67.
Говоря о благой вести спасения, принесенного Христом, Барт пытается понять, насколько нам близки события спасения – насколько нас, сегодняшних, касается «тогдашнее»? При этом он произносит такие слова: «Проблема.. имеет форму проблемы исторической дистанции между бытием и деланием Иисуса Христа на Его месте и нами, чье место иное. Ведь невозможно отрицать, что такая дистанция существует. Ибо «Иисус Христос ради нас», воплощение и событие креста существуют и совершаются не в абстрактном «всегда» и «везде», в которое входило бы и наше «теперь» и «здесь». Это событие совершается в конкретном, уникальном «тогда» и «там», которые нельзя спутать с чем-то иным.. Достаточно того, что отношение между там и здесь, тогда и сегодня, фактически является только отношением воспоминания /../ может ли вообще то, о чем говорит эта весть, быть предметом простого воспоминания? Если речь идет о том, чтобы мы подлинно восприняли эту весть, то разве не должна она доходить до нас непосредственно? Разве не должна радикально устраняться эта дистанция? Разве не должна существовать одновременность – как угодно понимаемая, но реальная – между тем, о чем мы вспоминаем и самим событием? Разве не должна эта весть, эта истина того далекого события приходить к нам прямо, не терпя никаких возражений? Но каково же то посредничество, в котором из воспоминания получается реальность, из опосредованной вести – непосредственная, из истории – событие сегодняшнего дня? Ведь благодаря этому посредничеству Christus pro nobis tunc (Христос ради нас тогда) становится Christus pro nobis nunc (Христос ради нас сейчас), выходящим нам навстречу. Он становится нашим Спасителем, не только вспоминаемым нами, но и спасающим нас сегодня. Сказать, что этот вопрос поставлен совершенно неверно, никак нельзя. Проблема действительно должна быть рассмотрена также и с этой стороны» .
Профессор Барт прав: вопрос поставлен совершенно верно. Историческая дистанция существует между любым событием прошло и нами. Однако земная жизнь Христа для христиан – это не просто историческое событие, это вечная истина. Следовательно, должно существовать устранение этой дистанции, и на вопрос, - каким образом она устраняется? – ответ может быть только один: вечность и благодать. Благодать Божья делает событие искупления, одновременным нам. Собственно, Барт и сам отвечает на это: «..об этом и говорит ведь воскрешение Иисуса Христа: Он, как Распятый, «живет и правит вовеки» (Лютер). Отойдя из мира в силу своего погребения, Он не отошел в прошлое, не остался заключен в рамки времени между Его рождением и смертью, но стал Господом всех времен, а потому присутствует во все времена. Именно то, что Он воскрес, чтобы более не умирать, чтобы быть отнятым у власти смерти (Рим.6,9), заключает в себе Его вечное, а следовательно, и Его сегодняшнее бытие в каждый день нашего времени. Ведь именно то, что произошло в третий день после Его смерти, возвело все произошедшее прежде во всей его уникальности в разряд произошедшего на все времена. Именно в силу события этого третьего дня событие первого дня не есть прошлое событие, которое требуется с помощью воспоминания, предания, возвещения переводить в настоящее. Это есть событие, наполняющее и определяющее собой все настоящее /../ Иисус Христос есть вовек, а значит, также и сегодня, теперь, в этот час Он – наш действенный.. Ходатай перед Богом.. Мгновение этого «случайного исторического факта» было мгновением всех мгновений! Нет такого мгновения, в которое Иисус Христос не был бы Судией и Первосвященником, совершившим все.. Нет такого мгновения, в которое Бог действовал бы по отношению к нам иначе, чем имея в виду.. «принесение» своего Сына. Человечески-исторический прагматизм воспоминания, предания, возвещения достоин уважения. Но перед лицом божественной истории этого небесного.. «принесения» он может приниматься во внимание только как явление дополнительное.. Основанное на воскресении Иисуса Христа Его вечное действие есть настоящий мост между «некогда» и «всегда», между Его и нашим временем. Благодаря тому, что Он, как Распятый и Умерший, воскрес и жив, факт Его крестной смерти не может стать прошлым» .
Итак, Барт настаивает на том, что временную дистанцию между Христом и нами уничтожает Его воскресение. Он теперь правит вовеки, Он победил навсегда, плоды Его победы сообщены всем временам и народам. Безусловно, Воскресение Иисуса обладает такой силой – ведь оно означает окончательное воссоединение вечности и времени. Время, которое благодаря греху постоянно убегало в дурную бесконечность ада, возвращено к Господу, его текучесть теперь находится в неразрывном союзе с живой вечностью Воскресшего. Барт рассматривает умирание как следствие этой «дурной текучести» времени – когда все проходит, все падает безвозвратно в прошлое, чтобы затем пришла смерть, и все окончательно упало в бездну. Таково наше «падшее время». И Христос сошел в его реку, чтобы сделать ее полноводной и чистой рекой, текущей в вечность – где ничто не пропадает, но все течет к Господу, - и навечно остается с Ним. Это и есть Его Воскресение: река времени теперь не означает старения естества мира, когда все ветшает, включая человека, все разрушается и превращается в ничто; напротив, хотя мы все еще умираем, но это только преддверие нашего царствования с Христом, - наша душа отныне не разрушается этим адским временем, поскольку в ней живет свет Его воскресения, и мы ждем того мига, когда это райское состояние изобразится и во плоти, и все люди воскреснут, - не воскреснуть бы только в воскресение осуждения.. При этом стоит заметить, что как Бог, Слово и до воплощения объединяло в Себе все времена и пространства, но это не сообщалось человечеству; Он был вовек и до того, как Слово стало плотью, но временная дистанция между божественными событиями (скажем, Ветхого Завета) и нами сегодняшними, оставалась неустранимой до конца. Поэтому вопрос существеннейший: как возникает эта связь между божественным временем и тварной текучестью, в которой мы еще продолжаем жить? Ясно, что сама по себе проповедь такую дистанцию не устраняет: слова о божественном могут быть сколь угодно возвышенны, но они только указывают на то, что совершилось когда-то – в далекие времена, в далекой стране. Они рисуют нам образы произошедшего, которое не происходит здесь и сейчас: но тогда как ему можем быть причастны мы?
Хорошо, Барт говорит о том, что Бог, воскреснув, объединил все времена, преодолел ветхость времени, преодолел смертность этого потока, и теперь в Нем струится живая река вечности, в которой нельзя умереть. Его Жизнь отныне не ушла от нас, заключенная в какие-то моменты прошлого, - был, и нет, как даты на могильном памятнике, - она есть с нами здесь и сейчас. Это истинно, но как это касается нас в этом, еще тленном времени? Как эта жизнь сообщается нам и связывает нас с Ним? Барт ведь говорит в основном о «божественной стороне» вопроса, а не о человеческой. Молитва? Но она была всегда, была и в Ветхом Завете. Некие обряды воспоминания и проповедь? Было и это. Конечно, надо понимать, что Барт как ученик Кальвина не видит особой разницы между ветхозаветными обрядами и новозаветными таинствами. Поэтому служение церкви для него все равно сводится к проповеди, молитве и некоторым обрядам. Он даже предупреждает: «требование.. разумного служения.. не означает продолжения, повторения, изображения этого события. Здесь не требуется никакого дополнения, никакой репрезентации. Мы нанесли бы оскорбление полноте события, унизили бы его достоинство, если бы поставили в один ряд с ним события дополнительные, изобразительные.. Исповедание христиан, их страдание, их покаяние, их молитва, их смирение и их дела, но также и крещение, и причастие, могут и должны свидетельствовать об этом событии, но это только свидетельства. Само событие смерти Иисуса Христа на Голгофе: не иное, не более раннее и не более позднее. Это Таинство, Мистерия.. прежде которого, наряду с которым и после которого нет иного пространства» . Это высказывание, как можно увидеть, направлено против традиционного (в большей степени католического) понимание литургии как приобщения к евангельских событиям. Нет, говорит швейцарский профессор, событие смерти Христа не совершается в литургии, - это унижает его уникальность; оно не может иметь дополнения, продолжения, повторения. Нет, даже литургией церкви мы можем только свидетельствовать о том далеком событии, но воскрешать его мы не вправе: т.е. в действительности Барт намекает здесь на то, что таинства должны сводиться к воспоминаниям о событии, к их провозглашению, - пусть он трактует это и более возвышенно, чем, например, баптисты. Т.е. евангельские события можно воскрешать лишь в памяти, но не более.
68.
И в связи с этим снова возникает бартовский вопрос об устранении дистанции между евангельскими событиями спасения и нами. Бог воскрес, и это расстояние преодолел, став мостом. Это верно, но как человек теперь должен преодолевать это расстояние? Как на это смотрит Бог? Ответ Барта, ответ женевской Реформации, таков: мы оправдываемся по вере, нам сообщается непреодолимая благодать, и вот – этот мост между Христом «там» и нами «здесь» установлен. А затем мы просто вспоминаем об этом – в проповеди и таинствах. Но этот «мост» не нужно устанавливать всю жизнь – только один раз в самом начале. Иными словами, Христос Своей вечностью освятил только один этот момент оправдания, да и то не в полном смысле слова: Христос пребывает вовек и правит нами сейчас - да! – но соединения времени и вечности в нас не произошло, нам просто объявили, что мы навеки прощены, но живая река вечности не освятила нашу временную реку забвения, не освятила все ее моменты от начала до конца, нам просто сообщили, что в этой реке мы больше не будем барахтаться после смерти, нас выдернет из нее всемогущая рука Иисуса и поместит рядом с Собой. Но сама эта река забвения не преображается в «оправданной жизни», в нее не вливаются светоносные воды Иисуса, ее не воскрешают от смерти. Ведь что нам предлагают кальвинисты и более радикальные протестанты? Проповедуйте, молитесь, вспоминайте! Но при этом рассечение между нашим порочным временем и воскресшей Жизнью Христа, Его целебной богочеловеческой вечностью, - остается. Воспоминание здесь все равно остается водоразделом: с одной стороны, я, субъект, в тлеющем времени мира сего; с другой стороны, божественный субъект в горней вечности. Путем воспоминания между этими двумя сторонами возникает «союз», даже некое «единство», но только символическое. Во мне воскрешаются благодаря воспоминанию евангельские события, быть может, с небес упадет несколько капель благодати в связи с этим, но – объективно, вне меня, эти события не воскрешаются, они так и остаются далеким прошлым или далекой небесной вечностью. В словах или обрядах они могут быть изображены, но это не являет их нам спасительно в этом пространстве и в этом времени. Пространственно-временная трещина между Богочеловеком Христом и грешными людьми полностью не зарастает благодатью.
Даже если события Евангелия и присутствуют для протестанта в настоящем, то он не приобщен к ним объективно, он только может указать – вот они есть – как можно указать на картину, прекрасно понимая, что никогда не будешь внутри нее, не будешь принимать участия в событиях, которые в ней разворачиваются. При этом надо бы подчеркнуть, что Барт не совсем корректно понимает литургическое время – по крайней мере, в восточной Церкви. Если говорить о событиях смерти Христа, то православие никогда не учило, евхаристическое жертвоприношение Христа – это повторение голгофской Жертвы; нет, это та же самая Жертва, но уже без пролития Крови, это вечное жертвоприношение Сына, ведь Он наш вечный Ходатай перед Богом. Т.е. никакого «человеческого дополнения» к божественной Жертве Христа православие не знает – мы ничего не дополняем к спасительному делу Христову своими литургическими действиями, - наоборот, это Бог основал Церковь для того, чтобы осуществлять Свое спасительное дело в церковной литургии. Что касается продолжения события смерти Христа (Барт критикует, как ему кажется, этот аспект литургии), то, конечно, можно сказать, что в литургии «вечно длятся» евангельские события, но это нельзя понимать на языческий манер «вечного возвращения», которое увязает в тленном времени и означает, по сути, дурную повторяемость; Барт ведь сам говорит, что события жизни Христа теперь не ушли от нас во тьму прошедшего, но вовек с нами благодаря спасительному Воскресению. Но это и означает, что они стали вечными событиями, где время и вечность слились. И эти события доступны нам здесь и сейчас в литургии, - и вообще в жизни христианина. Мы становимся причастны их спасительности, причастны Тому, Кто в этих событиях нас искупил, исцелил, освятил и воскресил. Они не отделены от нас каменной стеной времени и пространства, но соединены с нами благодаря Христу. Можно было бы сказать при этом, что благодаря литургии мы возвращаемся в евангельские времена, и нам доступно непосредственное общение с Христом, как оно было у апостолов. Но это не совсем точно: такое толкование означало бы, что евангельские события действительно давно отодвинулись в прошлое, и нам нужно возвращаться в них как на «машине времени». Но во Христе уже соединены все времена и пространства. И Он приобщает нас к ним в жизни Церкви, в чем и состоит ее богообщение. Т.е. в литургии Церковь не просто «вспоминает» или «изображает» события евангельской истории. В том-то и дело, что в литургии это – вечная история, поскольку в литургии Бог соединяется с людьми, вечность со временем, хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа. Значит, в этих литургических «воспоминаниях» и «изображениях» совершенно реально воплощается Сам Богочеловек, сами вечные события евангельской истории, - ставшие вечными благодаря Воскресению Христа.
Т.е. эти события воскресают в литургии, тленное время проникается божественной вечностью, само время воскресает от смерти. С такой точки зрения литургическое «воспоминание» о Христе – это не просто «воскрешение человеком в памяти» какого-то евангельского события, но – «реальное воскрешение» Христом этого события в литургии. Разумеется, не люди человеческими действиями «заставляют» Христа воскресить для них некое событие, но Сам Бог установил, что через литургическое воспоминание Он будет соединяться с нами. Тем самым, исчезает разделение между человеческим субъектом и Богом, которые могли лишь мысленно соединяться друг с другом в воспоминании о спасительных событиях Евангелия. Исчезает разделение между временем стареющего мира, которое все больше отделяет нас от событий Евангелия и нами самими, - теперь Христос наполнил это время Собой, - ничего никуда не ушло, все здесь с нами, мы переживаем эти события в вечности, и приобщены к ним до последней глубины души и тела. Следует напомнить здесь о двух моделях времени – статической и динамической. Динамическая модель интуитивно принимается почти всеми: это стандартное деление на прошлое, настоящее и будущее. Прошлого уже нет, все становится прошлым и исчезает навсегда – это действительно картина нашего тлеющего космоса. Статическая модель предполагает, что прошлое, настоящее и будущее одновременны – прошлое никуда не уходит, а будущее ниоткуда не приходит, а различие между ними такое же, как между разными точками на глобусе, двигаясь по которым, мы достигаем какого-либо пункта, т.е. «события», что и переживается нами как настоящее время. Здесь, однако, тоже нельзя вернуться к каким-то событиям прошлого, хотя они и реально существуют, ведь двигаться можно только вперед, в будущее. В каком-то смысле статическая модель времени является временем «с точки зрения Бога», поскольку в божественной вечности все времена мира прошли еще до его сотворения, все присутствует в божественном настоящем, и никуда исчезнуть не может. Литургия, если угодно, есть соединение этих двух концепций времени: божественное «вечное время» соединяется с нашей тленной длительностью.
Но если в настоящей статической модели мы не можем реально приобщиться ни прошлому, ни будущему, в которых мы не живем, то здесь происходит именно это: мы реально живем спасительными событиями Евангелия – Его Рождением, Тайной Вечерей, Смертью и Воскресением. Мы становимся частью Христа, проживающего эти события. Мы пьем Его кровь и едим Его плоть – которые родились, страдали, испытали смерть и воскресли. Точно так же, когда Церковь празднует Рождество, Пасху или Преображение Господне – то это опять-таки далеко не просто «только воспоминания». Господь родился сегодня, в этом пространстве и в этом времени, Господь преобразился, Господь умер и воскрес из гроба, поправ смерть и дьявола – это не просто «произошло на моих глазах», а я был только наблюдателем, - нет, Он во время литургического служения Церкви поселяется во мне, а я в Нем; во мне теперь живут все события евангельской истории – истории, ставшей моей историей, в которой я родился, был убит и воскрес с Христом-Спасителем; истории, в которой Он родился, умер и воскрес во мне. В этом смысле нужно сказать, что литургические время и пространство полностью освящены Христом: да, мы остаемся еще в тварном времени этого мира, но в литургии Бог сошел на него, соединил все его нити в вечности, избавил от смерти, и как евангельские события не ушли в прошлое, во что верит и Барт, так и литургические события не умирают в прошлом, ибо они присоединены к Его воскресению, и Бог дал нам возможность участвовать в них. В этом времени богослужения нет больше смерти, в нем теперь вечная жизнь. И не случайно, что освященная Церковью материя (вода, елей или хлеб) так долго не портится – этим Бог показывает нам преддверие всеобщего воскресения. Освященные во время литургического действования вода или елей – теперь причастны Его благодати, причастны Его вечности, и тление как будто практически ушло из них, - они словно и не существуют уже в этом тленном времени. Так происходит со всем естеством в литургии – Господь забирает в Себя наши «воспоминания», «изображения», наши души и тела, и светом воскресения связывает все моменты, все атомы, все пространство в единое целое – во Христе. Все раны испорченного времени забвения призваны зарубцеваться в литургии, - нам не нужно вспоминать о прошлом, где когда-то Христос умер и воскрес за нас; нам не надо вспоминать о будущем, когда Он придет воскресить нас и судить. Это происходит здесь и теперь в литургическом пространстве Тела Христова, которое есть Церковь: мы внутри событий спасения, они доступны нам и сейчас, поскольку доступен Сам Христос во всей полноте Его божественности и человечности.
69.
Что может этому противопоставит кальвинизм? Время их литургии – обычное тленное время; Христос во время литургии не принимает его в Себя, - оно остается где-то далеко внизу. Священные символы пронизывают это время, указывая, что оно – Христово, но оно не становится временем, в котором сейчас воскрешаются евангельские искупительные события. Оно отделено от них, и человек вместе с ним – тоже. В реформатской службе все равно остается чисто западное ощущение раскола с Богом: это происходит только в моем сознании, но не «на самом деле». В моем сознании происходят Рождество, Голгофа, Воскресение – но они проходят мимо меня, я не сливаюсь с ними, не становлюсь Рождеством, Голгофой, Воскресением, не причащаюсь спасительного их Плода. Наоборот, он запретен как плоды того древа в райском саду. Мне говорят, что благодаря этим событиям ты спасен, но сама служба не имеет к этому буквального и прямого отношения, - она просто рассказывает об этих событиях, укрепляя твою уверенность в спасении. В православной же литургии это важнейшее: действие, событие, происходит в сознании Бога, т.е. на самом деле, объективно, и потому происходит в тебе – и не только в сознании, но в каждой клетке твоей природы. Происходит спасение, объединение с Христом, когда Он приходит во все наши составы, вытесняя раковые клетки тления и смерти. Таким образом, литургия объективна даже в сознании. Вспомните онтологический аргумент: моя идея Бога означает Его реальное существование не только в моей мысли, но и объективно – собственно, моя мысль о Боге, - это уже Его реальное существование в мысли, а не как «фантазия» или «галлюцинация». В этом смысле литургия онтологична – все человеческие воспоминания и изображения евангельских событий в ней – это «на самом деле» эти события, это само реальное существование этих событий, Самого Христа, здесь и сейчас в этих литургических воспоминаниях и изображениях, т.к. Бог един с этими человеческими действиями, Он воплощен в них. Человеческое «время сознания Бога» тут означает божественное и вечное «время сознания человека», т.к. человеческие действия полностью проникнуты божественными энергиями. Но у реформатов есть только человеческие действования в их литургии – воспоминания о Христе, слова пастора о Нем, цитаты из Евангелия. Тут литургия не онтологична, а субъективно-идеалистична.
Не забудем, как Барт говорил об истории западного богословия: из Троицы, из личностного Бога-любви во Христе постепенно, путем абстрагирования, выхолостили христианское содержание, и получилась абстрактная верховная идея – без Личности, без Любви, без Троицы. Аналогично и здесь: из литургии убрано объективное божественное содержание, человеческие действия не соединены с полноценным присутствием Христа прямо в этом месте и в это время. И тогда получается – общение-единство с Христом в такой службе происходит только в сознании, но не онтологически: это кантовская вещь-для-нас, евангельские события спасения только в моем сознании, но реально они недоступны как вещь-в-себе, - Христос далеко на небесах вместе со Своей плотью, и даже некоторое «остаточное» присутствие благодати не спасает ситуацию. И тогда, в полном соответствии с Кантом, из мысли о Боге Его реальное существование не следует, ибо в такой литургии мысли с Богом реально не соединены, а только субъективно: субъект не может в такой литургии выйти за пределы своего раскола с Богом, за пределы смертного потока времен, - Христос не воскресил кальвинистскую литургию от этой смерти и не избавил от этого раскола, - не потому что не захотел, а потому что сами реформаты этого не захотели. Вот и получается, что мы имеем дело с замкнутым в себе субъектом, который тянется к Богу вверх, совершает человеческие действия воспоминания, но не может выйти за свои пределы, - и с замкнутым вверху Богом, Который не сообщает Себя, не приобщает Своим Телу и Крови замкнутых субъектов внизу, на земле, ибо это не допускается самой доктриной реформированной церкви. Как будто две одиноких изолированных сущности, которым запретили соединиться.. На что это похоже? На реформатскую христологию, где божественная и человеческая природа соединены, но без реального общения свойств. Так и протестант – оправдан, но реального соединения с Христом нет. Есть только слова о таком соединении, но они не слиты с Богом нерасторжимым единством, - таким, чтобы человек стал воскресшим христоносцем..
Наш теолог о причастии выражается так: «Тайную Вечерю следует в большей мере, чем это обычно бывает, рассматривать, исходя из Пасхи. Это не траурная и не похоронная трапеза в первую очередь, а предвосхищение свадебного пира Агнца. Вечеря является трапезой радости – вкушение его, Иисуса Христа, плоти и питие его крови есть еда и питие в средоточии нашей жизни во имя жизни вечной. Мы гости за его столом и потому более не отделены от Него самого. Так в этом знаке свидетельство его трапезы сочетается со свидетельством Святого Духа. Оно реально говорит нам: ты не умрешь, а будешь жить и будешь возвещать о делах Господа! Ты! Мы гости за столом Господа, и это не образ, а событие. «Верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную». Твоя смерть умерщвлена. Ты уже умер. Ужас, с которым ты сталкиваешься, уже целиком и полностью позади тебя. Ты вправе жить как гость за этим столом. Силы, которую дает эта трапеза, хватит тебе на сорок дней и сорок ночей.. Да будет так, что ты приобщился к этому питью и этой еде, и пусть все смертное вокруг тебя будет преодолено» . Барт умеет говорить красиво, - вот и здесь он не погрешил против этого представления; связывание литургии с Пасхой – это прекрасно и вполне ортодоксально; отрицание похоронного характера литургии – тоже идет вразрез с протестантским большинством. Действительно, у неопротестантов особенно чувствуется, это хлебопреломление – это печальное воспоминание о страданиях Христа – никакого торжества соединения с Воскресшим! Как будто люди «празднуют» невозможность общения между двумя личностями, - человеком и Христом, - ведь между ними нет «тесного союза», вам тут же скажут, что Христос не присутствует «прямо сейчас». И когда Барт говорит о радости, о вкушении Тела и питии Крови, о том, что мы от Него не отделены, и мы за Его столом – это кажется практически православным. Но никогда не следует забывать о том, кто это говорит, к какой церкви принадлежит Барт. До конца дней он принадлежал к реформатской церкви, а в ней как раз буквальное понимание вкушения плоти и крови Христа как реального приобщения Ему, во многом вытеснено символическим; в лучшем случае кальвинисты учат, что мы приобщаемся только благодати Его Тела, но не Самого Тела, которое в наши уста не входит – это строжайше запрещено реформатской христологией.
Стало быть, вкушение Тела и питие Крови, о которых сказано нашим теологом, - нельзя понимать в православном смысле. Ведь символические книги кальвинистов в 16 веке тоже пестрят выражениями о вкушении Тела и Крови, но при этом они всегда подчеркивают – вкушение верой. Т.е. мы верим в спасительные плоды искупления Христова, мы верим, что благодаря им нам гарантирована вечная жизнь, мы верим, что Христос на Кресте спас нас через муки Тела и пролитие Крови, - и вот это и есть вкушение и питие «верой»; однако это не значит, что в результате такого вкушения Воскресшая Плоть и Воскресшая Кровь реально и буквально будут внутри наших тела и духа. Против такого, в большей степени символического причастия, активно восстает уже лютеранская «Формула согласия» - не говоря о католиках и православных. В конце концов, даже баптист Сперджен, веривший в исключительно «знаковое» понимание причастия, в своих проповедях тоже порой говорит и о вкушении Тела, и о питии Крови, и о сидении за столом вместе с Христом, но понимает под этим одно: мы верим, что Христос нас спас, мы вспоминаем об этом и о спасительных событиях Евангелия, это поддерживает нашу веру, и она становится сильнее. Все! Т.е. все это вкушение, питие, общение – происходят в основном в самом субъекте и почти не выходят за его пределы – помолятся люди, а разве вне службы они не молятся, не могут пропеть соответствующие тексты или прочитать о Страстных событиях в Библии? Барт говорит: в Вечере Господней (т.е. кальвинистском причастии) мы не отделены от Него; как это не отделены, когда как раз отделены еще самим Кальвином – это он «заключил» Христа на небесах своей христологической доктриной, в результате чего реформаты на земле потеряли возможность приобщаться Христу. Если и не отделены, то это только в смысле – мы верим, что Он нас спас и это навечно. А на самом деле именно что отделены: если б это было действительно Вечерей Господней, то кальвинистам был бы открыт доступ к причащению апостолов на Тайной Вечере, открыт доступ к Самому Христу, к Его божественности и Его Телу и Крови. А на самом деле это только вечеря Кальвина, но приобщение Кальвину не может излечить от смерти – к смерти добавляется ересь и она становится еще горше. Барт говорит о причастии: ты не умрешь, твоя смерть умерщвлена, и раз ты приобщился к этому питию и этой еде, то все смертное вокруг тебя будет преодолено. Но опять же речь идет только о вере в Христа, к которой реформатское причастие не имеет никакого отношения. В спасительность причастия кальвинисты ведь не верят.. В самом деле: разве человеческие воспоминания о Страстях, хлеб и вино как символы Плоти и Крови – могут умертвить смерть в тебе, преодолеть смертное вокруг тебя, и даровать тебе вечную жизнь? Нет, это может сделать только Воскресший Христос, с Которым ты соединяешься в причастии. Но этого-то и нет! И не надо говорить: это дает Христос, в Которого мы верим! Верите в Христа – верьте и в причастие, которое Он дал для спасения. А то вера в Христа есть, а Самого Христа в причастии нет – Его изгнали, чтобы лучше было в Него верить! Но такое изгнание Христа означает именно изгнание плодов Воскресения из человеческой природы, из самого служения Церкви. А без этого смерть непреодолима, благодать отвергнута, и мы остаемся в реке забвения. Впрочем, не нам решать, что будет с протестантами – на все Суд Божий, и будем стремиться уповать на Него, чтобы не оказаться осужденными.