Сказать, что он шел домой с тяжелым сердцем и плачущей душой – не сказать ничего. Сердце его весило не меньше тонны и было столь огромным, что дышалось трудно. Оно было еще горячим и болело. А душа отчаянно скулила, точно смертельно раненая собака. Он шел домой, как приговоренный к смерти на эшафот. Он чувствовал себя смертником и убийцей одновременно. Он шел убивать свою жену Тому. Свою ненаглядную, горячо любимую жену, с которой прожито вместе чуть более четверти века, точнее двадцать пять с половиной лет.
Кто бы мог подумать из их близкого окружения, гуляя на их серебряной свадьбе жарким майским вечером в кафе «Изюм», что всего через четыре быстрых месяцев он, примерный семьянин, любящий муж, законопослушный гражданин своей страны Серегин Максим Иванович, сорока девяти лет от роду, не судимый, не привлекавшийся, не замеченный в связях, его порочащих, будет идти августовским дождливым вечером после работы домой с целью убить свою законную супругу Тамару. Которая с недавних пор перестала быть ненаглядной и горячо любимой.
Что же такого страшного она натворила? Сразу ответим: ничего предосудительного, неправомерного и, тем паче, преступного Серегина Тамара не натворила. Более того, Тамара Серегина была все двадцать пять лет супружеской жизни и оставалась по сей день женщиной правильной, рассудительной, хорошей работницей ООО «Полиграфист» в должности бухгалтера, верной женой, отличной хозяйкой и заботливой матерью общей с Максимом двадцатитрехлетней дочери Кати.
Так что же стало причиной, доведшей Максима до намерения смертоубийства супруги?
Ладно, не будем более томить читателя. Все просто. Просто и элементарно: Максим шел домой с твердым намерением сегодня же признаться Тамаре, что любит другую женщину и уходит к ней. Совсем. Навсегда. Немедленно. Так как жить во лжи ему тяжко, да и неправильно это. Нет сил у него более таиться и таить свою любовь неземную к неземной женщине с неземным именем Елена.
Мысль об освобождении от прежней рутинной жизни для новой и прекрасной – окрыляла. Мысль о том, что этим он убьет ни в чем не повинную Тамару придавливала к земле и делала ноги пудовыми. Дочь взрослая, поймет, не сразу, так со временем. Но как Тамара переживет это он не представлял себе. «Ничего. Надо просто пережить эти несколько мучительных минут. Надо переступить, чтобы пойти дальше, а не топтаться на месте. Надо», - мысленно уговаривал он сам себя.
Было погано, как никогда. От предвкушения скорой свободы было радостно. И эти противоречия мучительно раздирали его. Кружилась голова. Хотелось то ли выпить, то ли закурить – и то и другое он бросил три года назад по совету врачей, когда пошли скачки давления.
Он вошел в квартиру и по звукам, доносившимся из кухни, понял, что Тамара готовит ужин. Для него. Потому что сама почти не ест после шести. А дочь Катя год как переехала в пустующую квартиру, оставшуюся от бабушки, и теперь навещает родителей только по выходным. Стало быть, ужин для него. Заботиться. Старается. Готовит она, кстати, хорошо, вкусно, с выдумкой. Не то, что некоторые, у которых фантазии и умения хватает на несколько традиционных блюд. Нет, Томка по части кулинарии молодец. Она вообще молодец. И характер у нее легкий. Вот и сейчас, хоть наверняка устала целый день считать дебеты-кредиты, но через шум льющейся воды, шипение сковороды и бульканье в кастрюле, слышно как она напевает. Привычка у нее такая – полы ли моет, пылесосит ли, на кухне возится, гладит ли – напевает что-то веселое или душевное. Он услышал все эти привычные звуки и сердце сжало с новой силой.
Сволочь он. Гад. Но не виноват, сам заложник ситуации. Оттягивая момент не зашел на кухню, как обычно, а, раскрыв мокрый зонт в углу прихожей, прошел в ванную. Вымыл руки, умылся. Не решился посмотреть на свое отражение, почему-то было неприятно видеть свои бегающие виноватые глаза. Тяжко вздохнул. А, может, не надо ничего? Еще ничего не поздно. Но как же Лена?.. Он обещал. И ей и себе, что вот сегодня непременно расставит все точки.
- Макс! – крикнула из кухни Тамара, - Ты где? Иди ужинать.
- Иду, - буркнул он и пошел, поплелся на кухню.
А там праздник, пир горой. На столе на блюде исходят ароматом его обожаемые отбивные – с румяной корочкой, как он любит. И салат «цезарь». И пирожки слоеные. В кастрюльке, судя по запаху, его любимая рассыпчатая гречка. И даже торт «Наполеон»!
- Что за праздник? Я что-то забыл?
- Каждый день жизни – праздник, если подумать, - засмеялась Тома, - садись давай. Ешь.
Он заколебался. Вообще-то собирался сделать все быстро – несколько минут на объяснение, выложить ключи на стол, взять приготовленную сумку с вещами и документами, что припрятана на антресолях в прихожей, и уйти. Чем быстрее, тем лучше. Чего рубить хвост частями? Но теперь подумал: она старалась, потратила время и продукты. Почему бы не проститься интеллигентно и красиво, поужинать вместе с женой, поговорить спокойно, объяснить все, поблагодарить за все, повиниться, попросить прощения… Ну, в общем, как положено. Хотя, как положено прощаться с женой, уходя к другой женщине – пес его знает.
А Тамара уже и гречку в тарелку положила и парочку отбивных сверху. Салатику себе и ему. Села. Подвинула ему ближе хлебницу, сама хлеб не ест. Сел напротив, начал молча есть. В глаза смотреть не решался.
- А у меня платье новое.
Посмотрел, и впрямь, платье новое. Цвет граната. Ей к лицу.
- Тебе идет.
- Я в нем сегодня на работу пошла, так Нинку от зависти аж перекосило, - засмеялась она.
- А ты и довольна, - поддел он.
- Ага, - смеялась жена, - еще как. Так ей и надо. Из-за нее у меня летний отпуск сорвался. Хотя, с другой стороны, в сентябре отдыхать тоже хорошо. Послезавтра и пойду.
- Чем заниматься будешь? – спросил только чтобы что-то сказать.
- Чем? Видишь ли… Нет, ты сначала поешь, а потом уже…
- Что «потом»?
- Потом.
Ели. Он молча-угрюмо. Она молча-весело.
После чая с тортом, даже Томка съела небольшой кусочек, чего себе на ужин никогда не позволяла, она убирая со стола бокалы, сказала: «Мне поговорить с тобою надо». «И мне», - подумал он, а вслух сказал: «Слушаю внимательно». Сам же слушал невнимательно, погруженный в свои мысли. Что она может сказать такого? Наверняка что-нибудь связанное или с работой, или с Катькой, типа: надо подбросить дочери денег на новую куртку и сапоги, осень на носу. Вдруг слух зацепил что-то непонятное, чужеродное. Он вник. Она говорила: «…Ухожу. Прости. Люблю другого».
- Что??! – поразился он, - Чего ты сказала сейчас?!.
- Я понимаю, что наношу тебе удар в спину, но больше так не могу. Прости, Максим. Ты хороший. Ты отличный муж и отец, ты прекрасный человек. И эти двадцать пять лет совместной жизни были замечательными годами. Но я так дальше не могу. Любовь сильнее доводов рассудка.
Он смотрел на нее широко распахнутыми глазами, с приоткрытым ртом и никак не мог понять что она такое говорит. Его жена, его Тамара, которую, как он был уверен, он знает как свои пять пальцев, говорит что-то несуразное, абсолютно несовместимое с нею.
- Ты с ума сошла? – только и нашел что сказать, - Ты что такое несешь? Ты себя сейчас слышишь?
- Я все понимаю, - вдруг пригорюнилась Тамара, села подперев щеку рукой, - я очень хорошо тебя сейчас понимаю, Максим. Но что делать? У меня послезавтра отпуск начинается, вот заодно и новую жизнь начну. Больше не могу врать.
- Ах ты… - он не находил слов. Он ни разу за все годы не сказал ей ни одного грубого слова. Повода не было. И язык не поворачивался назвать ее грязным обидным словом, - Ах ты… За моей спиной. Пока я работал, зарабатывал деньги для семьи, ты... Крутила тут шуры-муры.
- Я не крутила. Это выше меня оказалось. Сердце мое мне сказало...
- Замолчи! Сердце ее… Ха! Ты похоже сейчас не сердцем думаешь, а тем, что ниже! Надоел я тебе? Так и скажи: «Надоел! Не удовлетворяешь больше». Разнообразия захотелось?
- Максим!
- Что: Максим? Что?! Как ты могла? Ты хотя бы о Катьке подумала?
- А что Катя? Катя сама взрослая, не сегодня-завтра замуж выйдет.
- А обо мне? На меня плевать, так что ли? Старого мужа побоку? Эх, ты!
- Максим, - Тома чуть не плакала, - о тебе я думала больше всего. Мне так тебя… мне так не хочется… но… Что делать? А?
- Бог мой! – вскричал он вне себя, - И эту женщину я боготворил! Я гордился тобою! Я всегда и всем говорил: моя жена – идеал! А ты что же? Ты меня обманывала? Все эти годы?
- Нет! Максим, ЭТО началось месяца три назад. Случайная встреча. И вдруг захлестнуло. Как волною накрыло. Просто цунами. Это оказалось выше моих сил.
«Три месяца назад… Случайная встреча. Волною накрыло…» Что за чертовщина? Ведь это его слова. Те, которые он собирался ей сказать сегодня. Что за бред? Что за идиотские перевертыши? Как будто она подслушала его мысли. Все наши деяния возвращаются к нам бумерангом. Вот оно, возмездие небес. Но тут даже не бумеранг, а параллель. Что за страшный сон наяву?»
- Тебе плохо? Ты весь покраснел, - засуетилась жена, метнулась за тонометром, - Померь давление.
- Себе померь, - огрызнулся он, - жалко, что не существует прибора для измерения совести, он бы показал, что совесть у тебя на нулевой отметке.
- Зачем ты так? – она уже плакала, - я вся извелась за последнее время.
- Извелась она, - горько язвил он, - сидит тут в новом платье, вся довольная, цветущая, песенки распевала. Извелась она. Шуры-муры с хахалем крутит при живом муже. Мужнина жена, замужняя женщина! Мать, в конце концов. В первую очередь должна помнить свой долг. …И кто он? Как зовут разлучника?
- Да какая разница, Максим, - всхлипывала Тома, - Вася, Петя, Коля, не все ли равно?
- Нет уж позвольте! – клокотал он, - Прошу простить мое любопытство, но мне просто интересно, как зовут того хмыря, ради которого ты готова пустить под откос всю нашу налаженную жизнь, кому готова принести в жертву меня, с кем собралась рога мне наставлять. Надеюсь, это не молоденький прыщавый прощелыга? А то сейчас модно, сплошь и рядом… Так как же его величать?
- Он старше меня на пять лет. Солидный человек. Василий Иванович.
- Ага! Крутой мэн? Шикарная тачка? Дом с этим… как его… с пентхаузом. Кругленький счет в швейцарском банке?
- Обычный человек. Военный пенсионер. Машина – лада. Двушка в хрущовке. Счет в сбербанке, и вовсе он не кругленький.
- Ага! Что-то вы промахнулись, девушка! Польстились на престарелого пенсионера в трущобе с квадратным счетом. Променяли шило на… на зубочистку! Продешевили, мадам!
Она улыбнулась. Тихо, светло, стеснительно, как юная девушка. Давно он не видел такой ее улыбки. И защемило сердце. Сдавило ледяной тоской. Да она влюблена. Влюблена безоглядно, без памяти, отчаянно. Как когда-то была влюблена в него. И хлынули воспоминания двадцатипятилетней давности. Сумасшедшая любовь, накрывшая тогда обоих мощной волной, когда весь мир переворачивается, омывается счастьем и преображается неузнаваемо. Как он ее любил!... Как она его любила! Куда все ушло? Бог мой! Сказал бы кто ему тогда, что спустя каких-нибудь два с половиной десятилетия он будет втихаря бегать на свидания к другой женщине, а его Тамара, его единственная в мире женщина будет говорить ему, что любит неведомого военного пенсионера Васю… Как это может быть? Но ведь есть. Вот оно, происходит сейчас. И сейчас они разойдутся навсегда, каждый пойдет своим путем с другим спутником. Разойдутся, чтобы больше не быть никогда вместе.
Он оглушенный и потрясенный сел на табурет.
- Что с тобою? – возникли перед ним близко встревоженные глаза Тамары, - Тебе плохо? Давай все же померяем давление. Не дай бог гипертонический криз. Так и до инсульта недалеко.
- Тебе-то что, - вяло сказал он непослушными губами, - меряй давление своему пенсионеру, – Перед глазами возник облик неведомого Тамаркиного возлюбленного – лысый, толстый, с одышкой и наверняка с давлением, в трико, неряшливо пузырящемся на коленях, в стоптанных тапочках и застиранной майке. Вот он, натрескавшись Томкиных отбивных и пирожков, позевывая и почесываясь идет в спальню, снимает тапочки, майку и трико, стягивает с рыхлой задницы семейные трусы, ложится в кровать и похотливо кричит в сторону кухни: «Тамарочка, золотко! Я жду тебя!» Жирная свинья!
Видимо, последние слова он озвучил, потому что Томкины глаза из встревоженных вдруг стали обиженными.
- Максим, я все понимаю, но не надо опускаться до грязных оскорблений. И потом, разве я жирная? Мой вес стабильно пятьдесят один.
- Давай поговорим спокойно. Что тебя не устраивает в нашей с тобою жизни?
- Да все меня устраивает, - грустно сказала она, - все устоялось. Все стабильно и размеренно. Но я полюбила другого. Что делать, если вдруг пришла она – любовь.
- Какая еще на фиг любовь! – зарычал он, - К черту любовь!
- Как?! – изумилась она, - Любовь! – она молитвенно возвела вверх руки и подняла туда же взгляд, - Любовь! Это же самое… самое, что только может быть в мире. Все начинается с любви, сказал поэт. И это так.
- Дура ты. Это затмение скоро пройдет. Чем сильнее увлечение, тем быстрее пройдет. И следа не останется. И с кем ты останешься? С кем и с чем? А я тебе скажу – одна-одинешенька, с разбитым сердцем и пустотой в душе. И я просто обязан тебя удержать от этой глупости несусветной. Сама потом мне спасибо скажешь. Не пущу и все тут!
- Я полюбила, - тихо повторила она, и он обмяк от этих слов, как поднявшееся пышной шапкой тесто, по которому резко хлопнули ладонью.
- Тома. Томочка, - шептал он, - В жизни всякое случается. Жизнь, она длинная. Не надо рубить с плеча. Не надо совершать непоправимого. Все пройдет, Томочка. Все пройдет, - он гладил ее по руке, заглядывал в глаза, - Все эти влюбленности, взлеты и падения – все преходяще и уходяще. Перемелется – мука будет. Я люблю тебя. Так, как никто и никогда не сможет любить. Не бросай меня, пожалуйста. Нет мне без тебя жизни, - голос его дрожал, дрожали и руки и было ему отчаянно страшно остаться без нее, той, которую, как оказалось, он и впрямь любит глубоко и так сильно, что без нее просто жить невозможно, невыносимо, страшно, одиноко, пусто и незачем. Просто под налетом обыденности как-то забылось. А протри, сдуй налет, и засверкает бриллиантом.
- И ты меня простишь? – она посмотрела ему в глаза пристально, внимательно.
- Да, - твердо ответил он, не отводя взгляда.
Через час после пылкого и страстного примирения, он, убедившись к своему огромному облегчению, что она никуда не уходит, закрывшись в спальне, пока жена принимала ванну, говорил приглушенно по телефону:
- Понимаешь, Лена, я не могу уйти. Это оказалось труднее, чем я себе представлял. Я переоценил свои силы. Мой уход убил бы жену, а я не смогу жить с таким грузом на сердце. Ты еще найдешь себе другого, более достойного. Пойми, прости и будь счастлива.
А Тамара, прикрыв рукой сотовый, тихо говорила подруге Ирине под шум льющейся воды:
- …Все шло к тому, что скоро уйдет. А сегодня утром перед уходом на работу сунулась на антресоли за зонтом, а там уже сумка наготове стоит. Ну, думаю, все, счет пошел уже на часы. Решила нанести удар с опережением. Клин клином вышибают. Сработало. Одно дело – сам уходишь, другое – тебя бросают. Не только ради себя, но и ради него. Он единственный в моей жизни, но я точно знаю, что и он любит меня, а увлечения – преходяще и уходяще. Ничего, перемелется – мука будет.
15.08.2014