крючковатый нос.
Рта не было видно, хотя он наверняка существовал. Судить о его размерах было очень затруднительно, и не потому, что рот не имел четкого очертания, а потому, что от носа вниз густо свисали длинные прямые волосы, закрывая нижнюю часть лица. Такими же длинными волосами были покрыты и толстые, короткие ножки.
Когда этот кто-то увидел, что Александр Иванович проснулся, он протянул к нему волосатую лапку, в которой был зажат небольшой белый сверток. Наш бывший старший научный сотрудник и кандидат технических наук, быстро проанализировав ситуацию, сразу же смикитил, что его посетил «хозяин». Он вежливо отказался от свертка и на удивление хладнокровно и четко произнес старинную охранительную формулу:
-- Хозяин, хозяин, приходи ко мне в гости вчера!
Темная фигура домового стала бледнеть и вскоре совсем истаяла. И только после этого зашевелились на голове у Александра Ивановича остатки волос, а ниже живота все сжалось и похолодело.
С нервно бьющимся сердцем вскочил он с дивана и врубил свет во всех комнатах. Затем включил радиоприемник, который императивно заорал голосом Аллы Пугачевой: «Все могут короли!..». После чего взглянул в окошко и увидел волшебную картину.
Над деревней разливалась лиловая мгла. Огромный лунный диск ширился из-за острых верхушек елок. На его тревожном, оранжевом фоне трепыхались черные силуэты крупных нетопырей. " Господи, -- подумал Александр Иванович, -- ну и ночка! В самый раз для нечистой силы!"
Вспомнив о господе, он тут же перекрестился, чего не делал уже много, много лет. После этого стал осенять крестным знамением все углы в избе. Свои действия он сопровождал словами:
-- Иван Креститель! Закрой все двери, окна, щели, трубу домовую…
Эту молитву он слышал еще в детстве от старой сибирячки, в военную пору, когда он и его мама, эвакуированные из Ленинграда, жили в сибирской деревушке. Многие слова молитвы он позабыл и поэтому допускал отсебятину, а концовку придумал такую:
-- А ты, нечисть поганая, брысь отсюда и больше не приходи! Аминь!
Немного успокоившись. Александр Иванович вскипятил воду и заварил смесь душицы, ромашки и мяты. Пока снадобье настаивалось, он опрокинул внутрь знатный рюмец водки.
Ранним утром отправился Александр Иванович по воду. У колодца он встретил Николая Ромашкина и рассказал ему о своем ночном происшествии, пытаясь при этом придать событию комическую окраску. Однако, Николай к данному вопросу отнесся очень серьезно:
-- Надо меры принимать!
После срочной службы на флоте, он несколько лет трудился по милицейской части. С той поры у него остался навык: на любой непорядок реагировать решительно и немедленно.
-- Какие меры? Да, и зачем? – вяло отмахнулся Александр Иванович.
-- Зачем, зачем, -- передразнил Николай, -- да, затем!
И продолжил:
-- В доме Перепрыговых раньше жила бабка Андрюшиха. И стала она жаловаться бабам, что ночью её кто-то душит. Жаловалась, жаловалась, да и повесилась. Правда, керосинила она здорово. Но все равно: с нечистой силой шутки плохи.
-- Так, что же делать, Николай?
-- Окольцовывать его нужно, вот что. В круг, значит, брать.
-- Как это?
-- Погоди, кроликам травы нарежу. Опосля и разберемся.
Показался Николай через два часа и принес ржавое чугунное кольцо от печной конфорки. Он сказал, что кольцо правильное, что над кольцом пошептала и поплевалась его жена и что оно готово к употреблению.
Ворожба над железякой, сотворенная Галей, женой Николая, нисколько не удивила Александра Ивановича, поскольку в Гале постоянно ощущалась какая-то чертинка, или, скорее, ведьминка. Ей было уже за сорок пять, а стройности и гибкости ее стана позавидовала бы любая молодайка. Все лето, не боясь мошкары, ходила она в открытом купальнике и загорала к осени до цвета луковой шелухи. С её удлиненного лица прыскали лукавством и озорством широко открытые темные очи.
Она знала массу примет и поверий. Складно гадала на блюдце и на картах. Собирала впрок какие-то, ведомые только ей, травы. Ну, и совершенно естественно, что возле ее ног постоянно терся большой черный кот.
Галя во всем была очень везучей, особенно ей повезло с Николаем. Она выбрала сильного, работящего мужика, не пьяницу и не бабника. По деревенским понятиям – золото, а не муж!
Николай-то был убежден, что это он выбрал Галю, а не она его. Ну, как же! Появился в сельском клубе этакий моряк-с-печки-бряк. Появился и положил глаз на лучшую девушку. Где уж ей было устоять? Галя Ромашкина была умной женщиной и не мешала мужу пребывать в этом заблуждении.
Николай протянул ржавое кольцо Александру Ивановичу и проинструктировал:
-- На, возьми и, не глядя, брось его в подпол или куда в угол. Брось и забудь.
Ученый усмехнулся, но кольцо взял. Он прошел на кухню и забросил заговоренную железку под печку. По поводу такого важного события была откупорена бутылка местной водки. Посидев с полчасика, собутыльники разошлись довольные друг другом.
Прошла неделя, другая. Может быть, кольцо подействовало или молитва достала, но домовой больше не появлялся. Сам же Александр Иванович объяснил этот факт просто: домовой в его доме – доброе и приличное существо.
НЕПРАВИЛЬНАЯ ИЗБА
Среди домовых, кроме добрых и приличных, встречаются иногда и злые создания. Они своими каверзами отравляют жизнь людей и насылают на них разные напасти. В доме, где обосновался злюка-домовой не бывает ни мира, ни лада. Именно такой недобрый «хозяин» обитал в избе, которую купил Дима Крюков.
Изба эта была построена еще до войны лесником Ереминым. За полвека Еремины расплодились. Они жили в избе большой, шумной семьей, в которой никогда не было согласия. Отношения между членами семьи выяснялись бурно, с использованием нецензурных выражений. Крепче и обильнее всех выражался дед Сергей. Вернее, не выражался, а просто говорил на этом жутком языке. Даже в здешних краях, где ненормативная лексика бытовала как разговорная норма, дед Сергей слыл матюжником.
Сценка с натуры. На остановке в рейсовый автобус входит невысокий седенький дедушка. Он вежливо здоровается с пассажирами. Его все знают и дружно приветствуют:
-- Здорово, дед Сергей!
Старик со всеми раскланивается, потом осматривается и замечает у окошка свою родственницу. Его морщинистое лицо озаряется радостью, глазки теплеют.
С ласковой улыбкой он обращается к ней:
-- Племянушка! Б...ь ты этакая! Какого кляпа нос не кажешь?
-- Все болею, дядя Сережа.
Дед Сергей обращает внимание на большой разрез её юбки:
-- А юбку-то на хера размандячила?
-- Для фасону.
-- Ну, е. твою мать! А я то подумал, когда бзднешь, чтоб быстрее выдувало.
Наверное, никогда русский народ не очистит свой язык от этой дряни. При коммунистах-то еще налагались кой-какие ограничения на нецензурщину. А теперь даже в Думе поливают направо и налево. Раздолье матерщинникам!
Под занавес советской власти, используя разные, бытовавшие тогда льготы, и совершенно смешные цены на стройматериалы, построили Еремины в Шугозере большой дом, в котором разместились «молодые». Дед же Сергей устроился с бабкой по-соседству, в бесхозной избе. Когда они переезжали на новое место жительства, то «хозяина» из старого дома, вопреки деревенским порядкам, с собой не взяли. А зачем его брать? Кроме разных пакостей они от него ничего больше не видели.
Домовой, видать, сильно обиделся. Как показали дальнейшие события, его и так-то не мягкий характер совсем испортился.
Еремины дали объявление о продаже своей освободившейся избы. Покупателей не нашлось, и они сдали её в аренду охотникам-промысловикам.
Камарские леса и долы изобиловали зверьем и птицей. Прямо из деревни можно было наблюдать, как потрошат совхозное картофельное поле кабанихи со своими полосатыми поросятками. По утрам вдоль кромки леса элегантно рысил лось. Зайцы, спасаясь от лис, врывались в деревню, гулко ударяя лапами в плотную дорогу.
Часто по задворкам шастали одинокие волки в надежде поживиться собачатиной. Когда совхоз засеял овсом поле возле шоссе, то медведи, для сокращения пути к любимому лакомству, перли ночами прямо через Камары. Барсуки, рыси, росомахи и разные там еноты, из-за своей осторожности в деревню не заходили, но камарцы часто их встречали в лесу.
Над деревней пролегали трассы птичьих перелетов. Весной и осенью над Камарами проплывали неисчислимые стаи и косяки уток, гусей, лебедей. Севернее деревни воздушные путешественники приводнялись на широкие речные заводи и многочисленные озерца для отдыха и кормежки. Много было и боровой дичи.
И при таком обилии живности добыча охотников, обосновавшихся в избе Ереминых, обычно была скромной. Удрученные добытчики поражались небывалому невезению. Камарцев же это нисколько не удивляло: какое там везение, если живут охотники в неправильной избе.
В тот дождливый, осенний вечер они вышли из леса промокшие, измотанные и злые. Добыча была пустяковой. Не заходя домой, попросили охотники тетку Дарью отпустить им водки. Та отомкнула окованную железом дверь маленького домика, построенного лет тридцать тому назад силами Потребсоюза.
В домике размещалась продуктовая лавка. Раньше она работала регулярно и имела постоянного продавца. После того как деревня опустела, доход от лавки резко упал, и держать продавца стало не выгодно. Тогда-то и уговорили Дарью Авдеевну быть продавцом, практически на общественных началах. Она не сидела в лавке, а открывала её по необходимости, по просьбе односельчан. Основными продуктами в лавке были водка и дешевое вино, а также макароны, крупа ну и, конечно, хлеб. Тетка Дарья продала охотникам требуемое количество бутылок и заперла лавку.
Ближе к ночи, очевидно от огорчения, хлебанули охотнички немеряно и даже больше. Настолько больше, что у одного из них начались галлюцинации. Ему привиделись немцы, в смысле – фашисты, которые сидят за столом и собираются его, советского партизана, расстрелять.
"Партизан" медленно прошел в угол, где стояли ружья, зарядил свою „тулку“ и решительно направил стволы на сидящих за столом добытчиков:
-- Руки вверх, гады! Всех перестреляю!
Рядом оказался один из охотников. Он изловчился и снизу ударил ногой по стволам. Ружье дернулось и жахнуло зарядом дроби в стенку так, что щепки полетели. Вмиг протрезвевшая компания навалилась на «партизана». Сначала, его как следует отдубасили, а затем связали и бросили в чулан.
Через два дня охотники насовсем покинули Камары. Говорили, что они подались за Пашозеро. Изба лесничего снова опустела. Она угрюмо и неприкаянно стояла на краю деревни. Деревенские старухи поговаривали о каких-то стуках, которые иногда раздаются в покинутом доме и боязливо обходили его стороной.
ХОХЛЫ-ЛЕСОРУБЫ
Всю зиму неправильная изба простояла пустой. А весной в ней поселилась бригада лесорубов с Украины. Для погрузки леса и для его транспортировки до железной дороги привезли украинцы с собой тяжелую технику. Кстати, эта-та тяжелая техника и раздолбала до невозможности камарскую дорогу.
Девять хохлов (так называли лесорубов в деревне) поставили в избе девять раскладушек, сложили в общий ларь крупные бруски сала, ссыпали из своих кутулей в один мешок золотистую цибулю и приступили к работе. Рано утром они топали на лесные делянки, где валили сосну и ель. Спиленный лес прямым ходом отправлялся на Украину. Тогда с этим вопросом проблем не возникало. В Беловежье для выпить и закусить еще не съехались три соловья-разбойника. До их встречи, а значит и до развала Союза, еще оставалось некоторое время. Поэтому братские республики спокойно черпали природные ресурсы России, как свои.
Возвращались лесорубы в деревню вечером часов в семь. К их приходу тетка Дарья заранее отпирала лавку. Ассортимент приобретаемых ими продуктов был не велик: девять буханок хлеба, через раз – ящик портвейна, несколько банок овощных консервов (мясных консервов никогда не было в продаже), да иногда 3-4 бутылки водки.
Прийдя домой, украинские хлопцы разжигали плиту и ставили на неё большой чайник. Пока чайник закипал, они усаживались за стол и под портвейн уплетали сало и цибулю с хлебом, затем приступали к овощным консервам и к разогретым на плите макаронам. После чего пили чай и укладывались спать.
Простой и даже суровый образ жизни, который вели лесорубы, импонировал камарцам. Но они немного жалели своих хохлов, полагая, что те страдают от отсутствия ы их рационе традиционных украинских блюд. Ведь всем известно, что украинцы -- большие любители смачно и основательно поесть.
Правда, камарцы знали об этом лишь понаслышке, поскольку на Украине не бывали и тамошних разносолов не едали. А вот Женя Иркутский, неверная жена которого выросла на Запорожье, бывал и едал. Он аппетитно рассказывал группке мужиков, маявшихся на окраине деревни:
-- Приедешь в гости к теще – тебя сразу за стол. А за столом сродственники, да все веселые, да все юмористы. На закуску каждому по селедке. К селедке в огромном блюде крупно нарезанные помидоры, огурцы, лук, перец и разнообразная зелень. Весь этот натюрморт обильно орошен ароматнейшим маслом, только что доставленным с местного Олийзавода. Тут же сырая икра из синеньких, перчики фаршированные, кабачки, запеченные с красненькими и залитые яйцами и еще много чего. После закуски, конечно же, борщ. Рассказывать, что это такое – зря тратить время. Его нужно есть!
Ни одна поваренная книга не может передать всех тонкостей приготовления этого блюда. И понятно почему. Так, например, ни в одном рецепте украинского борща не упоминается такой ингредиент как затовчка. Наверное авторы книг о вкусной и здоровой пище даже и не знают, что это такое. А затовчка по-запорожски -- это тщательно, с солью растолченные кусочки сала и чеснока, причем сало должно быть старым, пожелтевшим. Кипящий борщ с опущенной в него затовчкой начинает испускать такие плотские эманации, что не отведать его просто невозможно.
За борщом – естественно, вареники. Самые разные: и с мясом, и с творогом, и с вишнями. Да под сметану. А сладкие вареники – под мёд.
Завершается обед фруктовым узваром, к которому хорошо идут булочки с маком, и разные штучки из слоеного теста. После узвара желающие пьют чай или молоко с коврижками и вареньем…
-- Поживешь так с недельку, -- заключил Женя, -- а потом удивляешься: почему это причиндалы из-за пуза стали не видны?
Присутствовавший тут же Юра Перепрыгов сглотнул слюну и усилил тезис о неравнодушии украинцев к доброму харчу. Он, как и большинство камарцев, на Украине не бывал. Поэтому его выступление носило чисто аналитический характер:
-- Знаешь фольклор народа – знаешь его характер. Именно в образцах народного творчества просматриваются моральные приоритеты нации. На Украине поют много красивых песен. Некоторые из них очень любопытны. Как вам нравиться такой песенный сюжетец? Едет хлопец с дивчиной. Они едят с сыром пироги, ну, то есть, с творогом. Нападают на них разбойники. Хлопец их умоляет: «Возьмите дивчину, но оставьте с сыром пироги».. Песня, понятно, шуточная, но всем известно, что любая шутка базируется на фактической основе. Кавказцы, например, подобных песен не поют, хотя поесть и выпить тоже не дураки.
Александр Иванович поддакнул Юре и углубил тему, подчеркнув, что украинцы не могут удержаться от поглощения вкусной пищи даже в тех случаях, когда крайне необходимо быть в форме:
-- Довелось мне однажды быть в Киеве. В командировке. Наш институт курировал местный завод, производивший для всего Союза громоздкие, но очень дешевые мусоровозы. В один из свободных вечеров я отправился в оперный театр. Давали «Орфея и Эвридику» Глюка. Эту оперу мне раньше слышать не приходилось, поэтому я решил ликвидировать данный музыкальный пробел.
Программку я покупать не стал, так как немного помнил миф об Эвридике, а имена певцов, занятых в спектакле, мне ни о чем не говорили. Отзвучала увертюра, пошел занавес. Из-за кулис выплыла очень тучная, пожилая певица, замотанная в белые ткани. Сначала было непонятно, кого она изображает, так как ария исполнялась на украинском языке. Но по тому, как часто звучало из её уст имя Эвридики, я решил что пожилая актриса -- это Эвридикина мама. Однако, вскоре выяснилось, что это вовсе не мама, а юный Орфей.
Через некоторое время| на сцену под нежные звуки флейты грузно вышла еще более толстая женщина и начала петь. Это была Эвридика. Певицы пели хорошо. Оркестр звучал очень стройно. Музыка была по-немецки добротна. Поэтому я решил не уходить из зала и дослушать оперу до конца. Чтобы не видеть, как жирные и очень пожилые дамы тщатся изображать из себя юных влюбленных, я взял и опустил голову. В середине спектакля шум в зале заставил меня поднять глаза и взглянуть на сцену. От увиденного я весь как-то сжался и застыл в изумлении.
На сцене царила напряженка. Там духи тьмы пытались утащить усопшую Эвридику в тар-тарары. Духов изображали артисты балета в черных трико. Они, как муравьи, волокущие в муравейник большую гусеницу, облепили со всех сторон тушу певицы. По замыслу режиссера духи должны были вознести Эвридику вверх и на вытянутых руках резво унести её куда надо.
Шум в зале возник от того, что первая попытка подъема Эвридики оказалась неудачной. Из-за кулис на помощь осрамившемуся кордебалету выбежали еще два муравья. Вторая попытка удалась. Духи подняли-таки Эвридику и, пошатываясь, занесли её в освещенную красным светом картонную пещеру. Зал облегченно захлопал. Так обычно рукоплещут в цирке, после удачно выполненного трюка.
А программку-то я зря не приобрел. Оказалось, что либретто оперы принципиально отличается от мифилогического сюжета.
Народ посмеялся над повестушкой коммунальщика. Кое-кто еще пытался добавить пару слов по данной теме, но за братьев-украинцев вступился Коля Ромашкин:
-- И чего это вы напустились на хохлов? Ну, любят люди поесть. Что здесь плохого? Любят – значит аппетит хороший. А хороший аппетит имеют только здоровые, крепкие, работящие люди. Це ж гарно. Хотя, конечно, менять девку на пироги – явный перебор.
Обговорив гастрономическую тему, мужики замолкли, но не разошлись. Они продолжали топтаться на краю деревни, возле бывшей избы Ереминых. По всему было видно, что люди чего-то ждут.
Ожидание их не обременяло. Теплое лето подзолотило деревню: во всю цвели лютики, одуванчики и еще какие-то густо-желтые цветочки. В воздухе парила истома и благодать. Делать ничего не хотелось, да и дел-то особых не было.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
Мужчины продолжали бы и дальше бесцельно маяться, не заметь один из них отделившуюся от леса человеческую фигуру. Они знали, кому принадлежала эта фигура. Утром по своим делам отправился в Шугозеро Василий Глебов (сын утонувшего в камарской дороге Андрея Глебова). Деревенские любители пива поручили ему купить для них некоторое количества этого напитка. И вот теперь он возвращался.
Ожидавшие посланца люди примолкли и не развязывали языков до тех пор, пока в руках у них не появилось по темной бутылки. А затем, потягивая прямо из горлышка горьковатую влагу, повели камарские граждане обстоятельную беседу. Но не о видах на урожай и не о лесных пожарах, дым от которых синеватой пеленой затягивал дали. А пустились они в обсуждение очень насущной для Камар проблемы: имеют ли юридическую силу положения Ништадтского мирного договора, по которому Швеция передала России в 1721 году свои владения в Прибалтике.
В ходе дискуссии выяснилось, что народ не только смутно представлял историческую картину, сложившуюся в Остзейском крае почти триста лет тому назад, но и в недавних-то событиях разбирался слабо. Спасибо политически грамотному Александру Ивановичу, который немного просвятил самоуверенных дискутантов:
-- Швеция не передала Прибалтику России, а продала. Петр I за Лифляндию и Эстляндию отвлил шведам 20 миллионов ефимков. По тем временам огромные деньги.
-- А зачем он покупал, если земля и так была им завоевана? – удивился Николай.
-- Чтоб все было чин-чинарём, я думаю. По закону. На веки-вечные.
-- На вечные--то веки не получилось.
-- Это не вина Петра. Здесь большевички лопухнулись. В 1918 году латыши и эстонцы, никогда не имевшие государственности, объявили себя независимыми от РСФСР, объявили и сразу же поцапались с Красной Армией. Затем они с помощью немцев и беляков вытеснили красных со своих территорий и даже вступили на земли России, а эстонские подразделения дошли в рядах армии Юденича аж до Петрограда.
-- Смотри-ка ты! Выходит прибалты в рядах СС, да против России, да на её территории – это не ноу-хау. – заметил Юра.
-- Выходит так. В 1920 году совершенно нелегитимгое ленинское правительство, -- продолжил свою просветительскую лекцию Александр Иванович, -- явно незаконно признало независимость новых прибалтийских республик. Оно фактически аннулировало Ништадтский договор, лишившись тем самым прав на Эстонию и Латвию. Ленинцы не только отказались от Прибалтики, но еще и прирезали новым государствам по куску российской земли с гороодами Печора и Ивангород. Cпасибо Сталину: он исправил большевастский ляп...
Обсудив прибалтийскую тему, обратились камарские патриоты к другому волнующему вопросу: «При выходе из Союза возвратит ли Украина России русские восточные области и Крым?» Возник шумный и продолжительный спор. В этот нервный разговор о судьбе бывших российских территорий, незаконно (по мнению большинства камарцев) «подаренных» Украине, вклинился Иркутский:
-- Чудаки! Вы плохо знаете хохлов. Что им в руки попало, то пропало. Они сами с гордостью говорят, что даже такие оборотистые люди, как евреи, в вопросах ловкачества и близко с украинцами не стоят. Поверьте мне, Украина вцепилась в Крым, как вошь в кожух, и хрен она что-либо вернет. Милостей от неё не дождешься.
-- Еще товарищ Мичурин говаривал, что милостей не нужно жадать, их нужно брать, -- возразил Глебов.
-- И как же, Васенька, ты возьмешь Крым? – поинтересовался Женя.
Глебов немного помолчал, а затем начал варьировать:
-- Можно запустить на полуостров наших вояк, или замутить небольшую революшку, или организовать референдум, или еще что-нибудь. Вариантов много... Было бы желание...
Еще год назад любой человек, услышав азартные камарское разговорчики на национальные темы, премного бы удивился: «Что этим деревенским нужно от Латвии, от Украины?». Нынешним же летом, когда активно задымил заложенный большевиками в основание СССР взрывчатый заряд замедленного действия, подобные разговорчики не возникнуть просто не могли.
Этим взрывчатым зарядом являлся комплекс актов, которые зиждились на ленинском постулате о праве наций на самоопределение. Пришло время, и самонадеянные нации начали резво самоопределяться. Да! Видать зря не согласился товарищ Ленин с обоснованным предложением Народного комиссара по делем национальностей, который настаивал на включении национальных окраин в состав РСФСР как автономий, без права выхода из федерации.
В конце восьмидесятых духом самоопределения был пропитан воздух степей. гор, лесов. Все видели, что великая социалистическая империи, составленная из большевистского изобретения – союзных республик, опасно расшатывается, что братские народы намереваются борзо разбежаться по национальным закуткам. А тут еще загоношились, поощряемые российским Президентом, российские же автономии, эти искусственно созданные большевиками, якобы национальные государства, которые нацелились пообъявлять себя республиками и потребовать независимости. Запахло развалом уже и России.
Вот обо всём этом и рассуждали камарские патриоты, попивая пивко и лениво отмахиваясь от мошкары. Первую скрипку в здешнем политическом ансамбле играл Александр Иванович. Это было закономерно. Ведь не случайно же его портрет, в свое время, гордо красовался среди других одиннадцати портретов лучших пропагандистов района на Доске почета в Невском райкоме КПСС.
ФЛОТСКИЙ МОТИВ
Черная полоса в жизни украинских лесорубов началась с середины лета. В последнее воскресенье июля у них утонул в болоте трелевочный трактор. День, когда это произошло, запал камарцам в память вот почему.
В то утро каждый житель Камар, обыденно обозревая окрестности, натыкался взглядом на непривычный для деревни объектик. Над крайним от леса домом на длинном флагштоке трепетал в небе какой-то бело-синий флаг. Это для всех флаг был «какой-то», а Николай Ромашкин сразу же различил, что над Камарами развевается военно-морской флаг Советского Союза. И тут же вспомнил, что сегодня последнее воскресенье июля, что сегодня праздник. День Военно-морского флота.
В доме, над которым бился флаг, проживал отставной флотский офицер Алексей Георгиевич Барсуков. Неизменно вежливый, предупредительный он жил несколько обособленно, ни с кем не вступая в заметно близкие отношения. По имени отчеству обращались к нему лишь Ромашкины. Деревенские старухи звали его Ляксеем, молодежь – дядей Лешей, а остальные граждане величали Барсукова просто Георгичем.
На протяжении всей своей службы носил Барсуков морскую форму и имел при увольнении в запас флотское воинское звание капитана второго ранга. Тем не менее, настоящим моряком он не был. Его воспитывали-то, учили и готовили к корабельной службе, но офицерскую лямку он тянул не на корабле, а на берегу, в недрах Технического управления флота. Правда, попал он в Техупр не сразу.
После окончания Военно-морского училища инженер-лейтенант Барсуков был направлен на Черноморский флот, где его определили на новый сторожевик из серии «зверьков».
В начале пятидесятых годов эти сторожевые корабли (проект 50) стали обильно появляться на всех флотах. Моряки их сразу же полюбили за красивый, стремительный силуэт, за мощное вооружение и за хорошие мореходные качества. Посудины действительно получились очень удачными. Они честно отпахали по 35-40 лет и пошли на разделку только в самом конце восьмидесятых. Поскольку при крещении этим красавцам давали названия хищных зверей: "Волк", "Патера", "Рысь" и т.п.,то и стали их всех называть "зверьками".
Сторожевиков этого типа выпускалось все больше и больше (всего было построено 68 единиц), и вскоре список хищников иссяк. Тогда перешли на пернатых и начали присваивать «зверькам» имена хищных птиц. Но и этот перечень оказался исчерпанным. Когда после «Сарыча» остались одни невыразительные кобчики и сизоворонки, комиссия крепко задумалась над тем, как назвать очередной сторожевик. Думали, думали, да и назвали его «Вороном». Именно на этом сторожевом корабле и начал свою службу молодой Барсуков.
Многие корабли на флоте имеют прозвища. Так, например, линкор «Парижская коммуна» в обиходе назывался «Парижанкой», крейсер «Александр Невский» -- просто «Сашей», эсминец «Безотказный» – «Эскадренной проституткой», а к подводной лодке К-19 плотно прилипла зловещая кличка «Хиросима».
Получил прозвище и «Ворон». Все от низов до мостика стали кликать его «Вороной». Матросы на соседних кораблях:
-- Полундра! «Ворона» швартуется!
Командир бригады в боевой рубке:
-- Что такое? Опять «Ворона» лодку проворонила!
Бывалые моряки знают, что имя корабля каким-то образом влияет на его судьбу. Очень нежелательно называть корабль именем монарха или правителя государства, например, «Император Александр Ш», «Яков Свердлов», а также давать кораблю языческое имя, такое как «Диана», «Русалка» или присваивать длинное, неуклюжее название типа «Советский Туркменистан», «Комсомолец Украины». С кораблем, поименованным таким образом, как правило, случаются разные неприятности.
Видать и имя «Ворон» было нехорошим именем. Иначе чем объяснить постоянные инциденты, которые приключались с кораблем? То он при швартовке врежется в корму соседа, то в тихую погоду сядет на камни в своей же бухте. Если на учениях утопили торпеду – это торпеда с «Ворона». А однажды при подготовке к походу минеры по ошибке замкнули боевую цепь правой многоствольной реактивной установки. Установка взревела!
Цепь мгновенно разомкнули, но три реактивные, глубинные бомбы успели сойти с направляющих. Перелетев через Стрелецкую бухту, они рухнули на береговые складские помещения. Взрывов не последовало, но несколько человек все же слегка пострадали.
Однако, самый громкий скандал произошел на «Вороне» в начале шестидесятых. Был субботний день и все шло своим чередом, по распорядку дня. На корабле завершалась большая приборка. В предвкушении сытного обеда матросы были в хорошем настроении и споро убирали на штатные места швабры, обрезы и прочий приборочный инвентарь. Бачковые уже гремели посудой, готовясь по команде: «Бачковым накрыть столы!» мчаться на камбуз за пищей. Но неожиданно прозвучал сигнал большого сбора. Экипаж корабля живо построился на юте. Перед шеренгами моряков появился старший помощник командира корабля.
Ни на одном корабле старпом не вызывает симпатий у личного состава. Такая уж у него должность. Он отвечает за боеготовность и живучесть корабля, за дисциплину и выучку всего экипажа, за порядок и чистоту на верхней палубе и в низах. При выполнении своих обязанностей старпом вынужден указывать, приказывать, заставлять, наказывать. Так поступал и старпом «Ворона», но команде казалось, что делал он это слишком часто и грубо, облекая свои выступления в очень ехидные формы. Его боялись и не уважали.
Старпом прошел на середину юта, к кормовому шпилю, и начал резко и громко бросать злые фразы:
-- Обед вы не заслужили! Корабль прибран плохо! Большая приборка продлевается еще на один час!
Он подождал, пока недовольно шевельнувшиеся шеренги замерли вновь, и раскатисто завершил:
-- Продолжить большую приборку! Р-р-разойдись!
Через час приборочные работы на «Вороне» все-таки закончились, и прозвучал сигнал: «Команде обедать!». Сигнал-то прозвучал, но к камбузу ни за первым, ни за вторым никто не подошел. Удивленный старший кок остановил пробегавшего мимо камбуза матроса:
-- Что случилось? Где бачковые?
-- А их и не будет, -- ответил матрос.
-- Почему?
-- Годки решили отказаться от пищи.
-- Зачем?
-- В знак протеста!
Старший кок немедленно доложил о тревожной ситуации дежурному офицеру. Тот, в свою очередь, -- старпому. В полной мере оценив надвигающуюся опасность, старпом собрал бачковых и приказал получить обед. Бачковые выполнили приказ. Но за столы, на которых дымился разлитый в миски борщ и лежали ломти ржаного хлеба, никто не сел.
Запахло крупным ЧП. И даже не ЧП, а бунтом. Последний случай отказа команды от пищи был зафиксирован на Черноморском флоте в 1905 году на броненосце «Князь Потемкин Таврический». И вот теперь «Ворон, значит, Таврический»!
Командир корабля, узнав о случившимся, принял экстренные меры, Он всех офицеров послал в кубрики и сам спустился в низы с тем, чтобы убедить, уговорить, заставить матросов прекратить опасную демонстрацию. И, наверное, матросы уступили бы просьбе командира, и инцидент был бы исчерпан. Но все испортила болтливость сигнальщиков.
Флагманский сигнальщик после обеда и веселой беседы в кают-компании крейсера «Ворошилов» вышел на верхнюю палубу. Привычно окинув взглядом рейд, он обратил внимание на оживленный разговор между «Ворошиловым» и «Вороном», который стоял у Минной стенки.
Очевидно, сигнальщик с крейсера только что запросил своего приятеля о событиях на «Вороне». На что со сторожевика отсемафорили:
-- У нас гороховый бунт!
-- Не понял! -- замелькали флажки на сигнальном мостике крейсера.
-- Команда отказалась от пищи, -- пояснил «Ворон».
Как только флагманский специалист, прочитав семафор, доложил его содержание адмиралу, судьба экипажа сторожевого корабля «Ворон» была решена.
Досталось всем! Старпома отправили в отставку по пункту «г», то есть без льгот и пенсии. С командира и замполита сняли по одной звездочке, и направили горемык с понижением на другие корабли. Старшин и матросов рассовали по одному на отдаленные точки, разбросанные по всему побережью Черного моря.
Офицеры корабля получили назначения на непристижные должности, как на вспомогательных кораблях, так и на берегу. Попал на берег и инженер-лейтенант Барсуков.
Такое изменение жизненного курса должно было бы порадовать молодого офицера. На берегу служба на много легче и спокойнее, чем на железе. А самое главное – сухопутный моряк ежевечерне и по выходным дням радует своим присутствием домочадцев.
Корабельный же офицер лишен такой возможности. Даже если корабль не в море, а стоит у стенки, то он может быть дежурным кораблем или же входить в состав боевого ядра. В этом случае весь личный состав должен быть на борту. Да и в ситуации, когда корабль нигде не занят, на берег разрешается сойти лишь части офицерского состава. И тем не менее береговая упорядоченная жизнь Барсукова не радовала. На корабле служить было куда интереснее.
ДЕНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
Известно, чем меньше моряк ходит в море, тем больше он его любит, тем больше кичится своей якобы просоленностью. А береговые моряки, те вообще снобы. Они вовсю подражают плавсоставу и очень стремятся походить на бывалых мореманов.
Вот и Барсуков в Камарах. Только снобизмом можно объяснить тот факт, что он взял и сшил вместе широкую белую и узкую голубую полосы из фланели и на белой полосе красной несмываемой тушью изобразил пятиконечную звезду и серп с молотом. Получился военно-морской флаг СССР.
В субботу, накануне морского праздника, произвел Барсуков, как и положено на флоте, большую приборку. После чего сварил флотский борщ (отличается от обычного тем, что во флотский кладут копчености), приготовил макароны по-флотски и крепкий компот.
В воскресенье в 9 часов утра, в соответствии с Морским уставом, он совершил праздничный подъем изготовленного им военно-морского флага. В 10 часов, как старший на рейде, посетил старшину первой статьи запаса Николая Ромашкина и бывшего старшего матроса Василия Глебова. Поздравив ветерпнов-моряков с днем Военно-морского флота, он пригласил их к себе к 12 часам на праздничный обед.
Где матросы, там и травля! Камарские морячки не были исключением. Как только выпили по стопке, так и пошли травить флотские байки. Сухо- путный народ считает, что морская травля – это веселое враньё. На самом же деле, в основе любой моряцкой побасенки лежит реальный случай.
По морской традиции первым выступил младший по званию, то есть Глебов. Он поведал о своем вкладе в обеспечении безопасности кораблевождения.
Эсминец готовился к походу. На него грузили продовольствие. Молодой матросик с тяжелым мешком на плечах потерял равновесие на трапе. Чтобы не упасть в студеную воду, он сбросил мешок с сахарным песком в море. Для составления акта о списании утонувшего сахара нужно было достать мешок. На подъем мешка послали под корму корабля Василия, облаченного в легководолазный костюм.
Мешок он поднял. При этом был очень удивлен. Но не тем, что мешок был пуст, а тем, что киль эсминца почти касался дна, состоявшего из винных бутылок. Это сколько же нужно было выпить, а затем утопить бутылок, чтобы так высоко поднять уровень дна?! Хотя следует иметь в виду, что корабли к этому старому балтийскому пирсу швартовались ещё с петровских времен.
Командир соединения, узнав о таком казусе, запретил кораблям с большой осадкой подходить к опасному пирсу. При этом он сказал:
-- Добрые люди сажают корабли на бары да банки, а мы чуть на бутылки не сели.
Эстафету подхватил Ромашкин. Он вспомнил, как однажды отметили день Военно-морского флота на плавбазе «Печора». За несколько дней до праздника корабль поставили на профилактику в уединенную губу. Кругом сопки, на фоне которых попыхивал дымком небольшой рыбокоптильный завод.
Моряки сразу же наладили смычку с заводом. Они заводу рабсилу и краску, завод им рыбные деликатесы. Смычка развивалась так успешно, что на день Военно-морского флота пригласили моряки заводских разделочниц и коптильщиц в гости на «Печору». Сначала был концерт, затем обед, а после обеда танцы. Танцы закончились быстро, поскольку гостьи как-то незаметно растворились в многочисленных помещениях корабля.
В понедельник утром на «Печоре» появилась делегация. Главный инженер завода и секретарь парткома прошли к командиру. Они попросили выдворить с корабля загостившихся коптильщиц, так как из-за их отсутствия производственный процесс на заводе замер. Командир откликнулся на просьбу уважаемых людей. К полудню завод заработал на полную мощность.
Барсуков знал этот сюжет. Он бытует на всех флотах. Только на Балтике вместо коптильщиц фигурирует бригада малярш, а на Черноморском флоте – контингент санатория, в котором лечат женское бесплодие. Тем не менее, Барсуков от души смеялся, слушая, как Николай живописал отдельные, наиболее пикантные эпизоды смычки.
Включился в беседу и Барсуков. Отставной кап-два рассказал, как он, курсант-первокурсник, выйдя первый раз в море (а было это на крейсере «Красный Крым»), повеселил вместе с пятью своими сокурсниками ходовую вахту котельных машинистов.
Дело было так. В 4-м котельном отделении в результате сильной качки вроде бы сошел с опор котел. Шестеро курсантов по предложению старшины уперлись спинами в корпус котла, а ногами в бортовую переборку. Они напрягали все силы, препятствуя сползанию котла к борту.
Удерживать телами многотонную громаду котла так же продуктивно, как останавливать пальцем движущийся танк. Курсанты поняли это только тогда, когда полюбоваться на их смешные фигуры прибыл сам командир электро-механической боевой части. Он похвалил «героев» за усердие и приказал выдать им по дополнительной порции компота…
Вскоре над деревней взвилась необычная для данной местности песня. Захмелевшее военно-морское трио ритмично грохало:
-- Ты, моряк, красивый сам собою.
Тебе от роду двадцать лет...
Все хорошее кончается! Моряки запили обед насыщенным черничным напитком. Вышли на двор покурить и увидели, как по дороге домой уныло бредут лесорубы.
Николай заметил:
-- Что-то они рано сегодня возвращаются.
А лесорубам крикнул:
-- Эй! Пошто такие грустные?
-- Ото, трактор зовсим утоп, -- прозвучало в ответ.
ПРОПАЖА РОМКИ
Верно подмечено: беда беду родит – третья сама бежит. В августе придавило упавшим деревом одного из лесорубов. Его отвезли в Тихвин, в больницу, где он через три дня скончался. Помрачнели лесорубы. Раньше по вечерам они частенько спивали украинские песни. После гибели товарища песен никто больше не пел. Теперь они все больше разговаривали друг с другом. Нередко такие разговоры кончались криком и даже ссорой.
В сентябре пропал Рома, самый веселый из лесорубов. Приехала милиция. Хохлы в один голос заявили, что Ромка ушел в лес за грибами. Куда пошел? Сказал, что пойдет на Аэродром. А больше они ничего не знают. Несколько дней силами охотников, лесников, егерей прочесывались окрестные леса и аэродромные урочища. Однако следов Ромы обнаружить не удалось. Поскольку Ромка был не первым в череде бедолаг, бесследно пропавших в прикамарских дебрях, то местные бабки стали разводить мистику, стали поговаривать о леших и о каких-то крылатых болотных змеях, которые якобы в старину утаскивали людей в трясины.
Милиция провела дознание. Следователи хорошо потрудились. Были допрошены хохлы, опрошены жители Камар. Специалисты произвели обыск в избе, где жили лесорубы, осмотрели прилегающую к избе территорию. Все в пустую!
В результате дело было закрыто. Исчезновение Ромы списали на несчастный случай в лесу. Впоследствии камарцы, сопоставив некоторые факты и странности, происшедшие накануне исчезновения Романа, пришли к выводу, что хохлы его убили и захоронили, наверное, где-то на огороде.
Через неделю после несчастья с Ромой украинские лесорубы вместе со своей техникой в экстренном порядке убыли к себе на родину. Уезжали они в такой спешке, что даже не вывезли уже спиленные и готовые к отправке лесины. И до сих пор вдоль просек можно увидеть штабеля из еловых стволов, которые постепенно оседают и зарастают кустарником. Еремина изба снова опустела. И снова появилось объявление об её продаже.
Камарцы долго еще вспоминали украинских лесорубов. Особенно часто о них говорил Николай Ромашкин. Хохлы, уезжая, по-соседски отдали ему оставшееся у них сало. Николай уверял, что такого мягкого, вкусного и душистого сала он раньше никогда не пробовал. Ему верили и не удивлялись, поскольку знали о душевном отношении украинцев к выращиванию, приготовлению и употреблению этого полезного продукта. Сами лесорубы не раз говаривали: «Рай – это где сало з салом едят». Современные украинцы решили, что «сало з салом» -- зто слишком по-селянски и предложили новый супер деликатес: сало в шоколаде.
А еще камарцам запомнились «украинские» концерты. К лесорубам прибился песик, которого они стали кликать Шабулькой. Когда лесорубы начинали спивать, то Шабулька настораживался, а затем принимался скулить и подвывать. К концу песни он уже злобно и отрывисто лаял. Это очень веселило и исполнителей и деревенских слушателей.
Назвать камарцев слушателями можно было очень условно. Они не только слушали певцов, но и активно им подпевали и, вообще, разнообразно с ними взаимодействовали. Свободное общение коренных камарцев с лесорубами заставило Александра Ивановича задуматься: «Почему это я не понимал, о чем пел в опере украинский Орфей, а Ромашкин, к примеру, прекрасно понимает и песни и разговор украинских хлопцев?».
Он спросил об этом Ромашкина. На что Николай ответил:
-- А чего ж не понимать? Они говорят почти так же, как мужики в наших деревнях. Только в их речи часто встречаются нерусские слова, наверное польские.
Александр Иванович давно подозревал, что никакого украинского языка не существует. А то, что называют украинским языком – всего лишь говор русского простолюдинства, жившего на южной окраине (украйне) Руси. Подобные местные говоры бытуют в России до сих пор. И на Урале, и в Поморье, и на Кубани. Но никому в голову не придет назвать эти говоры языками. И украинская мова – это тоже не язык.
Александр Иванович усмехнулся про себя, удивляясь той легкости с которой он так смело развязал эту спорную лингвинистическую запутанность, которая до сих пор докучает ученых-филологов. Казалось бы, какое дело бывшему коммунальщику до украинского языка? Он что – лингвист? Или его языкознанию учили? Его ли эта забота?
Праздныые вопросы! Конечно же он не лингвист, и забота эта вовсе не его. Скорее всего он просто поддался всероссийскому поветрию поучать украинцев как нужно правильно трактовать некоторые исторические вопросы. Эти недалекие москали, в отличии от украинцев, уверенно считают, что мол и Одессу основал не казак Мамай, и произошли украинцы не от великих укров, и Украина – это не название страны, а польская кликуха Малороссии.
ЛЕТУЧИЙ ГАД
Грозовые дожди всегда заливали крыльцо барсуковской избы. Для защиты от этой неприятности Барсуков сколотил навес, но поднять его и укрепить над крыльцом сил не доставало. На помощь он позвал Ромашкина. Вдвоем они управились быстро, а управившись, решили спрыснуть это дело.
Застольный разговор сразу же перекинулся на злободневную тему, связанную с пропажей Ромки-лесоруба. Николай, как и все деревенские, склонялся к криминальной версии случившегося, Барсуков же выгораживал хохлов, он считал, что они к исчезновению Ромки непричастны, он полагал, что не в деревне, а именно в лесу с Ромкой случилось что-то страшно-загадочное. Развивая тему, Барсуков поиртересовался:
-- К стати, Николай, о каких-таких крылатых змеях трындели деревенские старухи?
-- А-а-а... Бабьё... Несут невесть что.
-- Но неспроста же они завели речь о летающих рептилиях.
-- Слышали звон... Был до войны слух, что на болотах водятся летучии гады с красным гребнем на голове, но без крыльев. Они, якобы, отталкиваются от земли и пролетают по воздуху более двадцати метров. Эти гады очень злые. Они нападают на человека. Спасаясь от них, нужно бежать зигзагами и бросать в их сторону одежду.
-- А сейчас они есть?
-- Их и тогда-то, скорей всего, не было. Во всяком случае из наших никто их не встречал. Правда, батя рассказывал, что однажды из леса прибежал местный забавник, Федька Ололо. Без корзинки и по пояс голый. Сказывал, что спасался от летучего гада. Правда это, или спектакль Федька разыгрывал я не знаю. Он же был озорной парень.
-- А ты слышал, что за Капшой трупы каждый год находят? Милиция уже девятнадцать случаев запротоколировала.
-- Слыхал... Это не диво. Болота ж кругом. Пропадают люди.
-- Да все не так просто. Газеты пишут, что перед смертью мужики раздевались до гола, а одежлу рядом клали или в корзинку складывали. Медицинская экспертиза не обнаруживала на телах погибших никаких повреждений, и в организме все было в порядке: ни ядов, ни наркотиков. Как это понимать? Здесь на маньяка не спишешь, да и болота вроде не причем.
-- Может бухали?
-- Алкоголь либо не был обнаружен вовсе, либо присутствовал в малых количествах.
-- Да, странно!
«Спрыскивание» протекало как-то очень удачно, без сучка, без задоринки. Уже вовсю начали опробовать вторую бутылку. Николай окосел очень заметно. Он бубнил что-то неопределенное и явно безответственное. Но вот он вдруг напрягся, прильнул к Барсукову и громко зашептал:
-- Есть нечесть... Женского полу... Зовут её болотной Хозяйкой...
Барсуков поощрительно бросил:
-- Да ну!?
-- Ага! И она может принимать разные образы. Вот... То медведицей прикинется... Грибников попугать. То голой девкой из кустов выйдет... Это когда ей мужик поглянется. Уж если ей понравился мужик, то все, тому каюк – залюбит до смерти...
Ромашкин замолк, тряхнул головой, допил остатки в стакане, выполз из-за стола и поплелся к себе домой. На следующий день Барсуков специально пошел к Ромашкиным, чтобы выведать у Николая подробности о Хозяйке. Но тот ничего рассказывать не стал. Он весь как-то подобрался, замкнулся и нехотя выдавил:
-- О ней не говорят. А то приманишь.
Алексей Георгиевич не стал настаивать. Он попрощался с хозяином и отправился во свояси. По пути домой Барсуков подумал, что не плохо бы залучить Ромашкина на добрый выпивон и по пьяной лавочке выведать у него подробности о болотной Хозяйке.
Склонить бывшего старшину к употреблению спиртных напитков никакого труда не составляло. Николай обожал водочку, а сам процесс употреблеия её превращал в некое ритуальное действо. Он водку не жрал, не глушил, не глотал залпом, а тянул медленно, маленькими глоточками, испытывая при этом очевидное удовольствие. После осушения емкости он полностью замирал, даже не моргал. Шевелился лишь язык в плотно закрытом рте, способствуя лучшему смакованию сорокогладусной. Первоначально, в подобной ситуации Барсуков предлагал Николаю в качестве заедки то селедочку, то грибочки, но вскоре перестал этим заниматься. Ромашкин решительно отвергал какие-либо закуски. Он утверждал:
-- Закусь отбивает водочный аромат. А если водка не пахнет водкой, то зачем её пить ?
Такой позиции Барсуков не разделял. Добро бы дело касалось водок советского розлива. Те, действительно, например. «Московская», и вкус имели особый, и сладко пахли. Теперешние же водки демократического ряда – это гадкие на вкус напитки, и пахнут они ацетоном. А ацетон он и есть ацетон, чего его смаковать-то?
«ПРИЮТ ГРИБНИКА»
Лесорубы перед отъездом подарили своего музыкального пса бессобачному Барсукову. Тот подарок принял, но без радости. Собак он опасался, а поэтому и не любил. Досадно было то, что нелюбовь эту нужно было скрывать. А то скажут добрые люди: «Фи! Посмотрите на него! Президенты собак любят и академики тоже, а этому отставнику Шабулька, видете ли, не нравится!»
В обществе считалось, что не любить собак – это неприлично, что антисобачники – люди злые, негуманные. «А разве это гуманно со стороны любителей собак, -- вопрошал сам себя Барсуков, -- разрешать своим питомцам гадить, где ни попадя? А по весне, когда пригреет солнышко, ни в один сквер, ни в один садик с детишками невозможно войти. Многослойные зимние отложения враз оттаивают и густо воняют. А разве это гуманно выгуливать своих псов без поводков и намордников? Сколько тысяч людей оказываются покушенными этими милыми созданиями, а то и загрызанными насмерть.»
Собачников Барсуков не уважал. Он не считал их добрыми людьми. Разумеется, собачники бывают рпзные. В Швейцарии, например, где Барсукову однажды довелось побывать, хозяева собак никогда не спускают своих питомцев с поводков там, где прогуливаются люди, и при случае быстро убирают собачий помет. Для этой цели там в людных местах установлены зеленые ящики-урны с рулонами полизтиленовых пакетов. Швейцарцы намордники на собак не надевают. В этом нет надобности: их четвероногие друзья очень воспитанны. Они не только не бросаются на прохожих, но и не лают и даже не рычат.
Российские собаки, наверное, чувствовали барсуковскую антипатию. Они как-то не по-доброму к нему относились. Даже флегматичные кабыздохи из окрестных деревень и те злобно преследовали Алексея Георгиевича. Но не всегда, а только тогда, когда он слишком быстро ехал на своем велосипеде. Так, недавно, при выезде из Шугозера, выскочила из кустов какая-то черно-белая шавка и без звука тяпнула Барсукова за правую икру. Тяпнула, и в кусты.
Барсуков тормознул, слез с седла и задрал правую штанину. На ноге сочились кровью четыре ранки от собачьих зубов. Он постоял немного, затем по деревенскому обыкновению помочился на ранки и поехал дальше, уповая на то, что собака не бешеная.
Недополученное в детстве добирается в старости. Барсуков в годы своей молодости не докатался на велосипеде. Точнее сказать, он вообще не имел велосипеда, а гонял, как и все ленинградские огольцы, на самокате. Самокат у него был покупной с большими узкими колесами, что позволяло юному Барсукову развивать значительно большую скорость, чем его дворовым приятелям, громыхавшим на самодельных самокатах, где в качестве колес использовались крупные шарикоподшипники.
На дворе постоянно играли в войну и в Чапаева. «Красные», накинув на плечи пиджачки и застегнув их на верхнюю пуговицу (вроде чапаевской бурки) с грохотом и воем мчались на своих конях-самокатах громить «белых». Возглавлял «красных» довольно невзрачный мальчик, имевший, однако, громадное преимущество перед остальными огольцами. Он обладал совершенно шикарным кожаным авиационным шлемом, подаренным ему старшим братом-пилотом.
«Красные», разумеется, разбивали «белых», при этом у некоторых бойцов бывали разбиты и носы и коленки. Да! хорошо было гонять на самокате, но очень хотелось покататься на велосипеде! Мечта детства сбылась, когда Барсукову стукнуло 45 лет. Он приобрел дорожный велосипед. И сразу же стал велосипедным фанатом. Вскоре он пересел с дорожного на спортивный велосипед и за год, другой исколесил весь Карельский перешеек.
В сезон Барсуков наматывал 3000 - 3500 километров. Обычно, после многокилометровой велосипедной вылазки, дома ждал его, просоленного, иссушенного, умирающего от жажды, трехлитровый бидон с квасом (тогда квас стоил 6 копеек кружка), а то и с пивом.
Эти напитки в виде поощрения покупала ему его жена. Поощрять Барсукова было за что. Весной привозил он из леса молодую крапиву, щавель, сморчки; летом – лисички, землянику, голубику и всякую другую ягоду. Ближе к осени, когда наступало время третьей охоты, Барсуков баловал жену и детей грибками. В семье Барсуковых грибы любили во всех видах и постоянно сокрушались по поводу того, что папа привозит грибов меньше, чем хотелось бы.
Уж какая может быть третья охота в ленинградских пригородах? Это раньше, после войны набирали под Лемболовом или под Териоками корзины белых. Тогда машин у народа не было. Не существовало и коллективных садоводств. Пригородные поезда ходили редко. Значит, люди в лесах не болтались почем зря и не косили все подряд.
Трудящихся лишь иногда на заводских грузовиках вывозили по воскресеньям в лес. Грузовые машины, обычно открытые, катили по Кировскому проспекту, обгоняя поливалки, ранние похоронные процессии, большие трамваи «американки». В кузовах машин рядами сидели грибники. От быстрой езды, от напористого ветра, от предвкушения встречи с природой они были возбуждены и обязательно пели:
-- Лучше нету того цвету…
-- На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь…
-- Рано утром, на рассвете заглянул в соседний сад…
и другие советские песни, которые легко исполнялись хором.
Возвращались люди без песен. Но с ягодной или грибной добычей. Понятно, что сотня, другая грибников, доставленная машинами в леса Карелии не могла отрицательно повлиять на лесной урожай. А поэтому на Карельском перешейке и в других ленинградских пригородных лесах было много и грибов, и ягод. Теперь же, когда в грибную пору любой лесок, любая лядина со всех сторон утыканы автомашинами, о белых можно только мечтать.
Крюковы не были мечтателями. Они были заядлыми грибниками. А поэтому грибные вылазки совершали не на Карельский перешеек и не под Вырицу. Для таких вылазок они облюбовали затихвинский регион и уже четвертый год выезжали в эти благодатные места. Иногда на день, другой, а иногда и на две недели. Останавливались они у разных добрых людей. И хотя местные жители были гостеприимны и денег за постой не брали, Крюковым хотелось иметь здесь собственный домишко и небольшой кусочек земли.
И не для того, чтобы разводить землянику и помидоры.
И не затем, чтобы держать гусей или там бычков.
И не для сооружения сауны и строительства бассейна.
Вовсе нет!
Домишко в Затихвинье был нужен им всего лишь как пристанище, где можно было бы переночевать или укрыться от непогоды в период грибных экспедиций. Этакий «Приют грибника».
Когда Крюковы наткнулись на объявление о продаже избы в Камарах, они загорелись желанием посмотреть на неё. С этой целью Дима в марте поехал на своей машине в Камары. Поскольку так далеко Крюковы никогда не заезжали, то Дима пригласил в поездку и хозяйку избы.
Диме ерёминская изба понравилась. Правда он внутрь избы не заходил, да и снаружи рассматривал ее с приличного расстояния. Это в Ленинграде, даже в спальных районах, снег почти сошел. Здесь же сияли голубым блеском могучие сугробы, Лес стоял укрытый мохнатыми, белыми шапками. К избе было не подойти: снегу навалило по грудь, а наст еще не держал. У входной двери намело такой снежный вал, что виднелась только притолока.
О цене договорились быстро. Вскоре оформили необходимые документы. Дима вручил хозяйке деньги и стал полноправным владельцем этой, прямо скажем, неправильной избы. О том, что изба неправильная, хозяйка умолчала. Однако дед Сергей посчитал подлянкой не предупредить новых хозяев о возможных неожиданностях. Выбирая выражения, (все-таки перед ним были городские люди) он стал деликатно внушать Диме.
-- Слушай, Митрий! Ежели наш раздолбай немытый…Это я о «хозяине». Начнет тово...выпендриваться. Тогда жахни разок! Обухом по матице. И все! И хрен до копейки! Главное, Митрий, не ссы!
Из этого высказывания Дима не понял ничего. А если бы и понял, то пропустил бы мимо ушей. Мало ли чего может наболтать подвыпивший старикан.
Мы оставили семейство Крюковых в момент, когда Дима впервые распахнул перед домочадцами двери своей избы. Из сеней пахнуло не только прохладой, но и затхлостью. Лесорубы запустили жилище до невозможности. До самого вечера Крюковы всей семьей выносили разнообразный хлам, подметали, скоблили, мыли и чистили все подряд.
В процессе приборки Дима растопил печь. Из всех щелей повалил дым. Пришлось срочно замазывать щели глиной. Дым быстро улетучился, как через раскрытые окна, так и через широкие зазоры между бревнами в стенах избы. Дима заткнул тряпками и эти щели. Соня поставила в печь кастрюлю с картошкой и мясом.
Приборка закончилась очень поздно. Все устали. Ни о какой «прописочки» не могло быть и речи. С аппетитом, под водочку, умяв и картошку, и мясо, Крюковы напились чаю и улеглись спать. Поскольку они не знали, что изба неправильная, то безо всяких ненужных мыслей заснули быстро и крепко.