Родилась Клава в большой семье: за ней Митька, Райка и самая младшенькая Маринка. Всё как у всех: учились, работали, ссорились, мирились, долгими зимними вечерами играли у печки в "подкидного", в праздники скромно накрывали на стол, выпивали "красненького". После вина отец непременно требовал у матери на бутылку самогона, брал деньги, шёл "на точку". Принесённый самогон был мутный и вонючий; говорили, будто его для крепости настаивают на полиэтиленовых крышках и добавляют димедрол. Глава семейства пил крохотной стопочкой, и уже через несколько таких "мензурок" действительно становился не похож на себя. "Хазбула-а-а-а-т удало-о-о-й, бедна сакля тво-о-о-я-ааа...",- заводил он фальцетом. "Готовый!" - обречённо говорила мать, с опаской поглядывая в его сторону. Все знали: в лучшем случае он свалится лицом в огуречный рассол и хлебные крошки, перемешанные с окурками, чтобы очнувшись в конце ночи, переползти на старый добитый диван, ободранный кошками; в худшем - за первой бутылкой пойдёт вторая, потом третья и так несколько дней подряд. В это время все в доме ходили "тише воды, ниже травы", и редко, когда после праздника мать оставалась без синяков. Да и детям доставалось. На синяки мало кто обращал внимание: все соседи в ближайшем окружении жили так же. Одним словом - семья как семья.
Когда Клава последний год училась в кооперативном техникуме, случилась беда: после майских праздников от кровоизлияния умер отец, а в начале декабря похоронили мать. Так нежданно-негаданно они осиротели.
Детей по приютам Клава не отдала. На первых порах, пока доучивалась и сдавала экзамены, они были под присмотром двоюродной сестры отца, а после получения диплома, в порядке исключения и, учитывая сложившиеся обстоятельства, направили её на работу в райпотребсоюз по месту проживания. Зарплата, конечно, копеечная, но кое-как обходились: выручал огород, куры, козы. Жаловаться старшая сестра не привыкла, пахала одна за всех,- ни тебе выходных, ни проходных. Всё бы ничего, да то ли Клава за делами просмотрела, то ли Господь моргнул, а только свернули Митька с Райкой на кривую дорожку. Началось с гулянок да выпивок, а закончилось тюрьмой: сначала Митяй загремел, а спустя два года и Райка по малолетке села. Одна Маринка пока радовала: жадная до учёбы и книжек, закончила девять классов, самостоятельно списалась с дальними родственниками и укатила учиться в далёкий прибалтийский Калининград. "Ты хоть, Маринка, не свихнись... , а то мне тогда и вовсе, хоть петлю одевай... ", в голос выла Клава, сморкаясь в фартук.
Через три года без предупреждения явилась Раиса, да не одна, а с полуторагодовалым ребёнком. Измученная, изголодавшаяся за дорогу девочка еле пищала, затравленно озираясь по углам. Маленькая и худая, с личиком цвета снятого молока, она едва держалась на тонких кривоватых ножках. "Вот, Галюха моя, прошу любить и жаловать... Доченька моя...",- приговаривала сестра хрипловатым голосом, щеря рот с недостающими передними зубами. "Что смотришь?... Не нравлюсь?... Изменилась? Некрасивая стала? ...Да фигня всё!!! Нам бы день продержаться да ночь простоять!..." - начала она куражиться, наполняя воздух таким непривычным уже перегаром. "Мы с дочушкой к тебе три дня едем - никак не доедем... То туда заехали, то туда... Ты это..., Клаша, корми нас, мы почти сутки не жрамши". С этого дня всё у в доме вернулось "на круги своя": Раиска пила-гуляла, Клава вкалывала. Видя, что мамаше дела нет до ребёнка, устроила девочку в ясли. Кто не знал всей истории, считали, что это её дочь, да и она присохла к ней, как к своей. Девчушка по матери не страдала, зато привязана была к тётке всем своим маленьким сердцем. Через два года непутёвой жизни живот у Райки, неожиданно, опять "полез на нос". Предпринимать что-то было уже поздно. Так на Клавины руки прибавился Павлик.
Гулянкам и пьянкам Раисы не видно было конца. Закончилось опять тем же - сроком в "местах, не столь отдалённых".
Надо сказать, что Клаве с детьми жилось не в пример легче, пока брат и сестра сидели. С их возвращением жизнь превращалась в сущий ад. Митька, тот хоть дома почти не бывал, всё пропадал где-то, да так, что хоть в розыск подавай. Иногда думалось, что его уже и в живых-то нету, пока приходил следователь и начинал пытать её, когда брат появлялся в последний раз, да что приносил с собой, да кого приводил.... Райка же наоборот тащила всех в дом, воровала деньги и всё, что плохо лежит, на увещевания реагировала скандалом и дракой. Сердце, конечно, не камень. Когда они сидели, Клава, было дело, собирала им посылки с луком, чесноком, махоркой. Иногда ехала на свидания, отрывала жалкие крохи у себя и детей, везла в зону.
Про то, чтобы как то устроить личную жизнь, даже не задумывалась. То есть, может и думала когда-нибудь,но реально оценивала своё положение и положение племянников, если в доме появится чужой мужик. "Кому нужны чужие дети?!",- прикидывала она. "Чужих детей любить трудно, может даже невозможно, да если бы хоть брат с сестрой были люди как люди...". Нет, мужчины иногда, конечно, случались в её жизни, но совершенно на короткий срок, к тому же, предложения руки и сердца она так и не дождалась, а потом и ждать перестала.
На тот момент, о котором хочу рассказать, Маринка давно получила образование и удачно вышла замуж. Митька "мотал" свой четвёртый срок. Раиса между второй и третьей "ходками" подкинула старшей сестре маленького Гошу и на то время ей ещё оставалось досиживать два с половиной года. Так и жили и за это время в семье, по большому счёту, мало что изменилось: дети подрастали, двое уже ходили в школу, Гоша - в сад, Клава же выбивалась из последних сил. И было ей уже тридцать пять, а на тридцать шестом году жизни случился с ней неожиданный конфуз.
Да случился он не где-нибудь, а в первопрестольной - в столице нашей Родины городе Москве. Кто переживал конец восьмидесятых - начало девяностых, тот помнит, как доставалось простому люду. А точнее - им ничего не доставалось. Не знаю, где как, а в нашем маленьком городке действовала строгая талонная система, и ежедневно, ближе к вечеру, в магазинах стояли длиннющие очереди в основном из женщин и детей. Талоны были введены на сахар и кондитерские изделия, на мясо, крупы, муку, водку и даже на зубную пасту и мыло. Днём за пустыми прилавками сидели на удивление упитанные и розовощёкие, как на подбор, продавцы. В это время отоваривались пенсионеры. По талонам, если очень повезёт, можно было купить мебель, одежду, обувь. Зачастую талоны разыгрывались в трудовых коллективах подобно лотерее. Школьную форму продавали по спискам, но часто она поступала одного-двух размеров и возмущённая толпа, стоящая вдоль длинной лестницы, недовольно роптала, вздыхала, ругалась, проклинала Горбачёва и районное начальство и долго не расходилась, на что-то ещё надеясь. За сапогами женщины выстраивались, было дело, с вечера и стояли ночь напропалую, записывая свой номер в очереди на ладони. Вот и прикиньте, как доставалось Клаве... Надо сказать, что к тому времени она давно уволилась из райпо и работала в дорожной механизированной колонне, поэтому, конечно, по старой памяти ей ещё перепадало кое что по блату сверх талонов, но редко и мало.
Человек предприимчив, особенно, когда обстоятельства складываются не в его пользу, как говорят - "берут за горло". Жители городка наладились в Москву. Перроны столичных вокзалов в то время заполнены были прибывшими и отъезжающими "мешочниками" - так коренные москвичи с пренебрежением называли бедолаг из соседних голодных областей. В гастрономах стояли нескончаемые очереди, потому что непонятно по каким таким законам в одни руки за раз отпускалось только двести граммов колбасы и сливочного масла. Люди переходили из очереди в очередь, становились снова и снова... Москвичи ругались, приезжие огрызались, но ничего не менялось - кушать хочется всем.
Осенью, в конце октября, Клаву осенила нечаянная мысль: " А не съездить ли и мне? А что? Дорога бесплатная - водители, считай, каждый день за дорожными плитами ездят. С одним туда, с другим - обратно... На работе пару дней отпроситься да выходной, а ребята уж не откажут бухгалтеру автотранспортного цеха. Переночевать в Москве найдётся где - подруга и одноклассница Наташка Хохлова давно в гости зовёт. Какая разница, где в очередях прозябать. Набрать всего побольше... Сейчас осень, что в холодильник не войдёт, на веранде полежит..."
Клава крутила и так и так, а выходило одно - надо ехать. "Масла нужно будет, в первую очередь, подкупить - детям по утрам на хлеб мазать к завтраку", - размышляла она. "Колбаски столичной..., сладенького... ребятишек побаловать..., а повезёт, так и пару курочек... Своих-то старых съели, а новых не завели... Чем кормить-то их? Сами, как "бобики"... Что это за мясо, что дают на талоны?!.. Чёрные, старые говяжьи кости, словно их уже кто-то обглодал... Тьфу! Вспоминать тошно... Посчастливится если, так и мясом разжиться можно... Наташка, поди, все ходы и выходы знает, что-нибудь да присоветует... Эх, хоть бы в Москве обувку какую детям раздобыть! Разбивают всё в пух и прах, поганики... , латай - не латай... Маринка, ладно, помогает - нет-нет да что-нибудь и пришлёт. Плохо, что не всегда по размеру подходит, часто продавать приходится... Но и то Слава Богу... Молодец Маринка - не забывает и сочувствует..., иногда и денежкой помогает. Замуж-то вышла, а сама никак не родит. На вопросы отшучивается: успеется, мол,нечего в такое время нищету плодить. Оно и верно: время стоит непонятное - и не война вроде, а народу ни одеться, ни обуться, ни пожрать... Чего дальше будет?... Надо попросить Натаху, чтобы по большим магазинам поводила, если, конечно, не в смену ей...". Так решение Клавино постепенно крепло, желание добраться до столицы росло и к концу недели окончательно созрело.
Главное - задаться целью. Вроде и не афишировала, а узнали о поездке многие: девчата из бухгалтерии, диспетчер Нина Васильевна, соседка через дом тётя Фая, у которой сумку дорожную одолжила, Галкина училка Ольга Венедиктовна. И все сразу с просьбами полезли. В основном -продукты, конечно: куры, масло, майонез, селёдка..., колбаса в первую очередь по два двадцать, сосиски... Одна Нина Васильевна лифчик заказала,... очень уж у неё размер неудобный,...тяжело найти. Не просто так, конечно, просили - деньги несли... Клава, чтобы не запутаться, сумму от каждого брала отдельно, скалывала скрепкой, писала подробно на клочке бумаги: чьи, сколько, что купить, в каком количестве... Бумажку тоже совала под скрепку, а уж, когда со всеми разобралась, - перетянула всю стопку резинкой от талонов на солярку и завернула в старую газету "Районный вестник". Вечером в четверг уже наверное в десятый раз внушала племяннице: "Галя, ты уже большая...., на тебя больше всех надеюсь... Не забудь - щи в холодильнике в большой кастрюле, картошку сама сваришь, когда надо... Павлика пошли в погреб за огурцами..., двухлитровую банку открывайте... Да! Чуть не забыла... Вчера яйца раздобыла.... полтора десятка - на террасе лежат, так вы их за один день не жарьте, растяните до моего приезда. Баба Поля за вами приглядывать будет. Гошке шапку завязывай, а то опять ухо разболится...Под куртку свитер серый ему поддевай..., сами тоже одевайтесь, не шмыгайте раздёжкой... В сад утром малого поднимай пораньше,- он просыпается тяжко, да сами с Павликом в школу не опоздайте", - Клава лихорадочно вспоминала, не упустила ли чего важного. А... и Гошку к Кудряшовым гулять не пускай, - у них там Юрка шибко дерётся, что в руках, тем и бьёт. Ну их!"
В поездку решила поддеть тёплые рейтузы. А что?! Конец октября, того гляди подмёрзнет. Спереди на них пришила из лоскута карман, куда положит деньги, придумала застёжку, примерила, потрогала... Надёжно! Так-то лучше, когда при себе... И проверить можно, если что. Пуговку на куртке расстегнул, руку сунул...- ага! Вот они! Уговор был с Сашкой Нефёдовым выехать пораньше, часов в шесть, край - в половине седьмого. А как чего загадаешь - хуже нет, потому что человек предполагает, а Бог - располагает. Так и вышло. Стояла одна в потёмках, где наметили, пока не замёрзла, а, не дождавшись, в восемь часов, ринулась на работу узнать, в чём дело. На крыльце с ним же и столкнулась лоб в лоб: тот из диспетчерской выскочил с путевым листом. Только было рот хотела открыть да попенять, а Сашка опередил: " Ты это... не ругайся, Петровна,- правда, не виноват я: на льнозавод отправляют грузиться попутным грузом, не дают теперь технику порожняком гонять. Думаю, к одиннадцати трестой меня загрузят, потом на весы ещё ехать... Так-таки, часиков в двенадцать тронемся. Не поздно, Клава?"
Мелькнула мысль: "А может не ехать никуда? А вдруг знак какой? С утра же обломилось...". Но вспомнила почти счастливые, загоревшиеся глаза племянников в минуты, когда обещала московские гостинцы, и все сомнения - как рукой. И побежала Клавдия опять через ухабистый и грязный в это время года свой городок "деревенского типа" домой: есть ещё время Гошины колготки постирать и к бабе Поле напоследок заскочить.
Баба Поля утепляла к зиме перекошенное, с растрескавшимися стёклами окошко: таскала серую вату из валявшегося рядом, старого тюфяка и ножом ловко загоняла её в щели. "Не беспокойся, Клавонька, езжай, раз надумала. Ребятки твои в пригляде будут: и печь истоплю, и вьюшки закрою. А хочешь - и поночую с ними... А что? Деда своего поужинаю, спать завалю - и к ним..." "Поночуй, баба Поля",- обрадовалась Клава, -"И мне спокойней будет. А я уж с тобой рассчитаюсь - в долгу не останусь". "Что ты?! Что ты?!"- замахала баба Поля старческой рукой с зажатым в ней ножом. "Ничего мне не надо. Разве вот только...",- она пошарила под линялой скатёркой. "Деду моему очки выписали новые,- в старых он не видит ничего. Хожу-хожу, а мне всё говорят: "Нету таких", - так, может, если будет у тебя время, заскочишь там в ихнюю аптеку...". " Да конечно, баб Поль! Конечно, заскочу!"- Клава с готовностью взяла голубоватый рецепт. "Водички бы, баб Поль..., пить что-то..., и солёного вроде не ела...",- она почувствовала,вдруг, как от волнений и беготни пересохло в горле. "А накось, касатка, компотика испей!"- баба Поля кинулась к лавке, где у неё выстроились кастрюли и чугунки во главе с пузатым самоваром. "Компот хороший, духмяный,...из коричневки моей. Ты же знаешь мою коричневку. Ох, ноне и яблок было! Насушила я летом и тебе отсыплю, как вернёшься. Пей, пей,- хороший компотик. Сахарку, правда, маловато, ну ты знаешь, взять негде - токмо по талонам.... Дай-ка кружку, я тебе ещё налью".
Не уехали и в двенадцать, как обещал Сашка, и только к двум часам дня его бортовой "КАМАЗ", гружёный льнотрестой, тяжело подошёл к условленному месту. "Ладно! К вечеру доеду и хорошо, а завтра с утра - сразу по магазинам",- подумала Клава, неуклюже карабкаясь в кабину. Полчаса спустя, она уже окончательно успокоилась и хохотала над шутками водителя, признанного первым балагуром в их ДПМК. "Помыли кости" недалёкому, странноватому главному инженеру, поругали непорядки в стране, порассказывали анекдоты. Начался мелкий дождь, осыпавший смотровое стекло водяным блестящим бисером, но в машине было тепло и уютно. День осенью короткий: не успели оглянуться, как стало смеркаться. Автомашины двигались уже с зажжёнными фарами, свет их отражался в мокром асфальте. Где-то ближе к середине пути Клава почувствовала, что напрасно пила компот у бабы Поли. Особенно вторую кружку.
Но так уж была она воспитана, что краснела до корней волос даже при слове "туалет", если рядом находился мужчина. "Ничего, потерплю...", - решила Клава, но с каждым километром пути терпение давалось ей всё тяжелей, а сама она становилась всё мрачнее. "Ну что ты, дремлешь? Молчишь, смотрю...",- обратил внимание Нефёдов. "А скоро доедем?" - с надеждой спросила Клавдия. "Да часа полтора ещё пилить. Спать если, вон, - на спальник полезай, я тебя, когда надо разбужу",- кивнул за спину Сашка. "Да нет, спать я не хочу...",- она уже почти плакала, настолько силён был "зов природы". "А чего скисла тогда? Сама на себя не похожа.",- он мельком искоса поглядывал на неё, одновременно следя за дорогой. "А-а-а!!!",- осенило его, - "Может тебе приспичило? Так и сказала бы давно... Сейчас остановлюсь, погоди маленько... За колесо сходишь..." "За какое колесо?",- пролепетала Клава. "Да за любое, какое понравится, только справа",- Нефёдов уже не мог удержаться от смеха. "Не могу я так, Саш! Не собака же я... А увидит кто?" - голос её обиженно дрожал. "Вот те раз! Да кто тебя тут знает? Ну увидит и...увидит... Ну и что? Да все так делают! Ох! Ну и странная ты женщина, Клавдия Петровна! Ладно... Вон, сарай какой-то недостроенный, либо дом - иди туда.",- "КАМАЗ" с шипением тяжело затормозил. Отяжелевшая Клава с трудом спустилась с подножки и, неловко переваливаясь на крепких коротковатых ногах, заторопилась к зданию. Это было незаконченное кирпичное строение, выложенное до середины второго этажа. Она решительно шагнула в проём, предназначавшийся видимо для двери и отступила за стену. Здесь было уже почти совсем темно. Проезжавшие по трассе машины то и дело оставляли блики на противоположной стене, делая сумерки внутри ещё гуще. Присев тут же, за стенкой, Клавдия наконец-то расслабилась. За какое-то мгновение до того, как всё её существо, почувствовав долгожданное освобождение, должно было радостно заликовать, она почти интуитивно поняла, что рядом кто-то есть. Сквозь шорох шин проезжающих автомобилей и других звуков близкой трассы она внезапно уловила посторонний слабый звук: не то полу-вздох, не то полу-всхлип. И в тот момент, когда она в ужасе распрямилась, её тела неожиданно коснулась человеческая рука. Сказать, что Клава испугалась, - не сказать ничего. Она, спотыкаясь на каждом шагу и одеваясь на ходу, выбежала из строения и понеслась к трассе, где ждал её "КАМАЗ". Так быстро она не бегала, пожалуй, со времён своего далёкого детства. Она не знала, преследуют ли её; ей, объятой ужасом, даже в голову не приходило оглянуться назад. "Может Нефёдов подшутить надумал?" - неожиданно мелькнула мысль уже у самой автомашины. Но Сашка сидел на законном месте водителя, руки на руле, взгляд на дорогу. "Что - уже?", - удивился он, - Быстрая ты. А чего на тебе лица нет? Сбледнула что-то... Укачало, что ли?" "Есть там кто-то...", - с ужасом проговорила Клава, плюхаясь на сиденье.
"И что, - так ничего и не сделала?" "Сделала...", - Клава в который раз уже густо залилась краской, -"Ладно..., поехали". Сашка тронулся, его тяжёлая, нагруженная "под небеса" машина, влилась в общий поток. Минут двадцать Клава приходила в себя: она ещё чувствовала это странное прикосновение. "Мороз" бегал по коже и настоящее успокоение не приходило. Наконец, задышала более-менее спокойно, стала понимать, что всё разрешилось благополучно: не убили, не надругались, руки, ноги, голова - всё на месте. Она, чтобы убедиться, потрогала даже свои колена, тугие бёдра и живот..., как-то непривычно вдруг похудевший... И тут страшная догадка молнией ударила в сознание; Клава рывком расстегнула пуговицу на куртке и стала лихорадочно ощупывать себя. Свёртка с деньгами не было. На всякий случай она пошарила рядом, посмотрела под ногами, но кроме принесённой на сапогах грязи ничего не увидала. Мерзкий холод пробрался под кожу, пробежал до копчика, а через три секунды уже горячая волна хлынула в голову, унося куда-то способность здраво рассуждать. Во рту пересохло, а сердце стучало так, что каждый удар его больно отзывался в висках. В Клавином мозгу пронеслась картинка, как она вернётся и ... ни тебе продуктов, ни тебе денег... А что она людям отдаст? Что скажет? Чем долг отдавать будет? Да ей полгода, если, вместе с детьми, не пить и не есть совсем ничего - и то не отдать. Ладно - сама. А дети при чём? Чем они виноваты? Клава завыла в голос. Сашка перепугался, едва не потеряв управление. "Что???",- всполошился он. "Деньги украли или потеряла... Саня, родненький, давай вернёмся, вместе посмотрим",- рыдания Клавины становились всё громче. "Куда я вернусь, Клава? Тут не деревня, а двустороннее движение. Я гружёный под завязку... Где я могу развернуться? Меня под разгрузку ждут... Да если я сегодня тресту не сдам, а утром под плиты опоздаю, меня шеф "вымочит и высушит", а потом с работы вышибет. Куда я пойду? Везде уже, кроме нас, зарплату по три месяца не дают. А потом меня Верка моя выпрет! Куда мне потом? Ты же знаешь, я в детдоме вырос..., у меня же по всему свету - ни одной родной души! Не-е-е-е-т, Петровна, я одно для тебя только сделать могу, - высадить возле первого же отделения милиции. Пусть, кому положено, и разбираются. А я сразу же уеду. К ним только явишься, - тут же в "обезьянник" попадёшь, да ещё и в подозреваемые угодишь. Ты же со мной ехала, я и буду первый подозреваемый... Вот связался!" - с сердцем закончил Нефёдов.
Клава машинально поднялась на крыльцо отделения милиции, где оставил её несговорчивый Сашка Нефёдов, машинально посмотрела на вывеску: какое-то отделение...какого-то района города Москвы.... Так же машинально толкнула дверь, пошла по обшарпанному , плохо освещённому коридору. "Гражданочка, вы к кому?" - услышала мужской голос за спиной. Она не заметила, что прошла мимо дежурного, сидящего за маленьким окошком. Клавдия вернулась, всхлипывая стала пытаться что-то рассказать. "По коридору предпоследняя дверь слева, - там у нас "опера" сидят", - пояснил дежурный, не особо вникая в сумбурную её речь. В комнате сидели двое: один очень худой и невзрачный с лица печатал у окна на старой машинке, издающей резкие лязгающие звуки. Второй - лысоватый и коренастый - писал что-то в большой тетради. Стол его сплошь был завален папками. "Что вы хотели?" - спросили оба почти одновременно и предложили присесть. Клава села к "лысоватому", он как-то больше внушал ей доверие. "Назовите себя", - "лысоватый" выпрямился за столом. "Клава... Попова Клавдия Петровна", - поправилась женщина. "Итак, слушаю Вас, Клавдия Петровна...". Слёзы хлынули с новой силой, когда Клава сбивчиво и путано пыталась выстроить свой рассказ о постигшем её горе. "Лысоватый" подвинул чистый лист бумаги, положил ручку: "А теперь напишите всё, как можно подробнее. Ваши фамилию, имя, отчество. Кто Вы? Откуда? Где случилась с Вами неприятность? В какое время? В каком конкретном месте? Не было ли поблизости посторонних людей?" Писала Клава так же беспорядочно, как и говорила - слёзы всё ещё душили её и в голове всё перепуталось. Милиционер наконец взял у неё листок, бегло пробежал глазами, подсунул ей другую бумагу, в которой внизу было написано: "С моих слов записано верно и мной прочитано". "Прочтите и распишитесь", - "Лысоватый" поставил "галочку". Клава, не читая,- всё равно ничего не понимала,- расписалась. "Вы свободны. Будем разбираться", - как-то неуверенно сказал милиционер и положил оба листка в папку. "Как свободна?!"- задохнулась Клав, - "Как свободна?! А деньги?... Мне деньги нужно людям отдавать! У меня дети! Трое...". Вспомнив про детей, она опять заголосила, да так, что в дверь стали заглядывать сотрудники из соседних кабинетов. "Клавдия Петровна, успокойтесь! Давайте я Вам водички налью...", - участливо подошёл "худой". Она с трудом отхлебнула от стакана, - зубы дробно застучали о стекло. "Фёдырыч, может доедем по горячему следу? Вдруг там "малина" какая...", - обратился "худой" к "лысоватому". "А ты давно "малину" брал с пустой кобурой? Да и время у меня рабочее через полчаса закончится". Худой замолчал. Клава как-то вдруг обречённо затихла, сидела, горестно опустив руки и глядя в одну точку. "Ладно!" - поднялся неожиданно "лысоватый", беря с сейфа фуражку. "Поехали...". И добавил, обращаясь к напарнику: "Фонарь захвати, а то у моего батарейка села"
Во дворе их ждал старый добитый "бобик". Сели: "худой" за руль, "лысоватый" рядом, Клава - на заднее сиденье. "Куда ехать? - обернулся "худой". "Не знаю я..., не помню...", - голос опять срывался на плач. "Хоть что-то вспомните... Может место какое приметное?" "А-а-а-а! Дом там недостроенный!"- обрадовалась женщина. "Да по Москве и области этих недостроенных... А название населённого пункта, значит, не припомните?" - они всё ещё стояли на месте. "Когда подъезжали - указатель был.... Что-то там про овраги... Не вспомню..., ни к чему мне было...". "Зато теперь - "к чему",- съязвил "худой". "Может - "Подовражное"?" "Точно!!! Точно - "Подовражное"- закричала радостно Клава.
Доехали быстро. Пошли по направлению к дому: "худой" впереди, за ним - след в след - "лысоватый", Клавдия за ними, спотыкаясь и еле поспевая. Немного не доходя тот обернулся: "Вы сразу за нами не входите... Я знак подам, когда можно...". Подошли к проёму. "Худой" включил фонарик, поправил, на всякий случай, кобуру, полез первым, за ним напарник. Клава прижалась к стенке, собравшись в комок и вся цепенея от ужаса. "Входите", - услышала она и, как сомнамбула, шагнула вперёд. Свет фонарика бродил по стенам, по потолку, по земле, заваленной строительным мусором и остатками материалов. "Покажите это место",- тронули её за плечо. "Вот здесь..., за стеночкой", - проговорила сдавленно и только темнота скрыла её вспыхнувшее краской лицо. Луч перебежал на стеночку и на предполагаемое место, и тут же "выхватил" из темноты кучу мешков из-под цемента, на которой мертвецким сном спал мужик в комбинезоне строителя. "Эй, уважаемый, остановку проспишь!" - "худой" направил на лежащего фонарик. Тот, ничего не понимая, замахал руками, закрывая глаза от света, замычал нечленораздельное. "За какие деньги пил? С какой радости?" - рука опера крепко держала мужика за ворот, пытаясь поднять вертикально. "Получку дали... за два месяца", - проговорил наконец рабочий. "Веди его в машину, Игорь",- распорядился "лысоватый".
Мужика подняли, подталкивая с двух сторон, повели к выходу. Клава, спотыкаясь поспешила за ними. Луч фонарика в последний раз "зацепился" за порог, осветив землю под ногами. "...ННЫЙ ВЕСТНИК", - прочла она автоматически на какой-то бумаге внизу. И в тот момент, когда уже занесла ногу, чтобы шагнуть на улицу, внезапная догадка молнией ударила в голову: "Районный вестник!!!" - закричала она исступлённо, введя в ступор оперов. Клава выхватила свёрток из-под ног и, даже не видя его, на ощупь поняла, что целостность предмета не нарушена; был он, как и прежде, приятно пухлый и упругий, газета, в которую были аккуратно завёрнуты деньги, плотно облегала содержимое и перехвачена была посередине тонкой резинкой. Видимо, когда она, перепуганная ничего не подозревающим пьяным строителем, стремглав летела к выходу, поддала свёрток, выпавший из её потайного кармана на рейтузах, ногой. Так он и оказался у самого порога.
Двумя часами позже умытая, гладко причёсанная Клава сидела за столом на кухне своей подруги Натальи. Была она уже спокойна, глаза светились нескрываемым счастьем и только яркий румянец выдавал в ней пережитое потрясение. Впрочем, может это просто от горячего чая...