Красная омега. Глава третья
Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я
…Будет время.
Урны сделаем
золотыми.
.
Плевать на золото!
Лев Халиф
ПОРОХОВЫЕ
Это верно, что в Камары вливается лишь одна дорога. С юга. Но данный топографический факт вовсе не означает, что у камарцев нет выходов на другие стороны света. Выходы есть. Вернее, ходы. Да еще какие!
Красив западный ход! За бродом через Черную речку начинается тропа. Она поднимается вверх по крутому склону и затем пересекает молодой смешанный лес, выросший на заброшенном колхозном поле. Если следовать по тропе дальше, то придется преодолеть старый и влажный ельник с его завалами из рухнувших деревьев.
Камарцы издавна ходят сюда за серушками и гладышами. Специалисты относят эти млечники к условно-съедобным грибам. Местные же жители считают их съедобными безусловно и солят целыми кадушками, а потом всю зиму с удовольствием трескают это аппетитно пахнущее соленье под горячую картошечку.
Уже после получасовой ходьбы можно достичь края леса. Здесь ельник резко обрывается, и взору открываются малинники. Прежде в этих местах располагались лесосеки, а теперь на вырубках от горизонта до горизонта малинное царство. Ягоду тут берут ведрами. Да не всю подряд, а только с нижних веточек, где она особо сочная и вкусная.
Это ягодное место вся округа называет Пороховыми. За несколько лет до войны проложили сюда от шоссе дорогу и среди дебрей возвели завод. Разумеется, военный и, конечно же, секретный. Между заводом и железнодорожной станцией Тихвин стали днем и ночью курсировать крытые автомашины.
Какую продукцию производил завод, местные жители в точности не знали. Предполагалось, что он вырабатывает что-то взрывчатое. Говорили -- порох.
Но не порох! Это однозначно. Не порох, а, скорее всего, нечто гадко-химическое. Иначе чем объяснить, что на Пороховых, уже в наше время, охотникам стали попадаться зайцы с тремя ушами, что только там растет пахучий, ядовито-оранжевый мох, что только там некоторые молодые сосны имеют, наподобие мексиканских кактусов, два, а то и три ствола от одного комля. И лягушек там не увидишь, а поэтому змей в малинниках нет, хотя в лесах вокруг Пороховых гадюк кишмя кишит.
В пятидесятые годы завод демонтировали, но обширная производственная территория оставалась почему-то под охраной. И только через пять лет после ликвидации завода охрана была снята. Снесли сторожевые вышки, убрали заграждения и сигнализацию. Сняли щиты со строгой надписью:
С Т О Й !
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА!
СТРЕЛЯЮТ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ!
Леспромхозу разрешили в этой зоне валить лес.
Прошли десятилетия, но и сейчас народу не известно, что изготовлялось на этом заводе. Еще живы несколько человек из числа работавших на Пороховых. Но они молчат, тайну не открывают, так как дали подписку до конца своих дней не говорить о том, что они делали, видели и слышали на этом не простом объекте. По данному поводу Александр Иванович ворчал: „Право, где им, этим пещерным товарищам из тоталитарного прошлого, до наших современных, предприимчивых господ, легко продающих все: от монументов на металлолом до национальных интересов.“
В русле его мыслей журнал «ФАС» констатировал:
„Я брожу по отчизне, нахмурив пальто.
В горизонт я смотрю немигающим взглядом.
Я бы продал Россию, да не купит никто,
Никому моей Родины на фиг не надо.“
„ Конечно, это юмор, современная журналистская хохма, за которую автор, безусловно, получил гонорар, -- продолжал брюзжать старый агитатор. --. В прежние времена он получил бы срок, а то и пулю!“
Вспомнив прежние времена, Александр Иванович немного повздыхал, поохал и закончил свои сентенции таким заключением: «А что касается бывшего завода и Пороховых, то там точно есть какая-то тайная заковыка, причем нехорошая, темная заковыка.»
В таком предположении бывшего коммунальщика не было ничего надуманного. Действительно, не простое это место Пороховые! Очень даже не простое. Там люди, ни с того ни с сего, начинают блудить, теряются буквально в трех соснах. Там слышны голоса и даже гнусавые песнопения. Там пропадают ягодники. За последние десять лет четверо местных -- три шугозеца, да девка из Бурмакина, без следа сгинули в малинниках. Теперь за ягодой на Пороховые по одиночке никто не ходит.
От чего такое происходит? Может быть секретный завод наследил, а может что и другое. Вон старики говорят, что это место намоленное, заветное, что там, где построили завод, раньше было вепсовское святилище.
Александр Иванович, однако, отвергал любую мистику: «Люди блудят на Пороховых из-за того, что там очень трудно ориентироваться: малиньяк густой и выше человеческого роста. Странные же звуки раздаются в результате оседания древесного хлама, в изобилии оставленного лесорубами. Все это понятно. А вот куда бесследно исчезают люди, причем не только на Пороховых, но и на соседнем с ними Аэродроме – это действительно темная заковыка. Вот и Ромка-хохол где-то там пропал». В то, что украинского лесоруба устосали свои же земляки, Александр Иванович не верил.
За малинниками, то есть за Пороховыми, начинаются сосновые боры. Они тянутся аж до Лодейного Поля. В их чащобах можно наткнуться на очень любопытные объекты. Например,– на руины петровского завода или на загадочные землянки, или на заброшеннве бетонные шахты для ракет.
В сосновые боры ходят только за белыми. В грибной год их и искать-то не нужно. Сделаешь шагов 10-15, и в глаза тебе бьет некая необычность. Прямо по курсу в зеленой гуще брусничника красуется темно-коричневый караваище! Боровик!!! Ножка его из-за брусничника не видна. Она у соснового белого гриба короткая и толстая, напоминает грушу.
Радостно волнуясь, нагибаешься и не срезаешь, и не выкручиваешь этого барина, а запускаешь под него обе руки и нежно изымаешь из земли. Прикладываешься губами к прохладной бархатистой поверхности шляпки (если это твой первый белый в сезоне). Ножом отделяешь шляпку от ножки, счищаешь с ножки землю и добычу в корзину. Оглядываешься, а рядом каравай поменьше с каравайчиком в придачу. Наберешь корзину белых, а затем выложишь их в заплечную горлану или рюкзак. Снова наполнишь корзину и ходу домой с пудом боровиков.
НА АЭРОДРОМ
Первый заезд Крюковых в деревню был кратким. Они немного прибрались в избе. Дима успел покрыть рубероидом облезлую крышу. И все. Капитально же, на целый месяц, приехали Крюковы в Камары лишь в конце июля. С ними приехала и Димина мама.
Анне Матвеевне деревня не понравилась. Как принято у ленинградцев, она каждое лето снимала дачу в одном из ближних пригородов Ленинграда. Ясно, что после благоустроенного Лисьего Носа или там Левашова, Камары воспринимались ею, как мрачный медвежий угол. Она ходила по избе, старательно скрипела половицами и противно зудила. Тем для зуденья было несколько. Во-первых, жутко много комаров, во-вторых, очень далеко до магазинов, в-третьих, нет телефонной связи, в-четвертых, слишком влажно, в-пятых…и т.д.
Так она ныла два дня, а на третий Соня и Дима съездили на Пороховые и привезли литров двадцать пять малины. Ягода уже отходила и была не малинового, как положено, цвета, а чуть под фиолетинку. Такого количества малины Анна Матвеевна никогда раньше не видывала. Начались хлопоты: варка варенья и приготовление джема. Ворчать и брюзжать было уже некогда. А тут еще пронесся слух, что на Аэродроме пошли белые. Дошел этот слух и до Димы.
"Очень странное для этой глухомани название. Какой здесь может быть аэродром? Кругом болота."-- вслух подумал он и обратился за разъяснением к соседу.
Николай Ромашкин охотно сообщил, что Аэродромом люди называют огромное совхозное поле с окружающими его сосновыми урочищами. Расположено это поле в пяти километрах от шоссе. К нему ведет капитальная дорога, которую проложили саперы еще во время войны. Тогда на месте теперешних картофельных угодий было летное поле фронтового аэродрома. У Димы сразу же возникло острое желание посетить этот Аэродром. Чтобы наверняка попасть на грибные места, он пригласил бывалого Ромашкина в проводники. Тот согласился.
На следующее утро из «зеленого гаража» выехала машина укомплектованная, как выразилась Анна Матвеевна, боевым экипажем: командир – Соня, энергичная и взволнованная, водитель – невозмутимый Дима, штурман – Ромашкин, стрелок-радист – Антон, вооруженный самострелом, длинным кухонным ножом и биноклем. Просилась в экипаж и Машка, но ее не взяли. Антон высокомерно процедил:
-- Еще потеряешься в лесу. Потом ищи тебя, дуру.
За Шугозером машина, проехав указатель «7-ой барак», свернула направо, на аэродромную дорогу. Дорожное покрытие и впрямь было хорошим. Дима похвалил вояк, оставивших после себя добрую память. Продолжая тему, Николай заметил, что разных памятей здесь оставлено много. Время от времени грибники находят в лесу, в осевших землянках то ящики с авиационными снарядами, то банки с американской тушенкой, а то и совсем непонятные предметы. Зря Ромашкин все это говорил. Наслушавшись его, Антон четко решил грибы не собирать, а заняться поиском заброшенных землянок.
Минул контрольный срок. Прошел еще час, а грибников все не было. Анна Матвеевна, устав волноваться, отправилась к шоссе встречать боевой экипаж. За ней потянулась и Машка. На шоссе, возле моста через Черную речку они промаячили больше часа, удивляя своим видом водителей редких машин. Только в семь часов из-за поворота показался красный жигуль. Задержка произошла из-за Антона,который в поисках землянок, как и должно было случиться, заблудился.
Когда Анна Матвеевна заглянула в салон машины и узрела полупустые корзинки, то понимающе закивала головой: конечно, белый гриб – редкий гриб и не всегда охота на него бывает удачной. Ничего, сейчас не повезло, повезет в следующий раз. Когда же Дима открыл багажник, она всплеснула руками и запричитала:
-- Ой! Что это такое? Что это…
Багажник был до верху набит крупными, ядреными боровиками.
Грибы сушились везде. И в печке, и на печке, на лежанке и над лежанкой, а так же на электрообогревателе и, вдобавок, на улице под лучами уже не очень жаркого солнца. Крюковская удача буквально всколыхнула деревню. Сразу же на следующее утро все камарцы, кто на рейсовом автобусе, кто на машине, а Барсуков на велосипеде, устремились в сторону Аэродрома. Анну Матвеевну этот факт насторожил:
-- Дмитрий, тебе следует срочно еще раз съездить за боровиками, иначе их выберут.
-- Ну, что ты, мама, грибов там море!
-- Все равно нужно съездить, а то слой пройдет и белых больше не будет до следующего года.
Анна Матвеевна пережила блокаду. С той трагической поры у неё осталось трепетное отношение к пищевым продуктам. Она очень рационально расходовала масло, яйца, мясо и имела приличные запасы основных видов продовольствия, которые, по мере их расходования, неизменно пополнялись.
Комплекс страха перед кошмаром возможного голода был присущ, в той или иной мере, всем ленинградцам, прошедшим через ужасы блокады. Боялась голода и Анна Матвеевна. Поэтому она нелоумевала, почему Дима не стремится запастись таким ценным и притом бесплатным продуктом, как белый гриб.
Соня – азартная сборщица грибов, поддержала свекровь в её грибных притязаниях. Диме пришлось уступить женщинам, и боевой экипаж вновь устремился на Аэродром.
Привезли грибов не меньше, чем в первый раз. И началось в избе стихийное бедствие. Грибы негде было сушить. И печка, и лежанка были забиты полностью. К тому же пропало солнце. Заморосили дожди.
Шнуры, с нанизанными на них деталями боровиков, как новогодние гирлянды, повисли под потолком. Анна Матвеевна разрешила использовать для сушки грибов даже газовую плиту, махнув рукой на экономию драгоценного газа.
Несмотря на авральные меры, принятые Крюковыми, часть грибов, все-таки, начала портиться. Они оплывали, темнели и разлагались. По избе поплыл противный запах гниющих грибов.
ГРИБНОЙ ГОД
В тот год гнилыми грибами пропахли все урочища. Урожай даров леса был необыкновенным. Белые росли даже там, где прежде вообще никаких грибов не бывало. Так, Соня набрала полный подол белых прямо на задворках. А обабки и рядовки подступали аж к сеням. Что же касается поганок, мокрух и разных там мухоморов, то они стояли так плотно, как демократы на митинге.
Местные старухи без устали судачили о такой чудесени. Они говорили, что это не к добру, что такая же прорва грибов была перед войной. Эти седовласые сельские сивиллы, много чего пережившие, настойчиво пророчили разные страшные невзгоды, вплоть до военных. Однако, бог миловал – большой войны не случилось. Но отдельные напасти, сходные по своей офигенности с военными ужасами, и маленькие, но кровопролитные войнушки все-таки вскоре приключились.
Зимой рухнул, казавшийся вечным, Союз Нерушимый! Распался на 15 неравных кусков, в каждом из которых ненавистная для демократов власть коммунистов была ликвидирована. Чудак Гитлер пытался это сделать при помощи танков. Американцы же оказались умнее: они поняли, что взрывать систему лучше изнутри. Руками амбициозных посредственностей. С помощью всем недовольной творческой интеллигенции.
Известно, что любые взрывания и руханья чреваты неприятностями для окружающих. Подтвердилась эта истина и в нашем варианте. Катастрофа великой державы больно врезала по судьбам подавляющего большинства ее граждан.
Как при большой войне, загуляла по России смертушка. Переполнились ранеными госпитали. Опустели роддома. Как при большой войне, прокатились по стране волны беженцев, спасавшихся от беспредела межнациональных и религиозных разборок. Только в Россию из бывших союзных республик иммигрировали до шести миллионов человек.
Люди отвлеклись от обязательного прежде фантомного занятия: они перестали строить коммунизм. Делание денег стало более заманчивым процессом. Состояния наживались азартно. Нувориши вели себя раскованно. Они решительно преступали всякие правовые нормы, алчно расхватывая народное богатство, безжалостно расправляясь со своими конкурентами.
Стабильность и уверенность в завтрашней жизни исчезли напрочь. Сообщения в новостных программах о заказных убийствах, о похищении людей, об актах террора стали обычными, как реклама памперсов. Вот, тебе и грибы!!! Вот, тебе и бабкины грибные пророчества!!!
Безусловно, сами-то грибы здесь ни при чем. Они всего лишь природный коллективный индикатор, фиксирующий наличие на местности злой энергии, которая, очевидно, в виде жестких лучей или каких-нибудь частиц время от времени изливается из Космоса на Землю, возбуждая грибы, заставляя их обильно плодоносить.
Эти космические потоки воздействуют не только на грибы, но и на все живое. Просто люди не обращают внимание на то, что в год «больших грибов» бурно разрастаются травы, обильно цветут аномально крупные цветы, активно размножается саранча, а зверьё становится агрессивным.
Попадают под воздействие недобрых вселенских ливней и люди. Они начинают ошалевать! Когда в некой местности степень ошалелости достигает критического уровня, происходит неизбежное: самый ошалевший индивидуум вовлекает прочих ошалевших в какую-нибудь историческую заварушку. В Мировую войну, например, или в Великую октябрьскую, или вот как у нас теперь…
Добрые камарцы, не ведавшие ни о злом космическом воздействии, ни о грядущем всесоюзном раздолбайстве, радовались обилию лесных даров и в ажиотажном режиме посещали Аэродром.
Не поддался грибной лихорадке лишь Юрий Михеевич. Он выстроил такую логическую цепочку: в течение зимы грибной суп варится 2-3 раза и, примерно, столько же раз приготавливается грибной соус. Для осуществления такого деликатесного меню достаточно запастись одним-двумя килограммами сушеных грибов. Такое количество грибного продукта вполне обеспечат камарские леса. Вывод напрашивается сам собой: мотаться на Аэродром за боровиками, чтобы затем сушить и набивать ими наволочку за наволочкой – есть натуральная жадность.
-- Ах, товарищ Перепрыгов, товарищ Перепрыгов! Нет, нет, здесь все правильно. Все верно. С метафизической точки зрения. А ведь учили Юру в советском вузе диамату, то есть учили мыслить не метафизически, а диалектически. Но не выучили! Иначе ввел бы он в свою логическую цепочку такой значимый фактор, как постоянно уменьшающееся количество продуктов в магазинах. А при таком раскладе тремя грибными супами не обойдешься, и зимой наволочка, набитая душистыми грибными фрагментами, окажется очень даже кстати.
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ДИАЛЕКТ
Эмир бухарский не был бедным человеком. Перед Первой мировой войной он сделал заказ модному петербургскому архитектору. И уже через год вырос на Каменноостровском проспекте терем не терем, дворец не дворец, но очень впечатляющее пятиэтажное сооружение в стиле неоклассицизма. Фасад здания взрезала тройная арка, открывавшая вид на внутренний двор.
Эмир Сеид Алим, дородный мужчина, имел чин генерала от кавалерии. Несмотря на свое эмирское достоинство и генеральское звание, он для себя, обслуги и гарема скромно оставил небольшое количество помещений. Свободные же апартаменты сдавались в аренду соплеменникам и единоверцам эмира.
Второй этаж в правом крыле дома занимал генерал Давлетшин с женой Ксеньей Азизовной и двумя дочерьми. После революции генерал перешел на сторону красных. Но служил им не долго. В восемнадцатом году его застрелили где-то под Псковом. Погиб он не зря, так как своей смертью обеспечил Ксенье Азизовне и дочкам политический иммунитет.
Когда начались гонения на классово чуждые элементы, то Давлетшиных, учитывая заслуги генерала перед новой властью, не выселили из эмирских хором. Им оставили для проживания самую большую комнату в их бывшей квартире. Остальные же комнаты, а также гостиную, бильярдную, библиотеку разделили фанерными переборками на пятнадцать пеналов и поселили в них пятнадцать трудовых семей.
В конце тридцатых годов, когда по известным причинам активно пустели жилые помещения, в один из освободившихся пеналов пристроили родителей маленького Александра Ивановича, который назывался тогда Шуриком.
Наблюдательного Шурика сразу же смутили новые соседи по коммуналке, но не тем, что их было много. В деревянном бараке на Крестовском острове, где он вместе с папой и мамой провел свою семилетнюю жизнь, людей было еще больше. Это были, в основном,рабочие, занятые на земляных работах. Они на оконечности Крестовского острова закладывали начала будущего стадиона. Почему-то землекопы были уверены, что разговоры о стадионе – это для понта, а на самом же деле ведется строительство оборонительного объекта для защиты Ленинграда с моря. Их жены работали на трикотажной фабрике, которая шумела за Малой Невкой. Пацанва, едоставленная сама себе, проводила время на пустыре.
Шурику было только семь лет, но по понятиям улицы, он был уже правильным огольцом, то есть мог стоять на атасе, знал за кого держать мазу, а лягашей считал врагами трудового народа.
Так вот этого продвинутого гаврика смутило то, что жильцы генеральской квартиры были совсем не такими, как обитатели общежития на Крестовском. Во всей квартире никто не играл на гармошке. Хотя музыка была в почете. Генеральские барышни разыгрывали на рояле пьесы в четыре руки. За стенкой мальчик Лёвушка, учившийся в музыкальной школе, старательно извлекал фиоритуры из своей флейты. Инженер Сергей Иванович по вечерам пробовал голос. Он на воскресных службах пел партию баса в хоре Князь-Владимирского собора. Из музыки было еще в квартире три граммофона и один радиоприемник. А, вот гармошек не было!
Здесь и пищу-то ели заметно отличную от той, к которой привык Шурик. Даже по праздникам здешние жильцы не готовили винегреты и не варили студень. Вместо этих вкуснятин делались какие-то шарлотки, пюре, жульены, бефстрогановы. А некая Магдалина Станиславовна, очень пышная тетечка, вообще ничего не стряпала. Она сидела на специальной диете и питалась исключительно бутербродами с икрой.
Правда, иногда эта диетчица разводила примус и варила какой-то суп. Но не для себя, а для своего громадного пса Ральфа, любимца всей коридорной детворы.
Мужья в генеральской квартире не колотили своих жен и даже не ругали их. Они водили женщин в театры и в кино, покупали им разные красивые вещи. Если к кому-нибудь из жильцов приходили гости, то за столом не пели «Хаз-булат удалой» и «Златые горы», а вместо этого много смеялись и о чем-то весело разговаривали.
Вот разговоры-то больше всего и смущали Шурика. Новые соседи говорили совсем не так, как его прежние барачные знакомые, в разговорном обиходе которых были такие слова как фатера, лисапед, пачпорт, аблакат и т.п., а также разные ругательные выражения, которые Шурику совсем не нравились.
В доме эмира бухарского все было не так. Жильцы генеральской квартиры совсем не „выражались“ и не орали лруг на друга. Новые соседи говорили складно и красиво. Слова у них как-то приятно переливались во рту и слушать их было одно удовольствие. Впоследствии Шурик убедился, что так говорят многие горожане. И врачи в больнице, куда он попал со скарлатиной, и артисты на радио, и учителя в школе, и даже швейцвриха, которая постоянно находилась в парадной и не разрешала проносить самокаты, бидоны с керосином, громоздкие вещи, поясняя, что для этого существует черный ход.
Повзрослев, Шурик узнал, что этот говор есть ни что иное, как благородный петербургский диалект, на котором прежде изяснялись знатные дюди, сановники, офицеры, профессура, учителя. В этом деле им вовсю подражали чиновники, студенты и прочие разночинцы, проживавшие в Петербуге.
Этот неординарный языковой стиль старые петербуржцы, вопреки революциям и войнам, сумели передать ленинградцам. Последние же разорвали, как говорится, связь времен. Они не смогли продолжить культурно-языковую эстафету. И не потому, что не захотели, а потому, что выморочились. Не все, разумеется, но большинство. Так в генеральской квартире из пятнадцать пеналов к концу блокады обитаемыми были четыре. Спасся лишь тот, кто кроме дистрофической продуктовой карточки имел хоть какой-то дополнительный источник питания.
Не умер папа Шурика. Его спасли сушеные грибы и яблоки, недоеденные в прошлую зиму. Мама, вернувшись из эвакуации, сказала, что лучше бы он умер. Это она от злости, так как папа ушел жить к другой женщине.
Выжила Магдалина Станиславовна. Она в первую блокадную зиму съела своего Ральфа. В мирное время она не могла есть мясо:ее тошнило.
Уцелел. вместе со свой мамой, Витька Сергеев, приятель и сокласник Шурика. Они, кроме своих карточек, получали еще карточки на умершего отца. Сергеев-старший скончался в начале зимы. Его не стали хоронить, а, уложив в постель, закамуфлировали под больного. Витька целую зиму проспал рядом с мертвым отцом. Даром ему это не прошло. К концу войны он стал тихо сходить с ума. Закончилась его жизнь в сумасшедшем доме. Мама его тоже долго не протянула: отказала печень, как результат уптребления в пищу разных несъедобных суррогатов.
Живым остался и некто Зак, пожилой еврей. Всю блокаду он находился на казарменном положении, охраняя какой-то объект. Однако, после окончания войны он как-то быстро опустился и умер.
Пережили блокаду и генеральские дочки. Они в жуткий голод выменивали на хлеб утаенные от советской власти бриллианты. Однако, увернувшись от голодной смерти, сестры впали в глубокую депрессию и, сразу же после Победы, покончили с собой.
Да! Вот такая штука блокада. После снятия осады в городе осталась лишь горстка потомственных ленинградцев. Понятно, что эта горстка не смогла интеллектуально переварить те сотни тысяч обывателей, которые хлынули в Ленинград из близлежащих областей. Не смогла, да не особенно и старалась. И теперь услышать в городе петербургский говор – это большая редкость.
А звучит повсеместно в новом Санкт-Петербурге напористая, насыщенная вульгаризмами провинциальная скороговорка, да полу бандитский сленг. Конечно, можно сказать, что, мол, шут с ней с этой скороговоркой! Есть проявления поэкстравагантнее. Например, в парадных, где прежде пацану нельзя было даже самокат пронести, теперь стали мочиться взрослые дяди и тети тоже, подростки начали ломать все, что можно сломать, пьянчуги и наркоманы принялись распивать спиртное и принимать наркоту.
Это посерьезнее какой-то там скороговорки и более знаково, чем пропажа из калабуховского парадного знаменитых калош профессора Преображенского.
СТРАННАЯ НАХОДКА
Восточный ход в Камарах начинается просекой, по которой в колхозные времена гоняли скот на пастбище. После ликвидации общественного стада просека стала зарастать симпатичными елочками. Над ней сомкнулись кроны деревьев, сучья которых обвили плети хмеля. Своим романтичным видом, напоминающим декорации к волшебному балету, восточный ход буквально ошеломляет любого горожанина. Так и кажется, что вот-вот в конце просеки, из-за толстенных стволов осин покажется заколдованный замок.
Но приводит просека не к замку, а к Черничному озеру. Оно и на картах значится как Черничное. И это правильно, так как окружено озеро сильными черничниками. Хотя черника растет во всех камарских лесах, но такой крупной, сладкой и обильной ягоды, как возле Черничного озера нет нигде. И, тем не менее, сборщицы ягод посещают эти места с неохотой и, как правило, не в одиночку.
Это неспроста. На второй год после войны в озере утонула маленькая Нюшка. Сорвалась с коряги и прямо на дно. А дно там глубокое. Потом парни ходили с баграми, но так ничего и не нашли. А меж баб пошли разговоры о том, что в ненастную погоду над озером слышен детский плач.
За Черничным озером высятся еловые леса. Деревья там стоят так густо, что под ними не растет ни подлесок, ни трава. В ельниках земля покрыта толстым, бурым слоем хвои, из-под которой, чуть позже, чем в сосновых борах, начинают вылезать, похожие на мордочки зверюшек, светлые шляпки белых грибов.
Еловые белые отличаются от своих сосновых собратьев меньшим диаметром шляпки и более светлой её окраской. Ножка елового белого цилиндрическая, удлиненная. По вкусу же те и другие равноценны, хотя Юра считает, что еловые белые душистее сосновых.
С появлением в ельниках боровиков удержать людей дома невозможно. Даже больные, калечные и женщины на сносях устремляются в лес. Устремился и Юра. Но не потому, что по его мнению, еловые белые вкуснее сосновых, а потому, что боровики, произрастающие в ельниках можно мариновать.
Нет мариновать можно и сосновые боровики, но их, когда они маленькие, не видно из-за брусничника. А когда увидишь, то они уже большие и в маринад не годятся.
Юра с уважением относился к рекомендациям такого опытного грибника, каким был Николай Ромашкин. Но с одним мнением этого знатока тихой охоты он был категорически не согласен.
Ромашкин утверждал, что мариновать белые – значит портить добро, поскольку по вкусу белые грибы в маринаде ничуть не лучше подосиновиков или моховиков. Сушеный же белый по своим вкусовым качествам бьет все остальные грибы. Значит, белые нужно только сушить!
Несомненно, такое мнение справедливо в том случае, когда белых мало. А если их уже насушено на два гола вперед? А если они в лесах все идут и идут? Кроме того, вкус у маринованного белого все-таки лучше, чем у других грибов. А про внешний вид и говорить нечего. Когда на новогоднем столе появляются в хрустальной лоханочке маринованные белые грибки, все остальные деликатесы отступают на второй план.
Уже все камарцы посетили благодатные ельники. Только Дима все никак не мог найти время, чтобы выбраться в лес за еловыми боровиками. Вот и в этот раз такая вылазка как-то не получилась.
На Димином огороде стеной стоял мощный осот. Приезжая в июне в Камары, Крюковы не удосужились вскопать даже полгрядки, чтобы посеять хотя бы укроп. За это им почти каждый день доставалось от Анны Матвеевны. Дело в том, что по всем лесам щедро брызнули соляники: грузди, волнушки, гладыши, белянки и т.д. Для их засолки требовалась пряная зелень. И приходилось Анне Матвеевне постоянно клянчить у соседей то веточку укропа, то головку чеснока.
-- Ну, что у тебя за огород? – отчитывала она Диму. – Сплошное позорище!
На что Дима, поводя носом, благодушно изрекал:
-- Зато, как пахнет!
Действительно, лиловые головки осота источали медовый аромат, в котором весь день купались пчелы и шмели. Их мерное гудение долго бы успокаивающе действовало на Крюковых, но подошел Николай и посоветовал:
-- Дима, ты осот-то скоси. А то он созреет и запушит. Тогда на всех огородах от него спасу не будет.
Дима посчитал совет дельным. Он достал косу, несколько раз шаркнул бруском по лезвию и пошел с хрустом укладывать на земь сочные сорняки. Огород был небольшой и косарь быстро справился со своим делом. После чего закурил и задумался. Заставила его задуматься некая странность.
На огороде выявилось место, где осот не рос. Это была узкая прямоугольная полоска, длиной около двух метров. На этой полоске произрастала сизолистая, невысокая травка.
Дима, заинтригованный обнаруженной странностью, позвал для консультации Николая. Тот некоторое время, с милицейской сосредоточенностью, рассматривал травку и осевшую на полоске землю, а затем, крепко выругавшись, прохрипел:
-- Так вот они, падлы, где Ромку закопали!
После чего, в ответ на недоуменные взгляды Димы, он вкратце рассказал ему об украинских лесорубах и об очень загадочном исчезновении Ромы. Рассказ изумил Диму. Он долго молчал, а затем произнес:
-- Мужика помянуть нужно.
И пошел в дом за оставшимся от привальной спиртом. Николай со своей стороны принес банку браги. Они уселись на чурбачки перед большим пнем, который служил Крюковым столом во время трапез на свежем воздухе. Тут появилась Соня:
-- Так-так-так! С утра пораньше?
Пришлось ввести её в курс дела. Соня врубилась быстро:
-- Подождите меня, я схожу за стаканом.
Только троица наполнила склянки, как из-за угла избы вышла Анна Матвеевна
-- По какому поводу банкет? – неприязненно спросила она.
Дима стал ей объяснять. По мере объяснения глаза Анны Матвеевны расширялись все больше и больше. Когда рассказ был закончен, она почти шепотом выдохнула:
-- Какой ужас!
К концу поминок было решено никому, а особенно властям, о странной полоске не говорить. Поминальщики правильно посчитали, что ежели в это дело встрянет милиция, то никому хорошо не будет. Чтобы находка со временем не затерялась, Дима привез с речки тележку крупнозернистого песка и засыпал им осевшую на полоске землю.
СЕТОВАНИЯ БЛОКАДНИЦЫ
Анна Матвеевна была сухощавой, энергичной, около семидесятилетней особой. Слово особа ей шло, поскольку на женщину она уже не тянула, старухой еще не была, а для дамы слишком шустро бегала на колодец за водой и неуемно порывалась колоть дрова. По всему было видно, что в молодости она была очень привлекательной женщиной. Особенно это было видно по её дочке Вике – белокурой красавице, удивительно похожей на мать.
Александр Иванович очень быстро подружился с Анной Матвеевной и стал часто к ней захаживать. Ему нравилось слушать как она говорит. Еще при первой встрече, после разговора с ней, на Александра Ивановича накатили воспоминания детства. Такое произошло потому, что говорила Анна Матвеевна ну точно так же, как жильцы бывшей генеральской квартиры, то есть чисто по-петербургски
С Анной Матвеевной было интересно беседовать. Как истинная ленинградка она любила и отлично знала свой великий город.
Она могла перечислить названия всех мостов перекинутых, например, через канал Грибоедова. А их там двадцать одна штука.
Она могла сказать, кто построил особняк Кельха и где находится дом Пиковой Дамы.
Она могла вспомнить, как назывались кинотеатры «Свет» и «Экран» до начала кампании по борьбе с космополитизмом и иностранщиной.
Пристрастная Анна Матвеевна считала, что за годы советской власти город, кроме нескольких металлических мостов (взамен деревянных) да памятника В.И.Ленину у Финляндского вокзала, ничего не прибавил к своему величественному облику. Да и прибавлением-то это назвать трудно, поскольку за тот же период город лишился четырех монументов Петру 1, прекрасной конной статуи на Манежной площади, необычного Литовского замка, мемориального собора Спаса-на-водах…
-- Извините. Анна Матвеевна, -- мягко оппонировал своей собеседнице Александр Иванович, -- но кроме мостов в Ленинграде в советское время было воздвигнуто большое количество разных сооружений: Дворец Советов, дворцы культуры, стадионы, универмаги, многочисленные жилые комплексы…
-- Я говорю о художественной ценности архитектурных и скульптурных объектов. Так в этом отношении почти все, что возведено в городе при коммунистах, незначительно. Правда, здания построенные в так называемом «сталинском стиле», несомненно, представляют определенный эстетический интерес.
-- Ну, а памятник ленинградцам на площади Победы? – не унимался Александр Иванович. Не ведая того, он коснулся болевой точки в душе заслуженной блокадницы.
-- Это памятник не ленинградцам! Вернее, не только ленинградцам.
-- А кому же?
-- Это памятник всем беззаветным защитникам города! Причем, не очень удачный. Прежде всего, он расположен не там, где должно. Он смотрится не как памятное сооружение, а как декоративно оформленный въезд в город. Кроме того, его художественные достоинства, скажем так, обратно пропорциональны количеству гранита, нагроможденного у нелепого обелиска. Не зря люди называют его «Стамеской». В общем, коэффициент эффективности данного сооружения очень низкий.
Анна Матвеевна получила экономическое образование и до выхода на пенсию трудилась в Гипрошахте на должности старшего экономиста. Такой род деятельности заметно повлиял на её лексикон. И речь бывшей экономистки подчас напоминала озвученный текст официального документа.
Она продолжала:
-- У коренных ленинградцев вызывало и вызывает чувство досады отсутствие в городе заметных мемориальных объектов, связанных с блокадной темой. Я не говорю о кладбищенских камнях. Я говорю о том, что невиданная в истории трагическая эпопея, катастрофа библейского масштаба, жертвой которой стали сотни тысяч людей, не нашла отражения хотя бы в скромном по размерам памятном знаке в центре города.
-- Уж очень вы, Анна Матвеевна, складно говорите, хотя и не совсем точно. Ведь стоит же у Московского вокзала обелиск.
-- Дорогой Александр Иванович! Этот обелиск установлен в честь присвоения городу звания Героя. Подобный обелиск есть и в Москве, хотя я не знаю каких-либо геройств, совершенных в этом городе, зато хорошо знаю, что при подходе немцев к Москве, горожане в жуткой панике, кто на чем, удирали из столицы.
-- Но Москву-то отстояли!
-- За это низкий поклон Жукову и сибирским колхозникам.
-- Так и Ленинград обороняли не только ленинградцы. В рядах защитников города были даже степняки-казахи. На «Невском пятачке» в их честь установлен памятный камень.
-- Кто спорит? Я только хотела сказать, что Звезла Звезде рознь. Когда к Ленинграду подошли враги, ленинградцы не бросились наутек, а стали строить на улицах города баррикады.
«И не только баррикады, -- отметил про себя Александр Иванович, -- но и артиилерийские доты, пулеметные дзоты, амбразуры в зданиях, стрелковые ячейки». А вслух дополнил Анну Матвеевну:
-- Да уж кто-кто, а ленинградцы свой город не сдали бы врагу!
Под мягким напором теплого ветра добродушно шумел лес. За елками на болоте трубно вскрикивали журавли, поучая подрастающую молодь. Гудели под сурдинку шмели и пчелы. Кузнечики и прочие чиркуны заливались так дружно, что над деревней стоял сплошной вибрирующий звон. В небе на высоких нотах пилькали ястребы и верещали какие-то стремительные пичуги. Мычала Дарьина корова. И всю эту звуковую пастораль пытались драматизировать глухие литавры далекой грозы.
Следовало бы слушать и слушать такое богатое тутти природного оркестра. Ан, нет! Наши чудаки-пенсионеры наслаждению гармонией звуков предпочитали монотонную беседу.
-- В Ленинграде есть два памятника–символа, -- гнула свою линию Анна Матвеевна, -- это Медный всадник – эмблема Санкт-Петербурга и Ленин на броневике – емкий образ революционного Петрограда. Должен быть третий символ – монумент ленинградцам-блокадникам. Я даже представдяю его внешний вид.
-- И что же это за вид? – заинтересованно спросил Александр Иванович.
-- Представте постамент из красного гранита, украшенный классическим фризом. На постаменте среди фрагментов рухнувшего здания возвышается черный ангел с воздетыми вверх обгоревшими крыльями. Его руки горестно сжимают голову, рот раскрыт в крике. На граните выбито трагическое предупреждение: «Граждане, при артобстреле ...» и т.д.
-- А, что? Впечатляет!.. И где вы его поставили бы?
-- На Малой Садовой, ближе к Невскому...
-- Очень достойное место. Там, кстати, неподалеку, на Итальянской, в Доме радио всю блокаду проработала Ольга Берггольц. Послушайте, -- влруг водушивился Александр Ивановч, -- а, что если вашему ангелу придать портретное сходство с «блокадной музой Ленинграда»?
-- Резонно и символически...Но это все – фантазии. Я была уверена: пока у власти находятся коммунисты, вожди которых и обрекли ленинградцев на мучения и смерть, памятника блокадникам воздвигнуто не будет! Но и новые лидеры…-- женщина безнадежно махнула рукой.
Действительно, зря Анна Матвеевна костерила коммунистов. Сменившие их демократы в плане блокадных меморий были ничуть не лучше своих предшественников. Хотя истины ради следует отметить, что в последнее десятилетие ХХ века в Петербурге было установлено несколько скульптур. Среди них такие актуальные, как бронзовая статуя городового, памятник Остапу Бендеру, изваяние Тараса Шевченко.
БЕСПОКОЙНАЯ ДУША
Барсуков топтался на автобусной остановке. Он собрался в Шугозеро за хлебом да и за любыми другими продуктами, каковые, вдруг, окажутся в лавке.
Показался автобус. Лишь только он остановился, и открылась дверь, Алексей Георгиевич сразу же услышал голос деда Сергея. Старикан был очень навеселе и на весь автобус сипел песни своей молодости:
« Уведу я молоду
За дальнюю тропиночку.
Подержуся за манду,
Да положу на спиночку.»
Молодые парни, сидевшие рядом с дедом, заводили старого озорника:
-- Дед Сергей, а покруче можешь?
-- А, хрен ли? Могу и позабористей! Да, вот девки молодые едут, как бы у них уши не завяли.
-- Еще чего! – обиделись девки. И справедливо. В здешних местах прекрасный пол тоже распевал неслабые частушки.
Вот пример девичей-лирической, напетой теткой Дарьей:
« По болоту шла девчонка
полны чоботы воды.
У моего у миленка
Все расчесаны муды.»
Однако девчата, ехавшие в автобусе, не ведали о безбрежных возможностях шебутного дедуна. Он в ответ на их демарш хмыкнул, а затем произнес:
-- Ну, тады ладно! – и выдал такую ариетту, что девушки, щебетавшие всю дорогу, поскучнели и до конца маршрута ехали молча.
В Шугозере, когда все вышли из автобуса, дед Сергей поймал Барсукова за руку:
-- Ну, как там в Камарах?
-- Да, все, как всегда.
-- А ленинградцы из нашей говённой избы еще не сбежали?
-- Нет. Живут, веселятся.
-- Ну, ну! Пусть повеселятся! Лишь бы плакать не пришлось.
Сказал так странно, и как недоброе накликал.
Когда новые владельцы неправильной избы немного обжились, «хозяин», по всей видимости, решил сделать пробный ход. Однажды, среди ночи раздался истошный крик Анны Матвеевны:
-- Это кто к нам лезет!? А-а-а?!
От такого крика все Крюковы вмиг оказались на ногах. Из сбивчивого рассказа взволнованной женщины они поняли, что Анну Матвеевну разбудил настойчивый стук, то ли топора, то ли молотка. А затем она услышала, как кто-то снаружи стал открывать дверь в сени.
Дима с Антоном оделись и вышли во двор. Они прошлись вокруг избы, заглянули в новый дровяник и, конечно же, никого не обнаружили. Мужчины объяснили причину стуков тем, что ветер приподнимал и опускал плохо прибитую доску на крыше сарая.
Однако, через два дня Анна Матвеевна, сделав круглые глаза, многозначительно заявила сыну:
-- Он ходит!!!
-- Кто?
-- Хохол!
-- Какой еще хохол?
-- Ну, тот, что зарыт у нас на огороде.
-- Где он ходит-то?
-- Возле дома и в сенях.
-- Ну, и что?
-- Он ходит и разговаривает сам с собой по-украински.
Дима назвал все это галиматьей, но, тем не менее, принял некоторые меры. Сын поставил свою раскладушку рядом с кроватью матери и велел ей тихонько разбудить его, как только она услышит что-нибудь необычное. Около раскладушки он положил топорик, а под подушку сунул мощный электрический фонарь. «Хозяин» явно торопил события. На следующую же ночь Дима был разбужен прикосновением материнской руки.
-- Слушай!!! – напряженно прошептала Анна Матвеевна.
Стояла полная беззвучность, Не было слышно ни мышиной возни, ни даже привычного урчания далеких самолетов. Прошла минута, другая. Вдруг в плотной тишине звякнуло ведро в сенях. Затем послышалось невнятное бормотание. После чего кто-то стал медленно подниматься по ступенькам.
Дима, быстро встав с постели, на цыпочках направился к двери. В правой руке он держал топорик, в левой – фонарь. Нащупав дверной крючок, он приподнял его и, с одновременным включением фонаря, бесшабашно толкнул дверь.
Сени были пусты!
Подобные акустические спектакли, с небольшими вариациями, в течение недели были разыграны еще пару раз. Изведенная страхом и бессонницей Анна Матвеевна предложила поставить на могиле лесоруба хоть какой-нибудь крестик:
-- Человек погребен без креста, вот душа его и мается.
Против этого предложения решительно восстала Соня:
-- Не собираетесь ли вы, Анна Матвеевна, открыть на нашем огороде филиал Макарьинского погоста?
Тем не менее, нужно было что-то делать! Хотя, что тут можно придумать, что предпринять? Не идти же с жалобой на нечистую силу в милицию!
РИТУАЛЬНЫЕ ХЛОПОТЫ
В каждой деревне есть свой дурачок. В Егоршине таким дурачком был Балалка, который постоянно держал в руках палку и воображал, что играет на балалке (так он называл балалайку).
В Баюрове известностью пользовался Исак Баюровский, Он свихнулся на чтении Священного писания, возомнив себя Исааком, сыном патриарха Авраама.
В Куреничах всех потешал Сереженька Блинко. После каждого дождя этот несчастный лепил из грязи блины. Себе на свадьбу.
А в Макарьине было сразу два дурака, вернее – дуры. Звали их Куша и Лаша. Куша была тихая дура, а Лаша все время орала невесть что, считая, что поет частушки.
Иногда ей говорили:
-- Лаша, как ты здорово поешь!
На что она с достоинством отвечала:
-- Так, у меня ж голос!
И только в Камарах, к удивлению всех соседей, не было дурачка. Но вот, вроде бы и над этой деревней (как показалось некоторым) затеплилась блаженная звезда.
Заканчивалось лето. Доцветал иван-чай. Вдоль дорог, как-то неожиданно, появились зонтики из желтых лепешечек пижмы – предвестницы осени. На затуманенных лугах, где еще недавно было и шумно, и людно, молчаливыми параболоидами высились стога (про параболоиды откуда-то сперто).
Когда все добрые люди закончили сенокос, взялся за косу и Барсуков. Но не для заготовки сена. Ему нужно было окосить огород, чтобы, сложив траву в компостную яму, обеспечить будущий урожай. Косовище было длинноватое и Барсуков достал ножовку, чтобы его укоротить. В это время к калитке подошли Перепрыговы:
-- Георгич, привет!
-- А, Попрыгунчики, здорово! Заходите!
Барсуков взмахнул ножовкой и предложил:
-- Кому, что отпилить?
Ира засмеялась:
-- Вон Юрке отпили одну штучку, чтобы не приставал.
Ира кокетничала. Случись что-нибудь с Юриной штучкой она опечалилась бы больше Юры. Обозвав Иру безжалостной садисткой, Барсуков осведомился у посетителей о цели визита.
--Ты знаешь, с Димой что-то происходит, -- Ира многозначительно покрутила пальцем у виска. Юрий Михеевич продолжил:
-- Он с утра карячится на дальнем поле. Тащит от леса какой-то камень. Там у него и лебедка и колья используются. Камень-то видать тяжеленный.
--Что же здесь особенного? – не понял Барсуков, -- понадобился по хозяйству камень, вот он его и тащит.
-- А почему он камень у дороги не берет? – хором отреагировали Перепрыговы.
И верно. Вдоль дороги возвышались кучки камней. Раньше их каждую весну собирали на полях и свозили к дороге. Там можно было выбрать любой камень. И большой и маленький, и круглый и угловатый. Однако Диме они почему-то не подошли.
Возле беседующих возник Женя Иркутский:
-- Салют, камарады! Вижу, народ руками машет. Думаю, дай подойду, может, что интересное узнаю.
Перепрыговы тут же поделились с Иркутским своими сомнениями касательно здоровья Диминой головы. В ответ на их озабоченность Женя заметил, что психика – дело тонкое, в котором даже врачи не всегда разбираются:
-- Вот, когда я служил в Иркутске…
-- Женя, никаких иркутских историй! – сразу же прервала его Ира. – Я их все уже раз пять слышала.
Бывшая жена Иркутского вернется к нему только тогда, когда утрясутся их семейные отношения. Женя надеялся, что это произойдет в ближайшее время. А пока он жил холостяком и был очень галантен со всеми женщинами:
-- Ирунчик, лапка моя! Эту историю я еще никогда не рассказывал. Вот послушай, зайка. Я очень кратко.
Ира своим молчанием снисходительно позволила Жене начать повествование.
-- В нашей части, а мы тогда стояли в лесу, -- заторопился Иркутский, -- чокнулся капитан Петров. Крыша у него поехала на почве борьбы с хищениями соцсобственности. Он за всеми следил, все вынюхивал и писал доносы в разные инстанции. На своем рабочем столе он поставил три списанных телефона и наклеил на них этикетки: «Совмин», «ЦК КПСС», «Лично тов. Брежнев»
Командир все это терпел, поскольку ценил Петрова как специалиста. Когда же тот стал подолгу тихим голосом беседовать лично с тов. Брежневым, терпение командира лопнуло, и он решил под видом планового медосмотра офицеров направить капитана в медсанчасть на обследование.
Сопровождать его негласно было поручено капитану Ятниексу. Такой выбор не был случайным. Спокойный, рассудительный и, главное, непьющий латыш лучше всех подходил на эту роль. Направь с Петровым, скажем капитана Сидорова, так они, вырвавшись из тайги в городок, неминуемо, первым делом зайдут в кафе. И чем дело кончится неизвестно.
Перед отъездом офицеров в городок командир вручил Ятниексу некую бумагу. Это заметил Петров. В машине он вытащил из кармана задремавшего сопровождающего командирскую писулю, из которой узнал о своем направлении на психобследование.
Доехали они быстро. Санчасть еще была закрыта. Чтобы преодолеть утреннюю стылость, Петров предложил Ятниексу попрыгать друг через друга. Тот с неохотой согласился: что поделаешь с придурком? Прибывавшие на службу медики с недоумением наблюдали, как два офицера играли в чехарду на площадке перед санчастью.
Наконец медицинское заведение открылось. Перед тем как войти в медсанчасть, Петров закапризничал и попросил Ятниекса сбегать за сигаретами. Тот, чтобы не нервировать потенциального шизика, отправился выполнять его каприз. А Петров тем временем прошел в кабинет начальника медсанчасти и доложил, что он по приказанию командира части доставил для обследования капитана Ятниекса, так как тот вроде бы рехнулся
Военный эскулап внимательно посмотрел на Петрова и спросил:
-- А зачем вы прыгали друг через друга?
-- Так этот ненормальный пристал: «Давай попрыгаем, давай попрыгаем!». Ну, я и не стал ему перечить. Чего с шизиком спорить?
-- Правильно. А в чем выражается неординарность поведения вашего подопечного? – спросил военный эскулап.
Петров поведал:
-- Капитан Ятниекс несет националистический бред. Он постоянно долдонит о том, что русские оккупировали Латвию, что латышский народ добьется своего освобождения ну и тому подобное.
-- Так! Все понятно! – с напором произнес руководящий медик. – А как он вел себя в дороге? Не сопротивлялся? Не буйствовал?
Петров пояснил, что для беспрепятственной доставки больного была применена маленькая хитрость: Ятниексу приказали доставить якобы заболевшего Петрова к врачам и вручили ему для достоверности соответствующие направление.
-- Женя, ты обещал быть кратким, а сам никак до конца добраться не можешь, --перебила рассказчика Ира.
-- Все, все, все! Заканчиваю! Короче, Петров сдал таки Ятниекса по назначению (не без бурных возражений последнего, что играло не в его пользу), отметился в буфете местной забегаловки и к вечеру прибыл в часть. Народ, бывший в курсе вопроса, при виде Петрова офонарел. Все, побросав свои дела, потянулись за ним к штабу, чтобы узнать, что с Ятниексом. Петров молча дошел до штабного крыльца, повернулся к толпе, хитро подмигнул и изрек:
-- А Ятниекс-то психом оказался! Его забрали на обследование. Наверное отправят в дурдом.
-- Что ты мелешь?!
-- А у меня и справка есть!
Петров достал из кармана медицинскую бумагу с треугольным штампом, где сообщалось о приеме капитана Ятниекса на обследование. Когда обо всем этом узнал командир, он долго хохотал, а потом вызвал замполита и сказал ему:
-- Дуй быстро к этими коновалам и забери Ятниекса, а то они ему таких уколов навтыкают, что он точно рехнется.
Женя замолк и в ожидании комплиментов закурил.
-- О похожем казусе я где-то читал, -- вместо комплиментов задумчиво произнес Юра. – Но там фигурировали не ракетчики, а танкисты.
-- Очень может быть, -- отреагировл Женя. – Подобный сюжетец имеет хождение в армии, но то. что я рассказал – не треп, а истинная правда. Я сам был очевидцем этого события.
-- Ах, не все ли равно, -- отозвалась Ира, а затем обратилась к Жене. – А, что Петров?
-- А, что Петров! Да ничего. Он был совершенно здоровым мужиком. Просто ему очень захотелось пораньше слинять из армии. Вот он и косил под психа.
Ира лукаво улыбнулась:
-- Не про себя ли, Женечка, ты все это рассказал?
Два дня на виду у всей деревни волохался Дима со своим камнем. Когда он, наконец, допер его до дороги, то появились помощники: Николай и Антон. Они втроем погрузили камень на тележку и довезли его до дома.
Первым делом Дима освободил камень от комьев прилипшей глины. Затем вылил на него ведро воды и щеткой очистил все впадины. Скатил его водой еще раз, а после тщательно вымыл раствором стирального порошка.
Камень предстал во всей своей необычности. Это была почти правильная треугольная призма из темно-серого гранита. Она рассекалась двумя взаимно перпендикулярными, плоскими слоями светлого кварца. Рассечение было такое правильное, что на двух боковых гранях призмы образовалось по белому кресту. Вот этот камень (вместо креста) и установил Дима на засыпанную речным песком узкую полоску, объявившуюся на его огороде.
Посмотреть на чудный камень приходили любопытные односельчане. Когда они спрашивали хозяина, зачем он эту булыгу приволок на огород, Дима неизменно отвечал:
-- Для красоты.
Такой ответ никого не удивлял, так как все знали, что Диме нравились разные природные редкости. Его изба была снаружи увешана разнообразными камнями с дырками, по углам стояли вычурные лесные коряги, над чердачным окном красовался лосинный череп, найденный на болоте. В избе было еще интереснее. Интерьер декорировали чудные лесные находки: чага-великан, пень, похожий на лешего, кусок ствола, выпиленный из старой березы, с двуия наростами, напоминавшими женские груди, чучело гадюки и другие диковины. Но больше всего впечатляла посетителей избы нерукотворная нечестивая образина, проявившаяся на передней стене.
Невезучие охотники, оставляя неправильную избу, чтобы перебраться на Пашозеро, не обратили внимания на художества, которые произвел дуплет дроби, жахнутый в стену охотником-«партизаном». А Дима обратил. Щербины и выбоины не бревнах сложились в Димином воображении в некий гадкий лик. С помощью красной краски он подчеркнул некоторые детали лика, вставил в обозначившуюся пасть костяные клыки, снабдил лик козлиными рожками, приклеил ниже пасти клок козлиной же шерсти и получилось что-то непотребное.
Анне Матвеевне эта деревянная инталия совсем не понравилась. Она просила Диму взять топор и стесать «эту гнусную харю». Старую женщину поддержала и соседка Галя, которая точно знала, что изображение нечести в доме приносит несчастья. А Диме лик нравился. Он нзвал его Мефистофелем и стесывать не стал.
На следующий день после установки крестового камня Антон сходил в лес, выкопал два можжевеловых куста, принес их к могилке и посадил возле каменного знака. Место последнего успокоения Ромы приняло законченный вид.
ВИЗИТЕРЫ
Тихим осенним утром появились в Камарах посторонние. Их было двое: пожилая, не по-здешнему одетая женщина и высокий парень. Они не стали далеко углубляться в деревню, а свернули к Диминому дому, благо стоял он первым от дороги.
Женщина сказалась матерью Ромы, а парень – его братом. Потянуло мать к месту последнего пребывания сыночка. Захотелось ей узнать, как он провел остатние свои деньки.
Дима позвал Ромашкина, хорошо знавшего Ромку. Гости с Николаем уселись на скамью под старым вязом и потекла у них беседа. Через некоторое время Ромашкин вошел в избу и спросил у Димы:
-- Все им рассказывать?
-- Конечно! – ответил Дима.
Вскоре Крюков увидел из окна, как мать взвилась и упала на крестовый камень. Долго она просидела у могилки. Не вытирая слез, женщина о чем-то тихо разговаривала с сыном.
К вечеру гости стали собираться в обратный путь. Как ни уговаривали их остаться переночевать, они -- ни в какую. Дима проводил их к вечернему автобусу. Расставаясь, мать сказала, что на следующее лето они приедут с людьми и со специальной машиной и заберут Рому на родину. Дима поосторожничал:
-- Мать, ведь точно не известно лежит ли Рома под тем камнем или нет.
Материнские уста отрешенно прошептали:
-- Це вин. Я чую.
Украинские патриоты дюже возжелали превратить УССР в самостоятельное и независимое государство. По домам зашныряли шустрые агитаторы из «Руха». На митингах завыступали дремучие львовские националисты. Те и другие убеждали людей высказаться на предстоящем референдуме за самостийность и за выход Украины из СССР.
Доказательная сторона убеждений была проста и доходчива:
-- Украина богатющая страна, но её грабит Россия.
-- Независимая же республика будет не за бесценок, а по мировым ценам продавать свое добро щедрому Западу.
-- С тех валютных грошей украинцы сразу же забогатеют и у каждой хаты будет стоять «Мерседес».
Видение «Мерседеса», стоящего у собственного дома, было очень симпатично. К концу года Украина объявила о своей независимости и вскоре вышла из состава СССР.
Только тогда пришедшие к власти моторные хлопцы, к своему удивлению, осознали, что за прежде почти бесплатные нефть, газ, лес, удобрения, бензин, поставляемые из России, нужно платить; что продукция их заводов и пашен (после смачного разрыва экономических связей с Россией) на Западе никому не нужна.
И очень скоро случилось то, чего совершенно не ожидали новые хозяева Украины. Да и ожидать-то не могли. Известно, что в любой стране националисты в интеллектуальном отношении скорее серые, чем какого-либо другого оттенка люди. Понятно, что продумывание игры на несколько ходов вперед, задача для этой публики непосильная.
А случилось на Украине вот что: еще недавно процветавшая республика по уши погрузилась в нищету, стыдливо прикрываясь вновь обретенным желто-голубым прапором.
На следующий год за Ромой с Украины никто не приехал. Впоследствии пришло небольшое письмо. Ромин брат сообщал, что весной умерла мама, что они Рому перевозить не будут, так как не только на перевозку, но даже на железнодорожный билет денег нет.
«А на те чертовы «кравчучки», что нам иногда выдают в виде зарплаты, -- заканчивал свое послание украинский корреспондент, -- можно купить лишь веревку, чтобы повеситься!».
Уместно было бы предположить, что украинцы, обжегшись на "Мерседесах" впредь будут дуть даже на более простые композиции. Отнюдь!
Когда в предвыборной ситуации сложилась дилемма: Ющенко-Янукович, украинцы не стали анализировать качества кандидатов в президенты. А зачем анализировать,
если всей Украине известно:
"Голосуешь за "Ю" -- будешь жить, как в раю.
Голосуешь за "Я" -- не получишь ни ... (ничего)."
Конечно проголосовали за Ющенко и получили такой "рай", что не приведи господь.
Ну,почему украинский люд такой политически наивный?
ПОД ЗНАКОМ ТРИЗУБА
«Какая же благодатная страна эта Украина, -- размышлял Александр Иванович. – Все-то у неё есть. И простор, и жирные черноземы, и леса, и мягкий климат, и гидроресурсы, и полезные ископаемые, и теплое море, и развитая промышленность, и наука, и, самое главное, добрые, работящие люди. Живи и радуйся! Но не тут- то было.
В отличии от граждан других европейских стран, где нет такой обильной благодати, украинцы живут бедно. Даже очень бедно. Жители Украины – одни из самых несчастных людей в мире. В мировом рейтинге благополучия (здоровье, материальное обеспечение, образование) Украина находится в компании африкансках стран, занимая 164 место из 178 возможных. И это еще в мирные времена. Откуда такая ненормальность? Чем все это можно объяснить?»
Александр Иванович перебрал возможные причины такого положения и решил, что некомпетентность руководства, коррупция чиновников, низкая курентноспособность промышленной продукции, деструктивное влияние на политику Украины прообандеровских западенцев и недалеких националистов, все это вместе взятое, конечно же должно было негативно повлиять на благосостояние страны, но не до такой же степени. Здесь что-то не так просто. Здесь какя-то необычность, близкая к мистике.
Каждый раз даже при случайном взгляде на герб Украины Александр Иванович, этот знаток гербоведения, недоумевал. Там украинские державники разместили на синем щите некий загадочный знак, похожий на клеймо. Украинцы называют его тризубом, россияне – трезубцем. Знак имеет вид четырехконечника, три конца которого направлены вверх, а четвертый конец – вниз.
Недоумение возникало не от условности изображения главной гербовой фигуры. Такого типа символы встречаются на многих гербах. Например, на японском – это стилизованная хризантема, символизирующая солнце , на греческом – серебряный крест в голубом поле, означающий торжество православия. А возникало недоумение от непонимания того, что же представляет собой главная государственная эмблема Украины и что она символизирует
Со времен Карамзина, впервые при описании серебряника князя Владимира Святославича употребившего термин «трезубец», и до наших дней было предложено более тридцати толкований этого непонятного знака: корона, топор, хоругвь, скипетр, корабль, ворон, паникадило, портал храма, монограмма из греческих букв, голубь, навершие византийского скипетра, сокол Рарог, храм, стояший меж двух гор и тому подобное. Некоторые современные историки считают, что тризуб – это якорь, символизирующий веру и надежду на спасение.
Несмотря на обилие предложений, специалистам до сих пор так и не удалось остановиться на каком-нибудь из них, не удалось дать обоснованную трактовку тризуба, поэтому украинцы, от пастуха в горах до президента в Киеве так и не знают, что означает этот символ. Самоуверенный Александр Иванович решил самостоятельно разделаться с этой неопределенностью.
В государственном документе, где дается описание украинского герба, сказано, что тризуб – это «Знак Княжеского Государства Владимира Великого». Данное утверждение, по мнению нашего знотока геральдлики, было не вполне корректно. В те былинные времена на Руси не сущнствовало такого понятия как знак государства, герб. Трезубец был, всего лишь, личным знаком князя.
Неизвестно, знал ли Владимир Красно Солнышко, какое понятие символизировал трезубец, но известно, что его сородичи-князья, имея личные знаки подобного же типа, не наделяли их каким-либо особым смыслом. Это следует из того. что каждый знак был индивидуален. Иногда это был однозуб, чаще – двузуб, а то и трезуб, как у Владимира. Каждый такой знак, как любая личная мета, имел свои графические особенности, то есть трезубец, вопреки утверждениям некоторых исследователей, не являлся родовым знаком Рюриковичей.
По одной из версий заимствовали ранние Рюриковичи этот знак у своих соседей, хазар. А тем он достался от булгар, у которых «трезубец» означал животворную, производительную силу и являлся условным изображением мужского детородного органа.
«Вот оказывется под каким непростым знаком бедуют украинцы, -- подумал Александр Иванович. -- Выходит, что трезубец такой же древний символ как свастика, инь-ян, гексаграмма, но в отличии от них он несет печать некой двусмысленности.».
Очевидно поэтому, несмотря на свою древность, не всем украинцам он по душе. Совершенно не случайно на Украине проходят конкурсы на лучший рисунок нового герба. Жаль, что Александр Иванович не принимает участия в этих конкурсах. Уж он нарисовал бы на украинском гербовом щите какую-нибудь шикарную шкодливу комаху.
Хотя рисуй не рисуй, но в результате войнушки, которую добрые украинцы учинили между собой, никакой даже самый могучий геральдический зверь не поможет им в обозримом будущем зажить богато и счастливо. Многие украинцы, особенно западные, недеются на Европу. Но та вряд ли разбежится. У неё своих забот через край.
Не только к гербу, но и к флагу есть претензии. Некоторые украинские специалисты считают, что существующее расположение голубой и желтой полос неправильное. Оно означает угнетение. Полосы следует поменять местами или расположить вертикально.
Дополнительно Александр Иванович посчитал, что не все в порядке и с текстом государственного гимна. Он явно архаичен. А строка: «...И покажем, что мы, братья, козацкого роду», вызывает удивление. Как-то не с руки добропорядочному гражданину Украины набиваться в родичи к запорожским гулякам и авантюристам.
Известно, что уходившие «за пороги», в Дикое поле литвины, москвиты, тюрки были далеко не лучшими людми. Исследователь казацкого уклада жизни В.Д.Бабодей утверждает, что «беспринципность, предательство, разбой были у казаков в крови».
Хищнический характер казачества явно просматривался в том, что основной доход Запорожская Сечь извлекала из военных похоодов. В.Ямпольский определил Хортицу как «опорный пункт сухопутных пиратов на просторах Дикого поля»
«Да, поторопились украинские патриоты с созданием государственных символов», -- заключил свои умствования отставной коммунмашшевец.
Ну, удивил Александр Иванович! Снова его повело на украинскую тему. И очень ему нужны эти тризубы, полосатые прапоры? Уж если он такой крутой геральдист, то обратились бы лучше к росийским государственным эмблемам. Наши демократы тоже накуралесили в этой области не меньше украинских.