(глава из повести)
______________________________________
В жизни русской эмиграции в 1927 году произошло событие, которое не могло остаться незамеченным западной прогрессивной и, конечно же, демократической общественностью. Тем не менее, реакция мирового культурного сообщества на письмо «группы русских писателей» оказалась вялой и невразумительной.
Не заметили….Или сделали вид, что это их не касается…Хотя, письмо было конкретно адресовано «писателям мира».
Наверное, бутылка шампанского от «нашего стола вашему столу» была бы воспринята с удовольствием и непременно с какой-то ответной благодарностью, а здесь русские писатели, как изгнанные, так и оставшиеся в России, попросили у западных коллег публичной поддержки сочувствием и пониманием, иначе говоря – войти в их положение, но…
Речь идёт о нынче забытом анонимном письме, присланном из Москвы в редакции русских газет за границей, которое называлось «Писателям мира». Судя по названию, письмо было послано и в иностранную печать, но во французских газетах оно почему-то не появилось.
В эмигрантской газете «Последние новости» письмо напечатали 10 июля 1927 года.
Надо сказать, что из всех мемуаристов, мною прочитанных, письмо отмечено и подробно исследовано только в книге Нины Берберовой «Курсив мой». Даже у Буниных, в совместных дневниках, не упоминается это письмо, хотя Иван Алексеевич вместе с Бальмонтом занимался продвижением этого письма в иностранную печать и в сообщество известных писателей мира.
В богатой интеллектуальной жизни Европы тех лет не так просто было отличить друга от врага и созидателя от разрушителя. Любые мировоззренческие принципы плотно переплетались с политикой и национализмом всех оттенков.
В то время во всём западном мире не было ни одного видного писателя, который сочувствовал бы русским литераторам и поднял бы голос против преследований интеллигенции в СССР, против репрессий, против советской цензуры, арестов, процессов, закрытия журналов, против железного закона социалистического реализма, за неповиновение которому русским писателям грозило физическое уничтожение.
Старшее поколение – Уэллс, Шоу, Роллан, Манн – стояло целиком за «новую Россию», за «любопытный опыт», ликвидировавший «ужасы царизма», за Сталина против Троцкого, за Ленина против других лидеров революции.
Другая группа старшего поколения – Драйзер, Синклер Льюис, Эптон Синклер, Андре Жид, Стефан Цвейг – во всех вопросах сочувствовали компартии против оппозиции.
Большинство же писателей мира, в том числе Вирджиния Вулф, Валери, Хемингуэй, энтузиазма к социализму не высказывали и относились безразлично к тому, что совершалось в России в тридцатых годах.
Кумир молодёжи 30-х годов Жан Кокто писал: «Диктаторы способствуют протесту в искусстве, без протеста искусство умирает».
А то, что погибают протестующие служители искусства, это нормальный ход истории. Утешиться можно пошлой пословицей: «Искусство требует жертв». Тем более, что умирают где-то далеко, да и не французы.
К этому же лету (1927 года) относится встреча поэта Владислава Ходасевича и Нины Берберовой с писательницей Ольгой Форш, приехавшей на несколько дней в Париж.
До революции они дружили в Петербурге, да и теперь их встреча проходила как приятельская. Через два дня они пришли в гости к Ольге Форш, но она отказалась с ними разговаривать.
– Вам надо теперь уйти, – сказала она, – вам нельзя здесь оставаться…Прости меня, Владя…
Всех советских деятелей культуры в посольстве проинструктировали, с кем можно встречаться за границей, а с кем нет. Ходасевич попал в список нежелательных русских эмигрантов.
С этого года прервались все культурные и дружественные связи с Россией. Друзья, приезжавшие из Москвы, передавали Ходасевичу через третьих лиц, что встречи с ним для них опасны…Они не могли себе позволить роскоши ослушания – слишком дорогой ценой приходилось за это платить.
Анонимное письмо из Советского Союза, адресованное «писателям мира», сыграло решающую роль в полном обрыве всех связей русской эмиграции с родиной.
Нет смысла приводить здесь всё письмо полностью, но отдельные фрагменты этого отчаянного послания автор посчитал нужным процитировать и прокомментировать.
Письмо начинается так:
«ПИСАТЕЛЯМ МИРА
К вам, писатели мира, обращены наши слова.
Чем объяснить, что вы, прозорливцы, проникающие в глубины души человеческой, в душу эпох и народов, проходите мимо нас, русских, обречённых грызть цепи страшной тюрьмы, воздвигнутой слову? Почему вы, воспитанные также и на творениях наших гениев слова, молчите, когда в великой стране идёт удушение великой литературы в её зрелых плодах и её зародышах?...».
Далее авторы письма напоминают мировому литературному сообществу, что «господа Дюамель, Дюртен (писатели из Франции) и другие, вернувшись из России, ничего не сообщили о коммунистической цензуре». Выходит, что их не интересовало положение печати в России? Или же они смотрели и не видели, а если видели, то не поняли.
«Нам больно от мысли, что звон казённых бокалов с казённым шампанским, которым угощали в России иностранных писателей, заглушил лязг цепей, надетых на нашу литературу и весь русский народ!» – восклицают возмущённые авторы письма.
Сильно сказано!
Здесь вместе с болью есть и острая сатира, и горькое недоумение, и закономерное сомнение – неужели и вправду прозорливые писатели ничего «такого» не увидели?
Не будем хулить или хвалить литературные достоинства письма – кто мы такие, чтобы оценивать бесценное! Письмо написано несвободными писателями и звучит как манифест свободы. Тень близкой Второй Мировой Бойни уже надвигалась на Европу, русские писатели это заметили и
поделились своей озабоченностью с писателями Запада.
Приведу ещё несколько отрывков из письма:
«Послушайте, узнайте!
Идеализм, огромное течение русской художественной литературы, считается государственным преступлением. Наши классики этого направления изъемлются из всех доступных библиотек. Их участь разделяют работы историков и философов, отвергавших материалистические взгляды. Сами они (писатели), как враги и разрушители современного общественного строя, изгоняются из всех служб и лишаются всякого заработка…
…Это первая стена тюрьмы, за которую засажено свободное слово. За ней идёт вторая…
…Чувствуете ли вы весь ужас положения, на которое осуждён наш язык, наше слово, наша литература?
Если знаете, если чувствуете, почему молчите вы? Ваш громкий протест против казни Сакко и Ванцетти и других деятелей слова мы слышали, а преследования, вплоть до казни лучших русских людей, даже не пропагандирующих своих идей за полной невозможностью пропаганды, проходят, по-видимому, мимо вас. В нашем застенке мы, во всяком случае, не слышали ваших голосов возмущения и вашего обращения к нравственному чувству народов. Почему?...
…Писатели! Ухо, глаз и совесть мира – откликнитесь! Не вам утверждать: «несть власти аще не от Бога». Вы не скажите нам жёстких слов: всякий народ управляется достойной его властью. Вы знаете: свойства народа и свойства власти в деспотиях приходят в соответствие лишь на протяжении эпох; в короткие периоды народной жизни они могут находиться в трагическом несходстве».
«Совесть мира» – это звучит обнадёживающе. История и жизнь показывают, что это всего лишь красивая фигура речи, а за ней пустота. Нет никакой «совести мира», нет коллективной ответственности, есть только личная совесть каждого человека – индивидуальный канал связи человека с Богом, через который человек получает одобрение или осуждение своих поступков и даже мыслей. В конечном счёте «каждый за себя даст Ему отчёт».
Здесь всего лишь звучит надежда русских писателей: а вдруг писатели мира и в самом деле ощутят себя совестью мира? Хорошо бы…
Продолжим, однако:
«…Ваш голос нужен не только нам в России. Подумайте и о самих себе: с дьявольской энергией, во всей своей величине, видимой только нами, ваши народы толкаются на тот же путь ужасов и крови, на который в роковую минуту своей истории, десять лет назад, был столкнут наш народ, надорванный войной и политикой царизма…».
«…Многие из нас уже не в состоянии передать пережитый страшный опыт потомкам. Познайте его, изучите, опишите вы, свободные, чтобы глаза поколений, живущих и грядущих, были открыты перед ним. Сделайте это – нам легче будет умирать…».
В конце письма подпись:
«Группа русских писателей.
Россия. Май 1927 года».
Таков был крик, раздавшийся из России, адресованный всему миру и услышанный только…русской эмиграцией. В советской газете «Правда» от 23 августа 1927 года появилось опровержение этого письма: газета называла его фальшивкой, сфабрикованной эмигрантами, в доказательство чего в статье говорилось, что в Советской России писатели – самые счастливые в мире, самые свободные, и не найдётся среди них ни одного, кто бы посмел пожаловаться на своё положение и тем сыграть в руку «врагам советского народа».
Письмо, как мы видим, не совсем анонимное. Не хватает фамилий, адресов, телефонов, фотографий 3х4 и адресов явочных квартир. И ещё не хватает «группы крови на рукаве», чтобы даже мёртвых можно было опознать. Ну, это уже проблемы ВЧК-НКВД-КГБ или ФСБ-СБУ. Там (и в эмиграции, и в России) были писатели из славного града Киева. Но никто из них не представлялся писателем из Украины – они считали себя русскими из Малороссии.
Хотите – верьте, хотите – проверьте, но в 1927 году слово «Украина» в Европе не существовало. И никто тогда не знал, что большую яму для Чёрного моря выкопали древние укры – сильные трудолюбивые племена, проживающие по всей Европе. Да и нынешние галичане, как говорят кое-где в СМИ к западу от Днепра, произошли из галльских племён. Интересно, знают ли об этом французы? Вот обрадуются, когда узнают, что у них родственники объявились в Восточной Европе.
Хотелось бы хранить нейтралитет, молчать и не лезть в политику, да уж слишком громко и назойливо вопят неславяне-укры о своей исключительности и праве на убийство. Не могу молчать, ибо предки мои по отцовской линии перебрались на Кубань из местечка Славянск, что в Малороссии. Когда вижу глаза испуганных детей и плачущих женщин, то сердце просто разрывается…Узнаю в них себя, сестрёнку двухмесячную на руках у матери и мать в слезах, в августе 1942 года. Тогда нас называли «эвакуированными», нынешних изгнанников называют «беженцами». Все они наши братья и сёстры…
Без политики – никак. Хотелось бы писать и говорить о литературе, да вот предмет нашего повествования – это, по сути дела, политический манифест о свободе слова и собраний, призыв русских писателей к западным коллегам о сочувствии и взаимопонимании – за нашу и вашу свободу.
Ни один писатель мира не откликнулся на это письмо, ни одна газета, ни один журнал не комментировали его. Левая печать Франции, разумеется, стояла на позициях «Правды», а правая печать не интересовалась положением русской литературы на данном этапе.
Писатели-эмигранты, естественно прилагали усилия к тому, чтобы голос из Москвы был услышан. Но их никто не слушал, их нигде не принимали, а ответ всегда был однообразным: вы потеряли ваши фабрики и заводы, поместья и доходные дома, текущие счета. Мы сочувствуем, но дела с вами иметь не хотим.
Бальмонт и Бунин сузили круг адресатов и написали письма-обращения «к совести французских писателей». Месяцами они обивали пороги издательств «большой прессы», чтобы опубликоваться, но это им не удалось.
И вот в январе 1928 года эти обращения появились наконец в маленьком периодическом издании «Ле Авенир», но…
Их никто не заметил.
За одним исключением: их заметил Ромен Роллан. Он прочёл письмо Бальмонта и Бунина, которые, по существу, комментировали и пересказывали анонимное московское письмо, прочёл и решил дать им урок. Свою отповедь он напечатал в февральском номере ежемесячника «Ле Эроп».
«Бальмонт, Бунин, я вас понимаю, – писал Роллан, – ваш мир разрушен, вы – в печальном изгнании. Для вас гудит набат погибшего прошлого. О, люди прозорливые, почему вы ищите себе сторонников среди ужасных реакционеров Запада, среди буржуазии и империалистов? О, новобранцы разочарований!...Секретная полиция всегда была в России, этот ужасный яд, от которого вянут цветы души нации…Всякая власть дурно пахнет…И всё-таки человечество идёт вперёд…по вас, по мне…».
Что тут скажешь – прекрасный стиль и безупречная логика, но…
Холодно, сухо и равнодушно. И здесь я уже понимаю Роллана: где набраться столько сердечного тепла и сочувствия для всех страждущих? Вон их сколько понаехало!
Как говорят прагматичные французы: «Каждый за себя, и только Бог за всех».
На этом дело не кончилось…Роллан обратился к Горькому в Сорренто, с вопросом: правда ли, что писателей в Советском Союзе угнетают?
В мартовском номере «Ле Эроп» (того же года) можно найти ответ Горького.
Он писал, что письмо «Писателям мира» – это фальшивка, состряпанная эмигрантами, что в Советском Союзе писатели куда более счастливы, чем в буржуазных странах и т.п.
Неправду сказал великий пролетарский писатель. Во-первых: даже если письмо действительно написано русскими эмигрантами в Париже, оно не является «фальшивкой» – ведь под ним стоит подпись «Группа русских писателей». А русские парижане поддерживали духовную связь с Россией и знали из первых рук о незавидном положении советских писателей.
Во-вторых: из того списка «безмерно счастливых» советских писателей, что приводит Горький в письме Роллану, половина вскоре были репрессированы, а некоторые расстреляны.
Несколько позже Горький опять написал Роллану и дал характеристику Бальмонта, как алкоголика, но Роллан этого письма не напечатал. Он, видимо, полагал, что Бальмонт, как личность всё-таки был более поэтом, чем алкоголиком. Последний недостаток на Руси часто совмещается с первым достоинством, и при этом одно другому не мешает, а даже повышает высоту творческого взлёта.
Поэт и он же алкоголик – да сколько угодно! Два в одном...Присоединяйтесь - третьим будете...
Ситуация с письмом русских писателей писателям мира своей безнадёжностью и прогрессирующей общественной глухотой напоминает нынешнюю обстановку на планете Земля. И никогда и никуда не денется литература от политики – они постоянно сосуществуют в тесном переплетении, и порой уже трудно отличить – где литература, а где политика.
Всё прогрессивное человечество, и не только «писатели мира», давно и безнадёжно болеют слепотой и глухотой по части восприятия кровопролитных войн и бедствий разного рода, что всё чаще происходят на Земле.
Люди при этом делятся на «своих» и «чужих», хотя все борются за свободу. Критерии деления на «своих» и «чужих» сиюминутные и политические. Сегодня одни – завтра другие. Своим надо помогать и верить, чужих – наказывать, не верить им, клеветать без стыда и совести, а если их убивают, режут, жгут, то так им и надо, террористам, коммунистам, сепаратистам и их детям.
Равнодушие мирового сообщества к бедствиям целых народов удручает, но уже не удивляет. Оно началось сто лет тому назад с Первой Мировой Бессмыслицы. Вслед за ней вскоре загремела Вторая Мировая Бессмыслица, унёсшая жизни пятидесяти миллионов людей.
А нынче, похоже, идёт Третья Мировая Бессмыслица. Называть её «холодной войной» неверно – кровь и слёзы льются горячие, да и фосфорные бомбы прожигают живую плоть весьма глубоко.
Куда, куда стремитесь вы, безумцы?
Этот вопрос, обращённый ко всему «прогрессивному человечеству», задаёт античный поэт Гораций, хотя он жил более двух тысяч лет тому назад. А разве человечество с тех пор стало умнее?