Красная омега. Глава шестая
Г Л А В А Ш Е С Т А Я
Очечко бог послал!!!
Радостный возглас картежника
КОМНАТА №11
Волк откровенно язвил и, не желая того, нарывался на скандал:
-- Ну, что, Казява, обхезался?
-- Закрой хлебало! – огрызнулся Казява.
-- Труханул, труханул! А еще духарился!
-- Заткнись, говорю!!!
Казява, по метрике – Игорь Казов, был самым крупным мальчиком в пацаньей группе, которая уже более полугода обитала в одиннадцатой комнате молодежного заводского общежития, расположенного на одной из тихих улочек рижского Задвинья.
В группу, кроме Казявы, входили Лешка Барсуков по кличке Мешок, Руслан и Мишка Козел. Все они вместе еще не стали хеврой, но и здоровым трудовым коллективом уже не были.
Казява в этом мальчишеском сообществе выполнял роль боевого кулака. В случае возникновения силовых трений, между обитателями 11-ой комнаты, с одной стороны, и окружавшим их враждебным миром, с другой, всегда на первый план выдвигался Казява. Бывалые парни потрясались его бесстрашию.
Он, не раздумывая, схватывался с более сильным противником и, благодаря яростному натиску, в большинстве случаев одерживал верх. Безоружный, решительно шел на шабер, и обескураженный противник отступал.
Волк, который заедался с Казявой, был новичком в этой компании. Его совсем недавно вселили в комнату №11. Поэтому он не знал особенностей казовской натуры. А остальные ребята знали.
Они знали, что если лицо Казявы начинало краснеть, то следовало быть осторожным и в словах и в движениях. Если же краска пурпурной злости достигала его ушей – всем нужно было, во избежании страстного взрыва, быстренько отойти в сторонку.
Итак, Волк не знал этого. А потому, несмотря на то, что уши Казявы стали яркими, как фонари, продолжал наезжать:
-- Вот так, Казявочка! Очко-то не железное! Играет!
Резкий прямой чуть не опрокинул Волка. Он пошатнулся, но устоял и принял боевую стойку, перенеся тяжесть тела на правую ногу. Волк прибыл из Белоруссии. Во время войны он партизанил наравне со взрослыми. В одной из боевых операций немецкий осколок порвал сухожилья под коленом его правой ноги. Партизанский врач спас ему ногу, но Волк навсегда остался хромым: травмированная нога не сгибалась. Эта несгибаемая нога служила ему мощным упором. В драке Волка почти невозможно было сбить с позиции.
В ответ на казовский удар он злобно ощерился:
-- Ну, ты, фраер! Давай! Подходи, сука!
Пацаны замерли. Ну, как же! Предстоял гладиаторский бой. Благородный бой, до первой крови.
Между противниками начался жаркий, беспорядочный обмен ударами. Через полминуты, когда из носа Казявы показалась красная струйка, а губы Волка вздулись и закровенели, Руслан втиснулся между бойцами:
--Дробь! Полундра! Ничья!
Бойцов растащили по углам. Казява, тяжело дыша, сел на свою койку, затем дрожащими руками достал из тумбочки коробку с табаком и свернул цигарку. Табак был отвратный. Он добывался из окурков, которые подбирались на улице. Раскурив самокрутку, Казов хмуро уставился в окно. В комнате повисла томительная тишина, но не надолго. Минуты через две из угла, где сидел Волк, прозвучало:
-- Казява, оставь сорок.
Это означало предложение мира и косвенное признание своей неправоты. Игорь докурил цигарку до половины, подумал, пакнул еще разок и протянул бычок Волку.
Мир был восстановлен!
РУСЛАН
В группе верховодил Руслан. Он был старше всех на целый год. Кроме поэтического имени и звучной фамилии Серебров, он имел еще и симпатичную внешность.
На его светлые, слегка вьющиеся волосы, на серые крупные глаза во всю засматривались местные девчонки. А Зинка-шалашовка уже два раза уводила его в камыши, которые густо росли за общежитием и простирались вплоть до дальнего пруда.
Эти прогулки в камыши очень интриговали жителей одиннадцатой комнаты. Вот и сейчас они, чтобы развеять тягостное впечатление от пацаньей стычки, стали заинтересованно выспрашивать у Руслана, что он и Зинка делали в камышах. Руслан не скрывал:
-- Мацались.
-- Ты, что и буфера тискал?
-- Тискал.
-- А, она?
-- Солоп гладила.
-- Ну и что?
-- Ничего.Приятно.
-- Чего же там приятного? Объясни! – недоумевал Лешка Мешок. Он был самым младшим в группе.
-- Тебе не понять. У тебя еще малафья с конца не капает. Вот как закапает, так и объяснять не нужно будет, сам прочувствуешь.
Руслан имел авторитет не только из-за возраста. Он был сама уверенность и надежность. Его речь и поступки отличались красотой, или вернее, эффектностью, и каждый из пацанов хотел быть рядом с ним.
Очень могло быть, что эти яркие качества подарила ему природа, но, скорее всего, он приобрел их будучи воспитанником матросов-артиллеристов. От моряков можно много чего перенять. Так, его артиллеристские наставники одарили своего питомца набором соленых флотских словечек, умением использовать матросский ремень с бляхой в качестве орудия самобороны, а еще -- качественной наколкой на левом плече в виде шикарного якорька.
Просоленные балтийцы, собранные с разных кораблей, они обслуживали стотридцатимиллиметровые орудия 99-й батареи береговой обороны. Батарея предназначалаcь для защиты либавского порта со стороны моря. Ладного Руслана, которого кто-то из них шкетом-замарашкой подобрал на либавском пирсе, считали сыном батареи.
Он был одет в морскую форму и состоял у батарейцев на котловом довольствие. Комбат своей властью присвоил ему шикарное флотское звание – юнга, которое ко многому обязывало.
Руслан флотский хлеб даром не ел. Он вместе с матросами банил орудия после учебных стрельб, нес дневальную службу и в соответствии с распорядком дня выполнял все положенные работы. Матросы любили своего приемыша, но не баловали, а наоборот приучали его к суровостям жизни.
Иногда, кто-нибудь из них брал Руслана с собой в увольнение или, как они говорили, на берег. После прогулки по городу и посещения кино моряк вместе с Русланом заваливался к своей знакомой.
Женщина на кухне угощала гостей разными вкусными кушаньями, под которые взрослые выпивали рюмку, другую вина и затем удалялись в отдельную комнату. А Руслан, оставшись на кухне, с удовольствием погружался в чтение старых журналов, попивая при этом чаек в прикуску с соевыми батончиками.
Батарейская жизнь Руслану была очень по душе. Но, к его жгучему сожалению, батарею на второй год после окончания войны расформировали. Заботливый комбат отвез Руслана в Ригу и устроил в детский дом для детей погибших военнослужащих.
Трехэтажное здание детдома располагалось в глубине квартала, с некоторым отступом от улицы Екабпилс, и выходило окнами на старый парк. Детдом Руслану понравился. Просторные,чистые спальни были пронизаны солнечными лучами. В актовом зале играл патефон. По лестницам с визгом носились воспитанники и воспитанницы.
Одеты они были очень пестро в яркие брючки, комбинезончики, широкие юбки. Все эти детские одежды были собраны американскими мамами и присланы в подарок бедным, обездоленным войной советским детям.
Появление в детдоме настоящего юнги привело его обитателей в определенное волнение. Всем, а особенно девочкам, хотелось с ним подружиться. Там Руслан и познакомился с Казявой, Мешком, и Козлом, которые к тому времени были уже старожилами этой сиротской обители.
В детдоме юному моряку пришлось расстаться с форменкой и клешами, но тельник он сохранил и носил его постоянно, самостоятельно стирая и гладя. Он и сейчас был в тельняшке, которую, взамен прежней, изношенной, выклянчил у моряков в Рижском порту
.
ЛЕШКИНА ЛЮБОВЬ
Руслан сидел за пустым столом и, в ожидании очередных вопросов, машинально тасовал основательно замузганную колоду карт. Однако, все молчали. Лишь Лешка порывался сказать нечто
После руслановых пояснений относительно приятностей от пребывания в камышах, Мешок стушевался. Стеснительность, вообще, была его характерной чертой, ну а когда разговор касался интимных тем, то он просто терялся. И теперь он сидел смущенный и порозовевший. Чтобы скрыть от товарищей свое смущение, он занял вызывающую позицию:
-- Дурак ты, Руслан! Нашел с кем мацаться. Неужели других получше нет? Вон сколько чудачек возле общаги трется.
-- Другие в камыши идти не хотят.
-- Почему?
-- Наверное, за целку боятся
На Мешка угнетающе действовали грубые, похабные разговоры парней о девушках. Когда под регот подростков кто-нибудь из старших ребят начинал цинично живописаать подробности своих галантных похождений, отмечая преимущества «королька» перед «сиповкой», Лешка незаметно покидал ржущую компанию.
Лешка Мешок боготворил девушек. Он считал их особыми, возвышенными существами. В своем боготворении он не хотел замечать, что и окружавшие его заводские девчата, и девчонки из соседнего общежития были грубы в разгворе и вульгарны в поведении.
Что некоторых из них старшие парни затаскивали на ночь то в одну, то в другую комнату, а утром, накинув на голову барышне простыню (для конспирации), сопровождали свою, как нынче выражаются, партнершу до общественного туалета, откуда предварительно выбивались все, пребывавшие там по нужде.
Ничего подобного Мешок не хотел замечать. От царившей в общежитии мерзотности и грязи его защищала невидимая, но эффективно фильтровавшая внешние сигналы, эфимерная оболочка. Эту оболочку создала любовь.
Да, да! Мешок был влюблен! Любовь была всепоглощающей, то есть, что бы он ни делал, чем бы ни занимался его мозг был забит только любовными флюидами и нежным образом возлюбленной.
Любовь поразила Мешка в детдоме. Парнишку ошеломила тихая, тоненькая, большеглазая девочка Кира. Чтобы увидеть ее лишний раз, он часами дежурил на лестнице, слонялся по коридору возле комнат, где размещались девочки, но при этом всеми силами пытался скрыть причину своего странного поведения.
Да разве от бывших беспризорников можно что-нибудь скрыть. Тем более, что Мешок только от одного, кем-либо сказанного слова «кирка», даже если под этим словом подразумевалось всего лишь земледельческое орудие или лютеранская церковь, стоявшая через парковый сквер напротив детдома, замирал и начинал краснеть. Разоблачителем Мешка стал Казява:
-- Пацаны, Мешок-то в Кирку втюхался!
Мешок тут же безоглядно кинулся с кулаками на более здорового Казова и моментально получил резкий тычок в нос, от которого белый свет стал цветным и звенящим.
Обиженные судьбой, полной мерой хлебнувшие лиха детдомовцы на редкость деликатно относились к нежным чувствам, иногда расцветавшим в искомканных душах отдельных мальчиков и девочек, поэтому казовскя бестактность была мгновенно осуждена, и матерые Лача и Бирюля заступились за Мешка. Казов, хотя и ярился, но получил добрую порцию плюх.
Детдомовские девочки имели альбомы. Имела альбом и Кира. Однажды она попросила Лешку Барсукова написать ей что-нибудь в альбом. Дрожащими руками Лешка взял альбом и после долгих раздумий отправился с ним на лютеранское кладбище возле кирки. Там он устроился около давно замеченного им романтичного надгробья.
Черным карандашом он старательно перенес в альбом и мраморного ангела, и урну, обвитую плющом, и узорчатые папоротники. Под рисунком сделал красивую надпись:
« Умру ли я, и над могилою гори, сияй моя звезда!»
Девочки с жарким интересом долго расшифровывали интригующий автограф. В конце концов, они пришли к однозначному выводу: Лешка Мешок влюбился.
У Киры была обязанность. Она заведовада изолятором -- небольшим двухкомнатным помещением. Производила в нем приборку, меняла белье. В изолятор помещались заболевшие воспитанники. Как правило, это были малыши с их сопливыми простудами. Кира ухаживала за ними. Чтобы малявки ночью не оставались без присмотра, она ночевала вместе с ними.
Мечтой Лешки было попасть в изолятор. После очередной бани он, разгоряченный, устроился у приоткрытого окна и простоял на сквозняке до тех пор, пока не зазнобило. На следующий день его с повышенной температурой поместили в изолятор. Это было счастье!
Рядом была Кира. Она ходила, разговаривала, раздавала лекарства, приносила с кухни пищу и кормила своих подопечных. Вечером, когда малыши уснули, Кира подсела к лешкиной постели, и он ей до полуночи взахлеб рассказывал сказки. Особенно девочке понравилась сказка Андерсена про братьев-лебедей и про их сестру, которая плела для них рубашки из крапивы.
В следующий вечер он декламировал, уже давно, специально для Киры, выученного наизусть, «Евгения Онегина». Слушательница была удивлена и спросила Лешу:
-- А, « Полтаву» ты можешь выучить?
-- Раз плюнуть!
Счастье пресеклось на следующий день: у Мешка упала температура и детдомовская медичка выдворила его из изолятора.
Мешок засел за «Полтаву». Но напрасно он старался. У него ничего не получалось. Вернее, сначала получалось, а потом онегинские строфы стали путаться с полтавскими, и когда он однажды публично выдал:
-- Театр уж полон, ложи блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не может воздух. Чуть трепещут…,
то понял, что, действительно, необъятного не обоймешь.
ПУТЕВКА В ЖИЗНЬ
Наступила весна, и Лешкино счастье рухнуло окончательно. По положению, каждую весну воспитанники детдома, достигшие шестнадцати лет, выпускались в самостоятельную жизнь. Попал в этот выпуск и Лешка, хотя и было ему неполных пятнадцать. Он не имел свидетелтства о рождении.
Чтобы выправить такой документ, его, для определения возраста, отвели к врачу. Тот осмотрел пацана, пощупал его яички и уцеренно изрек: « Мальчику исполнилось шестнадцать лет».
При выпуске старались учитывать наклонности и способности выпускников. Хорошо рисовавшего Бирюлю определили учеником к художникам ткацкой фабрики. Латыша Лачу направили в Рижское речное училище. Двух активных мальчиков оставили при детдоме – помощниками воспитателей.
Девочек-выпускниц устроили в пансионаты для обучения портновскому мастерству. А Киру, милую Киру отвезли в Даугавпилс, в школу медсестер. Перед отъездом она подошла к Лешке и украдкой сунула ему в руку что-то, завернутое в бумагу. В сверточке оказалась розовая девчачья расческа, а при ней записка:
"Леша, я никогда не забуду твои сказки!"
Самое незавидное распределение выпало Мешку, Казяве, Руслану и Козлу. Их направили в ФЗО №13 при заводе «Арсенал». Руслан определил однозначно:
-- Это нам Рыжий Пес мстит.
Приятели выразили согласие с мнением Руслана. Рыжим Псом воспитанники детдома кликали своего директора. Такое прозвище было несправедливым. Конечно, завуч Светлана Петровна была ласковее и добрее директора Некрасова, но и тот не был злым или вредным человеком. Просто он требовал четкого выполнения распорядка дня, решительно пресекал различные ребячьи вольности и ревностно следил за чистотой в помещениях и на территории возле детдома.
Дети не очень-то любили своего начальника. И как-то раз старшим ребятам пришла в голову мысль ошарашить Некрасова. У Руслана, как память от общения со взрослым миром, хранился в карманчике куртки пакетик с двумя презервативапи. Однажды одно из этих резиновых изделий было извлечено из упаковки.
В умывальнике его наполнили водой из под крана и осторожно, поддерживая снизу ладонями, доставили в спальню. Там тяжелый колеблющийся баллон был вывален за окно. Когда внизу на асфальтовой дорожке показался директор, идущий на работу, проказники резко убрали ладони из-под водяного шара и он, лениво покачивая боками, пошел вниз с третьего этажа.
Результат встречи шара с землей восхитил зрителей, головы которых торчали из всех окон. Мощь гидравлического удара взрывообразно с эффектным хлопком разметала жидкость вверх и в стороны. От неожиданности Некрасов присел, но сразу же восстал и бросил взгляд на третий этаж, профессионально фиксируя личности покусителей.
чувствительной. Виновников, а ими оказались Руслан, Козел, Казява, Мешок и еще один мальчик, наказали тем, что оставили дома, когда весь детдом отправился в цирк, где выступали знаменитые сестры Кох со своим «Семафором».
Всем поступавшим в ФЗО N13 предлагалась для освоения, на выбор, одна из следующих четырех специальностей: слесарь-универсал, токарь, фрезеровщик, слесарь-сантехник. Для бывалых детдомовцев, знавших как из ничего добыть еду, создать в чистом поле кров, на чем переехать из одного города в другой, чем пронять милиционера, эти новые производственные понятия ни о чем не говорили
Мешок предложил всем учиться на сантехника, поскольку, по его мнению, данная специальность связана с медициной, да и звание ‘‘техник’’ звучит солидно.
После консультаций с другими абитуриентами предложение Мешка было решительно отвергнуто, наша четвертка решила учиться на фрезеровщиков.
Спустя шесть месяцев каждый из них получил документ, где было начертано:
Профессия – металлист
Специальность – фрезеровщик
Квалификация—третий разряд.
Эта путевка в жизнь привела их в ремонтный цех завода «Арсенал», на котором производилось автоматическое стрелковое оружие и ремонтировались пушки.
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ
Субботним вечером, в канун мальчишеской драки, Руслан, оглядев скучные лица товарищей, медленно промолвил:
-- Ну, братва, что завтра будем штефкать?
Вопрос был явно риторический, поскольку в одиннадцатой комнате никакой еды не было и заметных денег на её покупку – тоже.
Администрация завода проявляла определенную заботу о молодежи из заводского общежития. На некую сумму, вычитаемую из их заработка, молодых работяг ежедневно, кроме воскресенья, кормили обедом в заводской столовой. Ну, а завтрак и ужин они должны были организовывать сами.
У непрактичных подростков получка улетучивалась мгновенно. Обитатели десятой комнаты не употребляли спиртного, не марафетили, еще не тратились на девочек, но уже на пятый-шестой день после получки денег у них не было. Две страсти съедали их трудовые рубли: любовь к сладкой продукции местной кондитерской фабрики „Laimа” и азартная игра в карты.
В ответ на вопрос Руслана относительно штефки, обитатели одиннадцатой комнаты провели ревизию своих карманов. Результаты ревизии показали, что если сложить все рубли в одну кучу, то этой кучи хватит на покупку четырех буханок хлеба. В нормальном режиме каждый из подростков за раз мог съесть 1 кг. белого хлеба и 1 кг. сахарного песка. В аварийном же режиме, когда денег было чуть-чуть, меню упрощалось, но масса пищи при этом не изменялась – 1 кг. черного хлеба и 1 кг. квашеной капусты.
Понятно, что для таких проглотов, какими были бывшие детдомовцы тех четырех буханок хватило бы только на один присест. А до получения аванса нужно было продержаться целую неделю. Поэтому возник простой вопрос: что делать?
Волк предложил толкнуть барыгам на балочке комплект нового постельного белья, только что выданного комендантшей общежития.
Мешок высказался за наиболее, как он считал, верный вариант: увести что-нибудь съестное на товарной станции, где всегда стояли под разгрузкой вагоны с продовольственными товарами.
Шустрый Козел напористо уговаривал товарищей совершить заход на местный толчок и что-нибудь «позаимствовать» у торговок. Когда предложения иссякли, решительный голос подал Руслан:
-- Наши гроши – что они есть, что их нет. На втором этаже лакшат во всю. Пусть Мешок на эти деньги там побанкует. Он везучий. Пофартит – очень хорошо. Нет – не жалко. Вот тогда и пойдем по утрянке на товарную станцию.
Лешка Барсуков при всей своей застенчивости в общении с незнакомыми людьми и нерешительности в поступках (отсюда и прозвище) пользовался у товарищей определенным уважением. Он был из Ленинграда, а это уже говорило о многом, кроме того, он, по сравнению с другими, был более начитан.
В детдоме Светлана Петровна по литературным юбилейным дням чаще всего ему поручала выступать перед детдомовской аудиторией с сообщениями и реферетами о творчестве того или иного писателя.
Хотя в заводской подростковой среде сила и ловкость ценились неизмеримо выше, чем интеллигентность и образованность, к Мешку относились с уважением -- он единственный из жильцов 11-ой комнаты, а может быть и всего общежития, ходил после работы в вечернюю школу рабочей молодежи, где учился в седьмом классе. Из молодежи в классе кроме Мешка был еще один паренек. Остальные ученики – взрослые дяди, среди которых выделялись три офицера. Учеба давалась им с трудом и они постоянно обращались за помощью к смекалистому Лешке.
Товарищи уважали Мешка не потому, что он, в отличии от них, постигал различные школьные премудрости. Они восхищались его упорством. Это ж надо подумать! Никто не заставляет учиться, а этот, мягко выражаясь, чудак почти каждый вечер прется в свою занюханную Ш.Р.М.
Не знали друзья-приятели, что была у Лешки одна тайная и очень важная причина, которая заставляла парнишку учиться, вынуждая его ради каких-то никчемных теорем, схем кровообращения окуня и лягушки, давно отгремевших династических распрей, жертвовать отдыхом и немудреными пацаньими развлечениями.
Правда, с развлечениями было не густо. Помимо карт и бесцельного шляния по улицам, мальчики иногда ходили в кино, с удовольствием выезжали на взморье для участия в пробных отстрелах отремонтированных орудий и обязательно глазели на различные уличные зрелища, из которых наиболее интересными для них оказались первомайские шествия и публичное повешение на городской площади немецких прихвостней.
Мешок был начисто лишен жиганского хиста и поэтому к рисковым операциям не привлекался. Считалось, что «он и сам засыпится, и других зашухарит“ А, вот, в картах ему частенько везло. Когда играли в незатейливое „очко‘‘, он умудрялся запоминать расположение карт в колоде, по поведению партнера примерно оценивать, что у того на руках, а банкуя, мог немножко и смухлевать.
Однако в этот раз игра у Мешка не заладилась. К двум часам ночи он продул и деньги, собранные товарищами, и те, что подзанял у своих знакомых Руслан, и свою заначку на покупку пальто. Поход на товарную станцию стал неизбежен.
Хоздвор товарной станции Торнакалнс был окружен забором. Туда, к крытой платформе подавались вагоны, груженые то мукой и сахаром, то ящиками со сгущенным молоком, консервами и т.п., но чаще всего под разгрузкой стояли пульманы с соей. Разгружали вагоны шумливые женщины. Охранял выгружаемое добро пожилой стрелок, вооруженный берданой с холостыми патронами.
Вот в этот оазис калорий и наведывались время от времени алчущие обитатели одиннадцатой комнаты. Конечно, на мешок с сахаром или там на ящик с американской тушенкой ребята не зарились: и вынести трудно, да и опасно – запросто срок схлопочешь за хищение соцсобственности. Основное внимание обращалось на соевые бобы, горки которых высились на платформе.
Схема действий была проста. Притаившись за вагонами, пацаны выжидали момент ухода теток-грузчиц в сарай на перекус. Когда это происходило, один из них начинал в дальнем конце двора шуметь, отвлекая на себя внимание стрелка. Остальные же в это время ныряли под разгружаемый вагон, хватали с платформы то, что можно схватить, набивали карманы соевыми бобами и исчезали. Все это очень напоминало набег обезьян на кукурузную плантацию.
Сырая соя – очень невкусный продукт, но если сою поджарить на сковороде, то вкус ее резко улучшается и становится похожим на вкус поджаренных семечек подсолнуха. Когда народ приходил с соевой добычей, в комнате разжигалась плита. Бобы высыпали на большой противень и поджаривали на плите до золотистого цвета. Готовая соя, прямо горячей, разбиралась по карманам и начиналось деловитое похрустывание – молодые, крепкие зубы непрерывно дробили душистые и очень питательные бобинки.
Поедание сои в больших дозах неизбежно приводило к одному нежелательному побочному последствию: процесс переваривания соевых бобов сопровождался интенсивным газообразованием. Но даже это неприятное явление с подачи Руслана-артиллериста было превращено в оригинальную забаву.
Публика с раздутыми животами ложилась на койки спиной кверху, штаны при этом спускались. По жребию назначался бомбардир, который вооружался коробком спичек. Когда у кого-нибудь из возлежащих созревало событие, то раздавался возглас:
-- К орудию !
--Есть, к орудию!– весело отзывался бомбардир.
-- То-о-о-всь!
-- Есть, товсь ! – бомбардир зажигал спичку, подходил к ’’орудию’’ и подносил горящую спичку к аналу.
-- Залп !!!
Раздавался раскатистый треск и над попенгагеном расцветал желто-голубой огненный шарик. Под хохот и юморные замечания озорных соеедов вступали в дело и остальные „орудия‘‘. По завершению канонады подводились итоги. За самый большой, как по объему, так и по продолжительности, результат автору его вручался небольшой заранее приготовленный приз.
ДЕЛОВАЯ ВЫЛАЗКА
Воскресным утром, оставив Мешка дома делать уроки, голодная команда отправилась на товарную станцию, которая работала без выходных. Казява решил, что в карманы сои вмещается мало и взял с собой наволочку. Волк заметил:
-- Пока наволочку нагребешь, тебя стрелок застукает.
-- Ништяк, не бздюмо! Видал я этого стрелка!
Еще при подходе к цели ребята заметили некие необычности: ворота хоздвора были закрыты, а у калитки стоял солдат с автоматом. Игнорируя необычности, пацаны преодолели дырку в заборе, подобрались к платформе и, улучив момент, стали деловито отовариваться.
В этот день на хоздворе разгружалось что-то уж очень серьезное. В разгар отоваривания из-за угла, совершенно неожиданно для добытчиков, показался еще один автоматчик. Увидев непорядок, он резко вскинул автомат и рявкнул:
-- Стой! Стрелять буду!
Народ метнулся под вагон и бросился к забору. В догонку простучала автоматная очередь. Это было очень страшно. Пацаны ныряли в дырку, как смазанные. Казява где-то бросил свою наволочку. В дальнейшем этот факт и послужил поводом для насмешек со стороны бывалого Волка. Ему-то автоматные очереди были не в диковинку.
После очередной неудачи обзавестись чем-нибудь съестным, у приятелей осталась последняя реальная возможность раздобыть пищу. Такой возможностью являлась вылазка на рынок.
В одиннадцатой комнате основным специалистом по базарным вопросам был Козел. Он отличался от остальных членов команды своей неукротимой энергией и неиссякаемо фонтанирующими инициативами. Когда через много десятков лет Алексею Георгиевичу Барсукову попался на глаза сборник гариков, персонаж одного из которых совал в шестеренки свое самое сокровенное, он сразу же вспомнил Мишку Козла. Мишка и кличку-то получил из-за своей непомерной активности.
Ригу война пощадила. И хотя развалин в городе было мало, одна из руин щерилась своими рваными стенами прямо перед окнами общежития. К весне её разобрали и образовавшуюся площадку подровняли бульдозером. Вскоре Козел заметил, что когда идет дождь, то на площадке, в одном месте что-то искрит. Однажды одиннадцатая комната, заинтересованная этим явлением, в полном составе отправилась выяснять причину искрения. Оказалось, что искрят оголенные провода, узлом скрученные в открытой металлической коробке.
В Козле сразу же проснулся экспериментатор:
-- Вот если побрызгать на провода, долбанет или нет ?
-- Конечно, долбанет – пришли все к одному выводу.
-- А я думаю, что нет.
-- Почему?
-- Струя-то не сплошная.
-- Все равно долбанет.
-- Нет!
-- А ты попробуй.
-- И попробую.
Тут же заложились на кило халвы и Козел растегнул ширинку. Когда струйка, поблуждав около коробки, коснулась проводов, произошло непредвиденное. Козла резко скрючило и отбросило в сторону.
Он лежал на битом кирпиче без сознания, а из почерневшего отростка продолжала истекать вялая струйка. Испуганные пацаны подхватили Козла и потащили его в заводскую санчасть, расположенную неподалёку. Оттуда его отвезли в больницу.
Из больницы Козла выписали через две недели. Отросток ему залечили, но, на беду парнишки, у него открылось, как следствие электрошока, ночное недержание мочи. Именно эта немочь и обусловила его кличку.
РАЗРЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
Агрессивная стайка подростков, возглавляемая Козлом, приближалась к базару. Мишка шел, вызывающе вскинув голову и презрительно прищурив глаза. Это был его ответ на неприязненные взгляды, которые бросали добропорядочные рижские обыватели в сторону неряшливо одетых юных трудящихся.
Сказать, что они были одеты неряшливо – это значило польстить им. На них были очень замасленные бесформенные штаны и давно отслужившие свой срок грязные пиджачки, с оттянутыми карманами. В каждом кармане покоилось по токарному резцу. Это было их холодное оружие, предназначенное для самообороны.
В Риге уже перестали стрелять в офицеров, и уменьшилось количество диверсионных актов, хотя совсем они не прекратились. Так накануне 1 мая на площади Победы были сожжены праздничные трибуны. Стычки же между русской молодежью и нацоналистически настроенными пуйками не стихали и были повседневным явлением.
Особенно трудно и опасно было рабочим парням, возвращавшимся в общежитие с вечерней смены. В темноте на них иногда нападали с кастетами, велосипедными цепями, стальными прутьями. В ответ шли резцы, треугольные напильники и заточки.
На базар можно было бы идти и безоружными, но с резцами было как-то спокойнее.
Базар жил своей обычной шебутной жизнью. Шумели и размахивали костылями инвалиды. Цыганки вкрадчиво обхаживали своих клиентов. Торговки мелочевкой во всю рекламировали несравненные сигареты ’’Mokko’’.
Вначале ребята решили удовлетворить свои эстетические потребности. Они с интересом пронаблюдали спектакль, который разыграла бригада наперсточников, вовлекая в игру какого-то деревенского тюху. Положив руки на плечи друг другу, пацаны качались от хохота, зря на то, как лопух-деревенщина, в напрасных попытках угадать колпачок, под которым лежит горошина, выкладывал пройдохам сотню за сотней.
После этого они остановились у лотка игроков в три листика. Толстому лоху, с азартом приникшему к лотку, популярно объяснили, что из трех карт одна карта либо туз либо картинка. Если из этих трех карт, брошенных на лоток рубашками вверх, он откроет картинку или туза – выигрыш его.
Толстого простофилю искустно разогревали. Когда он положил на кон пять тысяч, банкир, якобы случайно, отвернулся. Его сообщник тут же отвернул угол одной из карт. В углу ничего не было. Все ажиотажно зашумели:
-- Туз, туз, туз! Удваивай ставку!
Лох удвоил.Банкир предложил:
-- Делай игру!
Дрожащей рукой, уверенный в выигрыше, наивный дядя открыл карту…
Двойка!?
Наши приятели не стали смотреть, как из лоха будут выбивать проигрыш, а направились в угол откуда звучала музыка. Там пестрый попугай вытаскивал клювом счастливые билетики. Его хозяин сидел рядом и время от времени подзаводил патефон, который гнусаво воспроизводил какое-то танго. Налюбавыавшись попугаем, добытчики решили, что пора приступать к основным действиям и растворились в торговых рядах.
Вскоре базар огласился визгом. Торговка в белом халате, продавашая сало, вцепилась в Казяву. На помощь ей пришел сосед-латыш. По проходу бежал еще один доброжелатель, но не добежал – ему Руслан подставил ногу и тот растянулся на полу.
Возникший невесть откуда Козел сыпанул в глаза орущей торговке горсть табачного мусора и ей сразу же стало не до Казявы. Волк не сильно ткнул отрезным резцом в бок дядьке, помогавшему торговке. Мужик ойкнул и отпустил Казяву. Незадачливые экспроприаторы мигом сыпанули с базара.
Вид Лешки, склонившегося над сочинением на тему: „Образ русской природы в произведениях А.С.Пушкина’’, взъярил прибывших с базара приятелей. Его обвинили в захребетничестве, в стремлении на чужом транспортном средстве въехать в рай. Руслан решительно заявил, что теперь очередь Мешка добывать что-либо съестное. Мешок занеудомевал:
-- Где же я достану штефку? Скажите, где?
Друзья тотчас же сказали. Начал Руслан, дурашливо загнусив старинные вирши:
-- Где,где? В п..де! На самом дне!..
Злесь он прервал гнусение, чтобы и другие могли получить удовольствие от декламирования «классики».
Первым такой возможностью воспользовался Козел. Он дополнил Руслана:
-- На левом повороте, на нижней полке, где е..тся волки!
Волк подхватил:
-- Еще повыше, где е..тся мыши!
Казява завершил:
-- Подожди немножко, зае..тся кошки!
-- Железно! Молодцы. Кое-что понял. А потолковее можете? – невозмутимо поинтересовался Мешок.
-- Еще как можем-то! – сказал Руслан. – Пока мы шлепали домой, придумали вот, что. Смотайся-ка ты, друг ситный, к Светлане Петровне. Где она живет ты знаешь.
-- Ну!
-- Х.. гну! – не преминул отреагировать Руслан. – Смотайся и отканючь рублей сто в долг. Она тебя любит – она не откажет.
Лешка опешил. Просить деньги у завуча детдома он не мог. Это был бы позор. Но приятели напирали. Несговорчивость Мешка начинала их злить. Тогда Мешок молча оделся и вышел на улицу. Немного постояв и подумав, направился он не к Светлане Петровне, а на улицу Екабпилс, где размещался его родимый детдом.
К детдому он вышел со стороны парка. Через щель в заборе Мешок увидел двух пацанов из средней группы. Они у сарая пилили дрова для кухни. Мешок свистнул, пильщики подошли:
-- У-у-у! Мешок! Здорово! Как там ребята?
-- Пацаны, мы припухаем. Выручайте.
-- Что нужно?
-- Какую-нибудь шмотку, чтобы загнать на толчке.
-- Поняли.
Сообразительная пара исчезла, а минут через пятнадцать появилась вновь с чем-то завернутым в газету.
-- Держи, Мешок. Это корочки. Кожаные и совсем новые.
Мешок поблагодарил дарителей и поспешил на базар. В свертке, переданном ему детдомовцами, оказались добротные черные ботинки, которые он, не торгуясь, продал какому-то темному типу
. Обзаведясь деньгами, Мешок зашел в первый, попавшийся ему на пути, магазин и купил там батон и кулек подушечек. Выйдя из магазина, он вспрыгнул на подножку проходившего мимо трамвая и поехал в общежитие. В пути проголодавшийся Лешка отламывал крупные куски от батона и отправлял их в рот. Про подушечки он тоже не забывал.
Появление Мешка в комнате номер одиннадцать было триумфальным. Он грохнул на стол две буханки хлеба, две большие банки свиной тушенки и извлек из карманов несколько горстей конфет, завернутых в красивые фантики. Народ загудел что-то восторженное и с энтузиазмом набросился на еду.
ПИСЬМО
В разгар поглощения пищи открылась дверь и в проеме нарисовалась комендантша с почтовым конвертом в руке. Неприязненно оглядев едоков, она прогундела:
-- На вашу комнату письмо пришло.
У юных трудяг дружно отпали челюсти: получать письма им было абсолютно не от кого. После нескольких мгновений тишины Казява осторожно спросил:
-- А кому письмо-то?
Комендантша поднесла конверт к глазам:
-- Барсукову Алексею Георгиевичу.
-- Мешок!!! – заорал Козел. – Тебя знают! Тебе пишут!
Руслан спросил с интересом в голосе:
-- От кого письмо?
Комендантша снова уставилась на конверт, но прочитать ничего не успела. К ней подскочил Мешок, выхватил птсьмо и выбежал из комнаты. Оказавшись в дальнем углу двора, Лешка стал нервно вскрывать конверт. Руки дрожали, кровь толчками бухала в голову. Он знал от кого это письмо.
На прошлой неделе по почте им было отправлено в Ленинград пространное послание. В нем впервые после побега из дома, впервые за три года своих скитаний Лешка оповещал маму о том, что он жив, здоров, о том, кто он есть и где находится. С особой гордостью сообщалось об окончании им седьмого класса. К сообщению прилагалась выписка оценок из школьного свидетельства. По всем предметам, кроме русского языка, отметки были отличными.
Всю неделю Лешку мучили сомнения: вдруг письмо не дойдет, вдруг мама переехала или с ней что-либо случилось (все-таки три года это срок). Вдруг он не дождется ответа. И вот дождался!
Мама писала: «Здравствуй мой дорогой сыночек. Пишу тебе ответ , а слезы так и льются. За эти годы я вся сердцем извелась. Не было минуточки, чтоб я о тебе на думала. Уж и не чаяла о тебе услышать что-нибудь, сыночек мой ненаглядный. И вдруг письмо. Я его всего слезами облила и исцеловала.
Все наши читали твое письмо по нескольку раз. И каждый раз плакали. И дядя Федя, и тетя Шура, и Нина с Люсей. Приезжай скорее, моя радость, домой. Мы все тебя с нетерпением ждем...»
Письмо было длинное. В нем мама рассказывала о своем житье-бытье, о семейных новостях, расписывала, как им будем хорошо, когда он вернется ломой. Она надеядась, что это случится очень скоро. Однако потребовалось более трех месяцев, чтобы выхлопотать разрешение Главного управления трудовых резервов на перевод фрезеровщика Барсукова из Риги в Ленинград.
ВСТРЕЧА
В том году весна в Камарах была теплая и дружная. Под щебет птиц и перханье небесного баранчика Барсуков споро провернул посевную, то есть посадил картошку, посеял семена корнеплодов, высадил помидорную рассаду, понатыкал в грядку проклюнувшиеся огуречные семечки. Образовалось несколько свободных от огородных забот дней, которые он решил использовать для поездки в Питер.
Когда он вышел на Обводном из автобуса, то решил не лезть в трамвай, а прогуляться до метро пешком. Он шел по замусоренной Лиговке и внимательно рассматривал петербургскую толпу. Она неприятно отличалась от бывшей ленинградской.
На улице появилось много нищих. Уличные певцы и музыканты тщились выманить у понурых прохожих сотню, другую на прокорм. Перекрестки обсели скупщики стеклотары, многочисленные торговцы. Между ними лениво перемещались, одетые в камуфляжки, то ли охранники, то ли бандиты.
Петербургские гавроши с тряпками наперевес бросались к притормозившим у светофора машинам. Это был их жалкий бизнес. Они вытирали грязь с лобовых стекол автомобилей. У станции метро суетились забытые с военной поры наперсточники и игроки в три листика.
Барсуков с горечью всматривался в серые, стертые лица обобранных, обманутых ленинградцев, в их глаза, которые выражали то растерянность, то безразличие ко всему происходящему. И вдруг он вздрогнул! В потоке невыразительных лиц, среди каких-то вялых, невзрачных фигур прямо на него ярким эмоциональным пятном двигался Козел!!!
Хотя бывшие детдомовцы и сильно постарели, но друг друга узнали сразу, и сразу же, без обиняков, кинулись обниматься, вопя на всю улицу:
-- Мишка!!!
-- Лёха!!!
Через десять минут оба, восторженные и растроганные, сидели за столиком какого-то случайного кафе. Обычно, разговор бывших приятелей, встретившихся после очень долгой разлуки, не бывает длинным – случайно сошлись совершенно разные люди с абсолютно несхожими интересами. Здесь же жаркий разговор длился, не переставая, уже третью рюмку.
-- Ты знаешь, Леха, твой пример подвиг нас на невероятное: мы решили учиться. Уже после того, как ты уехал в Ленинград, нас нашел Лача и убедил закончить седьмой класс и поступать в речное училище. Мы так и сделали.
-- А, Волк? Он же хромой.
-- Волк еще летом уехал в Белоруссию. Там у него родственники объявились.
-- Так, ты что, выходит речник?
-- Не совсем. Когда я заканчивал училище, меня в одну контору по сбору статистики завербовали. Там я и проработал до пенсии. Да и сейчас у них подрабатываю, от случая к случаю. Ну, а ты как?
-- Да, ничего особенного. Когда я вернулся в Ленинград, то устроился на завод «Линотип». Работал фрезеровщиком и ходил в ШРМ. После окончания десятого класса поступил в Высшее военно-морское инженерное училище. После выпуска был направлен на Черноморский флот. Там и служил до пенсии.
-- У-у-у! Да ты, капитан.
Барсуков усмехнулся:
-- Бери круче – капитан второго ранга.
-- Браво, Мешок! Знай наших! А сейчас чем занимаешься?
-- Да ничем. В деревне хозяйствую.
-- Это хорошо. А деревня-то далеко от Ленинграда?
-- Далеко. В Тихвинском районе.
Козел с заметной заинтересованностью спросил:
-- А как деревня называется?
-- Камары. Это сразу за Шугозером.
По тому как собеседник глазами и мимикой отреагировал на ответ, Барсукову показалось, что Мишке эти названия не в новость. Махнули по четвертой и перешли на лирику.
-- После твоего уезда в Ленинград, в ту же осень, к нам прикатила Кирка. Якобы нас навестить. Когда узнала, что ты уехал, сразу скуксилась. Я такого не ожидал. Побледнела, и ей вроде плохо стало. Присела на минутку. А потом резко, даже не попрощавшись, выскочила за дверь.
-- А, что с ней дальше было.
-- Вот, не знаю. Слышал, что замуж вышла. Да не очень удачно. А у тебя, как на семейном фронте?
-- Женат, но жены последние годы почти не вижу.
-- Что, так?
-- У меня дочь живет в Берлине. Сын – в Кишиневе. Вот она между ними и мечется. А, ты, что имеешь ?
-- Жена, две дочки.
-- Слушай, -- вспомнил Барсуков, -- а как у тебя с концом-то обошлось?
-- Нормально! Недержание прошло. А два шрама на конце загрубели, стали, как два узелка. Бабам нравится.
Мишка взглянул на часы и заторопился. Приняли на посошок, обменялись телефонами и условились созвониться в течение месяца, чтобы посидеть капитально.
Весь оставшийся день Барсуков был в состоянии человека, получившего приятный подарок. На душе было светло и радостно. И в следующие дни у него в делах все ладилось.
Ему нужно было оформить ряд документов. Обычно в конторах намаешься пока всех чинуш обойдешь. А тут все сделалось как нельзя лучше. Быстро закончив хлопоты, Барсуков возвратился в Камары.
ПОЧВА ДЛЯ СУЕВЕРИЙ
Вера Платоновна, блондинистая «кузина» Александра Ивановича, оказалась совершенно прекрасной и очень приветливой дамой. Она пришлась в Камарах ко двору.
Камарцев особенно умиляло то, как она тепло относилась к своему «двоюродному брату», называя его Шуренькой. В свою очередь и Александр Иванович не скупился на нежности. Этот недавний женоотрицатель угодливо егозил возле „кузины“ и поминутно сюсюкал:
-- Верунчик, Верунчик, Верунчик…
Хотя деревня стояла посреди лесов, Верочка, как её называли деревенские, не очень-то любила ходить по чащобам. Она предпочитала грибы и ягоды покупать у местных баб. Ну а если и отправлялась в лес, то щедро намазывалась различными антимоскитными кремами, надевала накомарник и обвязывала голову и шею платком. В лесу перед ней шествовал Александр Иванович. Он энергично размахивал большим ножом, похожим на мачете, и обрубал ветки деревьев, не допуская, чтобы какой-нибудь сучок коснулся Верунчикина личика
.
Она была желанным гостем в каждой избе, да и к ней в дом люди заходили с удовольствием. Мужчины её откровенно привечали, а женщины, так те вообще, в ней души не чаяли. И их можно было понять.
Верочка была настоящим кладом. Она шикарно гадала и на картах и на пепле. А по линиям руки уверенно предсказывала счастливую судьбу и улучшение благосостояния. Эта, обыкновенная, на первый взгляд, женщина могла снимать сглаз, отваживать мужиков от водки, присушивать девкам желанного. Где она всему этому научилась неизвестно, но научилась капитально.
В средние века её, наверное, сожгли бы, как ведьму. Ну а в наше просвещенное время к ней относились бережно и уважительно: Кашперовский, не Кашперовский, а болячки разные успокаивать умеет.
Известно, что в смутные времена народ всегда впадал в суеверие. Вот и в наши драматические девяностые люди потянулись, кто к прорицателям, кто к гадалкам, кто к астрологам. И специалисты, подобные Верочки, стали пользоваться большим спросом.
Большинство же надломленных, растерянных людей качнулись к церкви. И власти, которые не могли ни накормить стариков, ни дать трудоспособным людям нормальную работу, поощряли этот процесс, возвращая церкви её недвижимость, национализированную в свое время большевиками.
Казалось бы, что советский народ, пройдя через пионерию и комсомол, навсегда получил гарантированную прививку от «мракобесия». Ан, нет! Бывшие горячие поклонники Вали-пионерки вдруг стали говеть, исповедоваться, причащаться.
Даже недавние коммунистические бонзы, каким-то образом ставшие демократическими вожаками и горячими либералами, срочно отреклись от своего материалистического кредо и поперлись в церкви «работать подсвечниками», т.е. наладились выстаивать службы с зажженными свечами в руках.
Барсуков по этому поводу вопрошал сидевшую перед ним Анну Матвеевну:
-- Этих-то какая нелегкая понесла в храм? Ну, понятно, братки там разные, рекетиры, предприниматели. Их в каждый момент могут завалить. И кроме боженьки надеется им не на кого. Вот они и понавесили на себя крестов. Икон везде понаставили. Все резонно. А бывшим коммунистическим секретарям-то на что сдались соборы да мечети?
Анна Матвеевна пояснила:
-- А мода сейчас такая. Вот и они фасон держат. Двуличные они люди, вот, что я вам скажу. В партии были – говорили одно, а в уме держали другое, и сейчас хвостом вертят. Вы думаете, они в бога верят? Как раз!
Анна Матвеевна зашла к Барсукову посовещаться. Она до сих пор все еще не привела в норму свои мосты, поврежденные в банном инциденте. Женщина очень переживала, что затянула решение этого вопроса. Раньше можно было протезы изготовить практически бесплатно. Теперь же ого-го! А у Барсукова были знакомства в стоматологическом мире.
Разговор о партийцах-перебежчиках состоялся случайный, пустячный. И тема-то всплыла отнюдь не жгучая. Поэтому Барсуков безо всякого азарта предложил:
-- Давайте исходить из того, что они все-таки люди. Ну, разорили страну. Ну, опустили народ -- ниже некуда. Ну, дали гору оружия горцам, и послали наших ребятишек это оружие изымать. Так может быть им теперь не спиться? Может быть совесть мучает?
-- Ага, разбежались! Выходит, вы полагаете, что они тянутся в храмы от смущения за то, что натворили. Спешат грехи замаливать?
-- А, что! Все может быть.
-- Ох, сомневаюсь. Ну, если и так, то они зря напрягаются.
-- Почему?
-- Я, конечно, точно не знаю, но из христианских книг, вроде, следует, что не любой грех можно замолить.
-- Так, что?
-- А, то, что на них висит такой грех, который, если даже попы и отпустят его, всевышний не простит.
-- Ой, Анна Матвеевна, что-то вы высоким штилем заговорили. Ну-ка, просветите меня, что это за грех такой?
-- Они детей обидели!
У Анны Матвеевны подрастали внуки и болезненная реакция бабушки на происходящее была понятна. Последнее время и Антон, и Машка стали плохо управляемыми. Это её очень беспокоило.
По её мнению, самым подлым делом либеральных строителей капитализма, самым непрощаемым их прегрешением было бессовестное обездоливание детей.
-- Коммунисты такие, коммунисты сякие! Демократы валят на них всякую дрянь,— высказывала Барсукову свою встревоженность Анна Матвеевна, -- Вы знаете, я не сторонница коммунистов. Их действительно есть за что ругать. Но свою, совершенно благородную установку: „Все лучшее – детям!” они настойчиво осуществляли на практике.
Эти такие-растакие, этакие-разэтакие в свое время построили массу детских площадок, наоткрывали тысячи домов пионера и школьника, где работали самые разнообразные кружки, насоздавали бесчисленное количество оздоровительных комплексов и пионерских лагерей, образовали сеть детских спортивных, музыкальных, художественных школ, систему детских библиотек, много театров юного зрителя…
-- Ах, Анна Матвеевна, ну кому вы все это рассказываете? Я сам днями пропадал в ДПШ. Там каждый день было что-нибудь интересное: концерт, кино, вечер викторин. Я занимался в двух кружках: рисования и электро-техническом.
-- Вот видите. А сейчас, чем детям заняться? У них все отобрали! Их бросили на выживание в омут бездуховности, в лапы криминала. Когда этих демократов скинут, а их обязательно скинут, то новая власть первым делом начнет возвращать детям отнятые у них дворцы, дома, стадионы, загородные оздоровительные комплексы и прочее.
-- Зря надеетесь. Эти так просто власть не отдадут. Эти вцепились в страну крепко и надолго.
--Как сказать. Все считали, что и социализм в СССР на века. А вот поди ж ты! Тем более, что какую бы сейчас сторону жизни ни взять, везде стало хуже, чем было.
-- Это точно. Кстати, о детях. Пресса сообщает: детская преступность в Петербурге по сравнению с дореформенными временами возросла в тридцать раз, детская наркомания – в сорок раз. По стране бродят миллионы беспризорных детей. И это в мирное-то время. И никто ими не занимается, никому они не нужны.
-- А вы знаете какая у этих несчастных беспризорников жизнь?
-- Знаю.
Анна Матвеевна удивленно вскинула на собеседника глаза:
-- Да, откуда вы знаете?
-- А я сам после войны беспризорничал. Но бродячим детям в то время было, наверное, немного легче, чем сейчас. Мы странствовали вдоль железных дорог, по которым катили из Германии демобилизованные победители. Солдаты были веселые и очень добрые. Они оделяли нас хлебом, тушенкой, ну а каши и щей можно было есть до отвала.
-- Как интересно. И долго вы так путешествовали?
-- Не очень. С полгода. Тогда беспризорниками плотно занималась милиция. Она отлавливала бродячую шпану и направляла ее в соответствующие учреждения.
-- В какие?
-- Меня поймали в Гульбене, накормили в милиции вкусным фасолевым супом и отправили еще с двумя такими же как я гуленами в Ригу, в детприемник-распределитель. Там вольный нрод сортировали и направляли: кого в колонию, кого в спецучреждение, кого в детдом. Меня, не знаю почему, поместили в только что открывшееся в Риге Нахимовское училище.
-- Ой, как здорово! Так вы с детства получили флотское воспитание?
-- Нет, не получил. К весне меня вытурили из училища. За недисциплинированность и неуспеваемость. Изучать тычинки и пестики мне не хотелось. Все свободное время я посвящал чтению книг о путешественниках и первооткрывателях. Перечерчивал из книг карты с маршрутами их странствий.
-- И куда же вас, как вы выражаетесь, вытурили?
-- В Рижский детский дом для детей погибших военнослужащих…
КТО ТАКОЙ КОЗЁЛ ?
Верочке захотелось блинов с черникой. Ягода обильно засинела по просекам и на опушках. Но идти за ней в лес Верочке не хотелось. Поэтому она подмаслила язычок и обратилась к Александру Ивановичу:
-- Шуренька, хочешь я тебе блинчиков напеку? Вкусненьких, тоненьких.
-- Хочу.
-- Хорошо бы к ним помакашечку черничную сделать. Не правда ли?
-- Правда.
-- Так за черникой-то еще идти надо.
Верочка капризно надула губки. Александр Иванович встрепенулся тотчас:
-- Не волнуйся, Верунчик. Я сбегаю. Завтра утром. Быстренько.
На следующий день, спозаранку, Александр Иванович засеменил в лес. Когда он проходил мимо избы Барсукова, из сеней его окликнули:
-- Куда путь держим, старче?
-- По чернику. Присоединяйтесь за компанию.
-- А, что? Идея! Подождите чуть-чуть.
Несколько минут спустя оба компаньона уже одолевали за деревней взгорок перед восточным ходом. На Черничное озеро они не пошли – еще не сезон, рановато, а свернули налево в первую же просеку, пресекавшую восточный ход.
Известно, что из всех ягод чернику брать противнее всего. Главное – скучно. Чтобы не было слишком уныло, наши ягодники, невзирая на духоту и москитную круговерть, пытались громко обмениваться различными мыслями на интеллектуальные темы. Когда вроде бы все обговорили, Барсуков вспомнил вчерашний разговор с Анной Матвеевной и обратился к Александру Ивановичу:
-- Как вы считаете, почему коммунисты так быстро и без сопротивления расстались с властью? Ведь никто такого вольта не ожидал.
-- Да, вопрос, как говориться, представляет интерес. Что касается распада комсистемы, то здесь все, вроде бы, понятно: коммунисты сами загнали её в тупик, в застой, а любая обездвиженная, лишенная развития система непременно отмирает, распадается. Здесь нет ничего загадочного. А что действительно удивляет, так это неожиданность, внезапность начала данного процесса и скорость его протекания.
Когда я работпл в Коммунмаше, партбюро нагрузило меня довольно серьезным поручением. Я отвечал за политучебу в нашей партийной организации. Раз в год нас пропагандистов собирали со всего города и в Доме политпросвещения, что напротив Смольного, в течение десяти дней учили, как нужно правильно пропагандировать светлые коммунистические идеи. После одной из лекций о дружбе народов СССР я письменно задал лектору, причем очень высокопоставленному лектору, вопрос: «Если какая-либо из республик выйдет из состава СССР, то будет ли произведен между ними взаиморасчет?»
Я думал, что лектор мой вопрос не огласит. Но, нет. Он четко зачитал вопрос и так же четко заявил: „Отвечать на этот вопрос я не буду, поскольку подобное событие никогда не случится!“.
Ягодники помолчали некоторое время. Они незаметно перебрались с просеки в лес и, не удаляясь от неё далеко, продолжили своё монотонное занятие.
-- А относительно столь быстрого и безвольного распада комсистемы, -- вновь заговорил Александр Иванович, -- то здесь, на мой взгляд, главную роль сыграло предательство.
-- Н-да, может быть так, а может быть и совсем по-другому. Вас не удивляет тот факт, что КГБ пальцем не шевельнул, чтобы прервать деструктивный процесс. А ведь это его прямая обязанность. Он предназначен был выполнять в обществе ту же функцию, какую выполняет в сложных инженерных устройствах блок «защита от дурака».
-- Видать, что-то не сработало.
-- Не сработало, говорите? Сомневаюсь. Органы – это не та система, где допустимо, какое-нибудь шалопайство, -- уверенно произнес Барсуков.
-- Так, вы думаете, что вся наша дурная нескладуха – дело рук КГБ?
-- Нет, я так не думаю. Я просто не знаю. Однако, если в обозримом будущем у российского кормила окажется кто-нибудь из их команды, я нисколько не удивлюсь.
После еще нескольких необязательных фраз этот не очень увлекательный разговор прервался. Сборщики черники постепенно отошли друг от друга. Усталость давала о себе знать. Хотелось плюнуть на ягоду и убраться домой, но пластмассовое ведерко было еще не полным. Поэтому Барсуков продолжал нагибаться. Он, почти машинально вылавливал пальцами в густом черничнике гладкие ягодины и, не глядя, бросал их в ведерко.
Вскоре, очень ненавязчиво, уголок глаза стал фиксировать какое-то шевеление на просеке. Когда Барсуков повернул в ту сторону голову, то увидел человека, который, то пропадая за деревьями, то появляясь вновь, медленно перемещался вдоль просеки в северном направлении. С головы до ног человек был затянут в темный комбинезон, за его спиной просматривался небольшой рюкзак.
Барсуков притаился за кустами, ожидая приближения неизвестного, чтобы рассмотреть его лицо. Все ближе и ближе подходил странник, и когда черты его лица приобрели четкость, Барсуков от удивления даже забыл вдохнуть.
Фантастика! По просеке, осторожно отстраняя левой рукой кустарник, шествовал Козел! Барсуков хотел сначала заорать и выскочить к нему навстречу. Но что-то его удержало. Он решил поосторожничать. И правильно решил!
Позади Козла, метрах в десяти от него, следовал еще один субъект, затянутый в такой же, как у Козла комбинезон. Очевидно, он страховал или охранял впереди идущего.
Козел нес небольшой коричневый чемоданчик. Немного не доходя до кустов, за которыми застыл Барсуков, Козел остановился, открыл чемоданчик и стал в нем манипулировать какими-то кнопками или переключателями. Затем тихо произнес несколько фраз, очевидно в микрофон, закрыл чемоданчик и пошел дальше. За ним проследовал и охранник.
Минуты три спустя, Барсуков вышел на просеку и посмотрел вдоль неё, в сторону, куда исчез Козел. Странная пара продолжала свое движение вперед. Куда она шла? Непонятно! Ведь дальше, в конце просеки ничего кроме огромного Юферовского болота не было.
В течение недели Барсуков ждал, что вот-вот к нему заглянет Мишка Козел. Тот же ведь точно знал, в какой деревне живет Барсуков. Но Мишка не появлялся.
Барсуков несколько раз ездил в Шугозеро на переговорный пункт. Там он снимал трубку телефона-автомата и упорно набирал номер, который оставил ему Козел. Трубка каждый раз отвечала короткими гудками.
В голове у Барсукова прочно и на долго застряло недоумение: «Кто такой Козел, и зачем он шел на Юферовское болото?».