Опять одна суета кругом: ремонты, реконструкции и показы. Чтобы привести собственность в состояние ликвидности нам самим пришлось снимать квартиру - очередную сделку нужно было где-то переждать.
Дед-арендодатель очень вредным оказался – сначала снимите за тридцать тысяч, а потом - так вам надо? Тогда живите за сорок пять. И главное, муж со мной спорить стал:
- Остаемся, мы уже вещи перевезли.
Я ушла от ссоры, у меня не было больше сил...
… Собрав чемодан я поехала к бабушке, поднялась на четвёртый этаж и позвонила в дверь. «Что я здесь делаю? Надо уходить. Её давно здесь нет», - подумалось мне.
Но дверь вдруг бесшумно отворилась и я увидела бабушку. Она стояла в проеме двери и молча смотрела на меня. Бабушка изменилась - стала намного моложе. Я кинулась к ней и стала с ходу жаловаться на свою жизнь, на всё и вся в моем взрослом мире, а она провела рукой по моей голове и сказала: «Я знаю, милая, знаю.»
Ее любви мне очень не хватает. Она такая веселая была, отважная, никогда не унывающая и еще очень красивая – брюнетка с синими глазами. Плясунья и певунья. Артистка. Женщина без возраста, в которую влюблялись, когда ей было хорошо за восемьдесят.
Она пела старинные романсы, аккомпанируя себе на пианино.
Бабушка была из другого мира, из дореволюционного Петербурга. Дома я никогда не видела её в халате и тапочках. Платье, туфли на низком каблуке, прическа, прямая спина. На улицу она выходила непременно в шляпке.
Как-то её развеселил такой случай. В очереди за продуктами возник спор и её оппонент пыхтел-пыхтел, и не найдя аргументов воскликнул:
- А ещё... а ещё шляпу надела!
Бабушка прекрасно знала русский язык – присылала мне машинописные письма-рассказы. Она говорила «третьего дня», что значило позавчера, а про доброго человека: «Такой милый, хоть, к ране прикладывай».
Семейные фотоальбомы она хранила на письменном столе рядом с пишущей машинкой. Она часто их перелистывала, правой рукой поглаживая каждую фотографию.
С бабушкой мы были постоянно на связи, а на школьные каникулы она всегда забирала нас с сестрой к себе на 2-ю Брестскую улицу.
Позднее самое милое дело было заскочить к ней перед институтом, да и... забыть про учёбу. Мне было интереснее прогуляться в её компании по заснеженному центру города. Дел-то много: проведать одну из многочисленных тетушек или в храм - послушать как ведет службу её племянник.
К врачам она врывалась со словами: «У моей маленькой девочки – то-то и то-то – спасайте!» А дело-то пустяковое, да и потом, когда мне было уже лет двадцать, стеснялась я такой опёки.
Любила она всех, обо всех беспокоилась и часто приговаривала:
- Мои милые... собрать бы вас всех вместе и посадить под стеклянный колпак, чтобы больше ни о ком не волноваться!
... Я проснулась. Мои щёки были мокрыми. Непонятно, от слёз или бабушкиных поцелуев. Сон улетучился, а вместе с ним исчезла и квартира с бабушкой в доме на 2-й Брестской улице.
Со мной остались лишь синева ее глаз и ласковое утешение: «Я знаю, милая, знаю...»