Начало здесь - http://www.proza.ru/2014/07/25/204
...Под утро все сны, приснившиеся ей за ночь, снова спугнул скрип колыбели и пронзительный, жалобный детский плач.
Протянула к нему руки, пальцы погрузились в зыбучую пустоту, она несколько секунд просыпалась - и проснулась. Кругло смотрело на неё новое утро, топорщилось стрелками будильника: без восьми пять, мужу через несколько минут вставать на работу, а ей - готовить ему завтрак.
И новый день невнятных, пассивных поисков, когда от ощущения, что стоишь на месте, от досады - ломит скулы...
- Неж... плачешь? - Высь обнял Нежку сзади, прижал спиной к себе - тёплому, сонному. Только сейчас она поняла, что действительно плачет. Как всегда после таких не-снов. То есть как почти каждую ночь.
Но в заоконном мире, по улице пронёсся, азартно сигналя ранним прохожим, автомобиль; солнце просунуло в ущелье между стянутыми шторами золотистый палец. Жизнь теребила за рукав. Новый день обещал новые шансы, пусть маленькую, но возможность разгадки.
Нежка развернулась в руках у мужа. Поцеловала его в губы.
- Доброе утро, соня.
И тут, всячески одобряя её изменившийся настрой, радостно заголосил будильник.
***
...Яичница шкварчала на сковороде, таращась рыжими краторами желтков. Щёлкало масло. Пахло свежесваренным кофе.
Высь вышел из душа и шагнул на кухню, вытирая волосы колючим полотенцем. Сел на табуретку, взглянул в окно. Улыбнулся. Он предчувствовал новый рабочий день, и каждый раз шёл в свой кабинет с удовольствием.
Как бы ни была тяжела ситуация, в которую они угодили, он не ощущал себя в изгнании.
Впрочем, такие как он и Нежка всегда найдут своё место там, где они сейчас есть. И именно на нём и окажутся.
Да о чём это он? Любой человек так умеет, только не всякий о своём умении знает, и не каждый верит в него.
Из размышлений Выся аккуратно вынул голос жены. Вынул, да и подразвеял его позитивные убеждения.
- Выськ, а Выськ?.. Я тоже хочу, - она поставила перед ним тарелку с завтраком.
- А?! - он поднял глаза, - Яичницы?..
Нежка звонко расхохоталась, опускаясь на табуретку.
- Не, Высь, тут я себя не обидела, - она отдышалась, потом продолжила, уже серьёзно, - Я на работу хочу. Давай и меня впишем, а?
Высь вздохнул и покачал головой:
- Нет, Нежик, это не дело. Мы и так уже наизменяли пространственно-событийную ткань, из неё скоро нитки топорщится начнут... не дай Бог.
Нежка водила ложкой по клеёнке и молчала. Она понимала, что Высь прав. Но привыкшая к дороге, а главное - к действиям, к постоянному движению и созиданию, она начала замечать что в ней что-то неприятно меняется с этим оседлым образомжизни. Как лохматый большеголовый цветок никнет и увядает где-то то ли в груди, то ли чуть ниже диафрагмы. Ощущение так себе...
Высь накрыл её руку своей. Погладил.
- Неженок. Мы же здесь не..
- Не навечно? - пробормотала Нежка.
- Ненадолго, - внятно проговорил Высь.
- Ешь давай, - с внезапно прорвавшейся досадой сказала Нежка, - Опоздаешь. - И прибавила почти шёпотом, - Сколько уже "недолго"-то? Второй месяц пошёл...
Высь не ответил. Он ел яичницу и запивал её кофе, думал о своём, но теперь мысли были не радостные.
Он очень старался аккуратно перестраивать структуру пространственно-событийного полотна, чтобы они с Нежкой вписались в этот мир. Чтобы у них были деньги и документы, и никаких проблем при съёме квартиры. Чтобы в Медицинском Центре его не просто взяли на должность психотерапевта, но и не остался без работы тот, кто должен был, по идее, занять эту должность. Причём без хорошей работы. И чтобы, заселяя этот мир собою, ни мизинцем не задеть не один наклёвывающийся план, ни одну зреющую вероятность. Равновесие - хрупкий механизм: ты чуть качнул, а расплачиваться будет кто-то другой, а после и до тебя дойдёт, да ещё круги разбегуться как по воде, волна поднимется - неизвестно, до кого дотянется, да и тебе будет на пряники...
Вписал, сделал всё, как учили. Нежка помогала, насколько умела, но всё же по маятникам он больше специалист, она - к колыбели ближе.
А тут вот, значит. Не учёл желаний и потребностей того, кто всех ближе и дороже. Ясное дело, Хранительнице мало радости сидеть без дела, ну или находя себе разовые дела, мимолётные. Но ясно же, что дорога их сейчас не об этом мимолётном, и сердце Нежкино - не о том.
Он-то уже привык, что и здесь родным делом занимается. Расслабился...
- Может тебе на обычное собеседование сходить? - спросил Высь, уже понимая, что говорит что-то не то.
Нежка вскинула брови:
- С чем идти-то? С кленовыми листиками? И перспективой шарахнуть по маятнику своим вторжением? Я думала, ты аккуратно меня рядом с собой впишешь, в Центре, тихонечко...
Ах, да. Листики... Он сделал Нежке временные документы на основе того, что оказалось под рукой.
И да, тогда, полтора месяца назад, только попав в сюда, они решили: хватит тому миру одного Выся в качестве активного участника. У мира небыло на них планов, связанных с ним завязок, мир их не ожидал - но принял. В благодарность они решили не "светиться" слишком сильно: Высь зарабатывает хлеб, а Нежка сидит дома, за дракончиками смотрит. Это же ненадолго, до тех пор, пока они не найдут дорогу назад...
А как её искать-то? Только каждый день по сторонам смотреть, да внимательно слушать мир
Листики-то Нежкины можно сделать как у него - неотличимыми от здешних документов. Но собеседование, а если повезёт и работа после, может в итоге дать эффект ещё похуже "вписывания". И как он про это не подумал? Расслабился. Расслабился и ассимилировал.
- Ладно, это была плохая идея, - согласилась с его мыслями Нежка.
Допивая кофе, Высь посмотрел в окно.
- Тем более мы скоро должны уйти отсюда, - негромко, но твёрдо сказал он.
- Да, - в тон ему откликнулась Нежка. Потом не выдержала, вздохнула, - Не одной подсказки не вижу и не чувствую, хотя они должна быть...
- Может, ты про нашего малыша думаешь, потому здешний мир не ощущаешь?
- Вот уж спасибо за подозрение в нечуткости! - вскинулась Нежка (впрочем, наполовину шутливо).
- Ну, прости дурака.
- Высь... а ты замечал, что они близнецы?..
Высь приподнял одну бровь:
- Да? Кто - они?
- Миры. Наш мелкий и этот.
Высь задумался. Стал вспоминать.
...Серые дороги, стены под слоем "ленивой пыли", хмурые сумерки, легко стирающие робкое белесое солнце, страшный серый Дворец и шпиль, попадающий пальцем в небо - там...
... Трещинки на тёплом асфальте и рвущиеся из них травинки, голубое небо, синяя вода парковых озёр, немного сумрачные и нервные, но не оцепеневшие здания в центре города - здесь...
Пыльная, застиранная, усталая льняная ткань – там; тёплая, плотная, шелковистая изнанкой замша - здесь.
Он любил тот... того. И этот... этого, уже тоже. Никто небыл лучше или хуже. Но чтоб похожи?..
- Не знаю, Неж. Этот куда спокойнее.
Нежка, кажется, обиделась. Не за себя. Сказала с укором:
- Высь, здешний мир просто не попадал в такую беду. И хвала Всевышнему. Но ты взгляни на них не через призму боли!
Высь подумал, вгляделся. И согласился:
- А ведь да... Пожалуй.
- Вот, - с удовольствием сказала Нежка, - А я почти сразу почуяла. Но тебе не говорила, потому что понять до конца хотела, чтоб сомнений не осталось.
- Этому миру тоже нелегко приходится, - Высь встал и пошёл к раковине, сполоснуть чашку и тарелку, - Равнодушия тут тоже хватает, и зарастает он по краешку, и толкают его жители...
- Да ничего он не зарастает! - с жаром откликнулась Нежка, - Нормальный мир, здоровенький, сильный. И что ты, как некоторые местные говорить стал - "Времена не те, мир катится...". Во все времена и во всех мирах бывают люди сердечные, открытые, созидающие, бывают гады гадские, и бывают так себе человеки, равнодушие на ножках... Вот сейчас я в этом мире много творцов вижу, и созидателей, и сердец светлых. Только поветрие это не симпатичное какое-то, твердить "Наш мир гибнет, мы движемся к концу света!". Нет бы не сетовать, а полечить свой мир там, где у него заболело. И совсем хорошо стало бы. А проблем - ну где их нет? Вот здесь хорошую поговорку выдумали, послушай: "Одни катят мир, а другие бегут рядом и кричат: - Куда мир катится!".. Вот, первые мне более симпатичны, лишь бы катили в нужную сторону... Высь, ты чего?
А Высь неотрывно смотрел в окно. Потом сунул тарелку с чашкой в сушилку и шагнул к подоконнику, не отрывая взгляда от заоконного пейзажа.
Нежка хорошо знала, что значит вот это, когда муж "встал в стойку". Надежда яркой зелёной ветвью под порывом ветра взметнулась в её груди. Хранительница сделала несколько шагов и встала рядом с Высем. Тоже посмотрела за окошко.
А там был двор, и небыло ничего особенного: августовское утро, дети, по самые ушки счастливые каникулами, играли в игру, известную во многих мирах. "Ручеек" она называется. Четыре человека с одной стороны, четыре с другой, вскинули и соединили руки - создали живой коридор. И ещё двое ребятишек в этот коридор нырнули и помчались по нему…
- Миры -близнецы, говоришь, - раздумчиво проговорил Высь, - И люди – один из одного мира, другой из другого – получаются близнецами, разнозаряженными притягивающимися частицами, противоположностями дуальными… - он поскрёб подбородок, додумывая мысль, - Встреча и – резонанс друг с другом…
- Значит, - продолжила Нежка, не прекращая наблюдать за детской игрой, - Если человек оттуда и человек отсюда...
-... каким-то образом встретятся, возьмутся за руки – то есть синхронизируют свои ритмы.. да не важно – за руки, за руки возьмутся! – они сделают...
-... врата... Да, именно врата...
- И кто-то, значит, в них сможет войти. Раз есть врата – то и войти можно. И они приведут...
- В один из миров? Ааа... мы уверены, что именно туда? - ещё не доверяя внезапному откровению, вылупившемуся мгновение назад, спросила Нежка.
- А... куда ещё? Если у них будет одно стремление, правильная синхронизация и два мира - куда, скажи мне, ещё могут вести такие врата?!
- Детская игра «Ручеёк» и наша интуиция на грани помешательства…
-- Но ведь такими – для таких вот решений – мы и созданы! – с отчаянной, мальчишечьей звонкостью откликнулся Высь.
***
В каменном доме было темно и не то, чтобы холодно – зябко. Неуютно было в доме, ибо дома в «коконах» не обживают, как правило. Вернее иногда обживают, но тогда про них другие истории складываются, а вот этот, из теперешней истории, был транзитным пунктом, неотогретым почти.
«Почти» - потому что Серебряный за то время, что жил здесь, грел его как мог. Понемножку, чтобы дом не привязался и после его ухода не сильно тоскавал, но всё же - приласкивал. Радостью своей, которая так и кипела, потому что он знал - хранимые живы, всё тогда у них получилось. Жизнелюбием своим природным, негромким но сильным. Творчеством вот ещё…
Серебряный прикрепил к мольберту большой лист ватмана, взял постельные мелки, и начал набрасывать эскиз будущей картины. Вот линяя воды, волны теребящие берег, крапинки песка. А вот фигура на берегу, не ясно даже сперва – мужская, женская? Нет, если приглядеться – мужская. И смотрит он вдаль, поверх воды, то ли на тот берег, то ли на далёкий горизонт, потому что пока не известно, будет ли виден на картине другой берег… Картина обретала цвета, песок стал охрово-жёлтым, тёплым, как бок дворняги, волны лазорево-зеленоватыми… Только фигура, стоящая на берегу, никак толком не оформилась пока, и было не ясно, про кого же эта история на листе…
- Ну ты даёшь, Пикассо! Не ожидал от тебя таких талантов, - мужчина в Чёрном, что держал Серебряного в ту памятную ночь на краю крыши, шагнул в комнату так бесшумно, что художник вздрогнул и чуть не выронил мелок. Хотя пора уже было привыкнуть к манерам… напарника.
Чёрный поёжился, хотя к зябкости «коконов» был привычен, достал из складок плаща фляжку, жестом предложил Серебряному(тот покачал головой). Тогда Чёрный сам сделал глоток и заметил:
- А я уже как-то даже предположил, что унёс тебя Великий Маятник с концами. Можно сказать «похоронил», но быстро ощутил что ты всё же живой, собака такая… Но что тебя основательно по затылку приложило – вижу. В живопись ударился… надо же. С чего бы?
Серебряный просиял – от синих глаз до, казалось, кончиков острых ушей, - достал ещё один лист бумаги, поменьше, написал на нём тёмным мелком: «Осваиваю новый язык…»
Тот, что в чёрном, склонил голову (чёлка вороновым крылом упала на глаза, он откинул её небрежно), прочёл текст. Сразу всё понял.
- Онемел что ли, пацифист синеглазый?
Серебряный кивнул и улыбнулся. Развёл руками.
- Пришло, значит, наказание – констатировал Чёрный с непонятной интонацией, напоминающей помесь ехидства и сочувствия.
Синеглазый художник покачал головой и написал на том же листке:
«Нет, я сам решил, что так будет… равновеснее. Для себя, для них, для всех. Сам себе сделал».
- За подвижников и мучеников! – провозгласил Чёрный, поднял флягу и опрокинул в себя разом чуть не половину её содержимого. Всё равно с этой алкогольной дряни он не пьянел – не положено было. Так может хоть согреться получится…
Серебряный тем временем вернулся к рисованию. Он не сердился на Чёрного за его шуточки – связь Берегущего и Стража, не смотря на некоторую разнополярность их миссий, порой не менее прочна, чем связь Хранителей. Хоть и совсем другого характера, конечно… Хоть многие эту связку до сих пор и отрицают, особенно на словах. Даже сами Стражи и Берегущие.
- Пока ты тут в «коконе» грехи искупаешь, я наших друзей дорогих отыскал, - заметил Чёрный.
Серебряный вскинул глаза.
- Застряли в каком-то мирке, - равнодушно сказал Чёрный, и снова глотнул из фляжки, - И как вернуться сами не знают. Да и никто не знает. Гиблое дело, по всему видно…
Синеглазый ему не поверил. Видеть-то Чёрный видел, едва ли врёт, а вот что «дело гиблое»… Знаем, альтернативно одарённая сторона, мы ваши тёмные песни… А Хранители молодые конечно, но не пропадут, выберутся – ей-ей! Тем более что воспитанник их сигналы подаёт, да такие, что у Серебряного иногда сердце сжимается, особенно ночами – но сделать он не может ничего, не его это дело, увы, - их путь.
- Ладно, пошёл я, - негромко сказал Чёрный, - А то в твоём морозильнике недолго и воспалением лёгких разжиться…
Серебряный прыснул в кулак. Чёрный посмотрел на него неожиданно зло, колюче. И вышел вон.
А синеглазый художник взял чёрный мелок и стал вырисовывать одежду того, кто стоял на берегу.
И всё же на берегу… чего? Похоже на озеро. Тщательнее нужно рисовать, о каждом штрихе заботиться – что-то подсказывало Берегущему, что это место им ещё встретиться, пригодиться, возможно – не один раз.
***
Высь опаздывал на работу. Впервые в здешней жизни. Но разговор длился и длился, выплетаясь по петельке догадок.
Они с Нежкой уже минут десять стояли у входной двери, почти на пороге.
И…
- Я вот думаю – человеку нужно обладать каким-то особыми приметами? Ведь это должен быть кто-то, кто синхронизируется не просто с жителем того мира, а именно с тобой, или со мной, или с нами…
- Ну, про синхронизацию в учебниках было, общие концепции, - заметила Нежка, - это явно должен быть кто-то, кто многое пережил. То есть «пальцы души» - помнишь термин? – должны быть длинными, чувствительными. А такую эмпатию чаще вызывает сильный стресс, но когда человек не ломается, а как бы переходит в состояние чуть изменённого сознания, оставаясь психически целым…
- Да, это помню. Я не про то, - мотнул головой Высь, - На этой земле несколько миллиардов людей, переживших трагедии и выстоявших – миллионы, должны быть ещё какие-то характеристики, именно того кому стоит открыться, с кем попробовать…
- Сходство мелочей. Помнишь? Нам про это тоже рассказывали. Отражение шрамов и родинок – у тебя на левой скуле, например, у него на правой…
Вылупившаяся надежда звучала всё более безнадёжно. Никто не обещал. что их проводник не живёт, к примеру, на другом континенте. Практически не ясно было, как искать.
- А помнишь, что говорил Наставник? – вдруг негромко сказал Высь, - «задай вопрос и жди – Мир ответит тебе со всей своей любовью…».
Нежка грустно улыбнулась. Безусловно, Наставник знал, что говорил. Жаль только, что сам в этих добрых мирах не задержался – мог бы ведь ещё жить и жить…
- Мы вечером сядем спокойно, и разработаем план, - сказал Высь. Поцеловал Нежку в губы, и вышел наконец за порог, погруженный в тревожные, новые догадки.
…А Нежка закрыла за ним дверь, вернулась на кухню, полезла в холодильник за кусочками мясной вырезки. По летней жаре дракончики много спали, но когда просыпались – ели как не в себя.
Опять на периферии сознания Хранительницы вспыхнул и заметался детский плач. Вспыхнул, заметался и погас.
…Им доверили тот далёкий, зовущий теперь их, мир, они пришли вызволить его из большой беды.
Нежка установила с ним контакт на том уровне, на котором способна работать женщина тьео-хранитель: рассмотреть воплощение его души, взять под опеку. Опыта у неё было не много, раньше она только глядела со стороны и помогала чуть-чуть, и этот мир в своём человечьем воплощении стал, по сути, её первенцем.
Она не знала, что он будет таким маленьким. С подобным не сталкивались даже опытные тьео-хранители уже много десятков лет. Сложно сказать, было ли это связано с его фактическим возрастом, или мир так прятался от свалившегося на него горя. От бессилия – к беспомощности и беззащитности – от беззащитности – к младенчеству.
Но когда Нежка перешла на его план бытия, она увидела колыбель. Колыбель, в которой сидел мальчик, на вид месяцев девяти-десяти, и плакал. Нежка сделала несколько шагов, подошла к душе мира. Малыш перестал плакать, и протянул ей руки. Она вынула его из тяжёлой деревянной ладьи колыбели и прижала к себе. Чуть покачала. Сухими глазами (ибо слёзы стояли где-то в горле колючим комом) посмотрела на Выся, который сторожил границу между Материальным и Тонким планом. И сказала:
- Вылечим.
Высь кивнул и отвел взгляд. Оба они – Высь и Нежка, - подумали о том, что твориться с миром там, на верху. Какие язвы расползаются на его коже…
Но мир поверил им – сперва Нежке, потом и к Высю привык, осторожный, - и хранители начали работу.
И почти сразу сами совершили неосторожный шаг. Шаг, который грозил им гибелью, и значит – провалом всей операции… Чудом, чудом они спаслись. А ведь Берегущему нельзя было вмешиваться, песней им помогать - как он там – цел ли?..
…За стеной зашуршали, заскребли перепончатыми крыльями по обоям. Нежка подхватила упаковку с мясными кусочками, заспешила в комнату. Вынула розовый ломтик, протянула двум сонным оглаедам, уже переместившимся со своего обиталища на шкафу на их с Высем постель.
Первым вытянул шею синий. Обнюхал сперва Нежкину руку, с высоко засученным рукавом тонкого бадлона и аккуратной родинкой на запястье, потом лениво открыл пасть и подцепил угощение…
***
…Кошка вытянула шею, обнюхала сперва протянутую к ней руку с тонким запястьем, помеченным аккуратной родинкой, потом рукав бадлона, и только после лениво подцепила кусочек мяса – видно, что была сытая, а еды требовала скорее чтобы хозяйка не расслаблялась особо.
- Зараза серая, - с нежностью сказала Вешик.
Кошка не ответила – вдумчиво разгрызала мясо.
Было около половины десятого утра. Вешику не хотелось сидеть на месте, не понятно было –куда идти, и особенно- зачем идти. К каждому действию сейчас приклеивалось это липкое «зачем?»… И обесцвечивало его.
В не раскрашенном мире с отвычки жилось фигово.
С работы звонили много раз, и, скорее всего, уже приняли здравое решение найти Вешику замену. Ну и правильно. Никто не обязан ждать. Жизнь идёт, вон и дорога увела её Дыма, и с тех всё переменилось, скукожилось и выплюнуло последний смысл…
…Дым и Вешик прожили вместе пять лет. Она хорошо помнила день их знакомства. Это произошло на неформальной тусовке. Небо в тот день было серым, но отчаянно хотело меняться, стягивало застиранный комбинезон, беззащитно показывлась из под него голубая сорочка. Пахло корюшкой, весной и влюблённостью. Вешке было 15, бородатому байкеру с глазами точно под цвет этого само неба – на одну её жизнь больше.
Он в тот день много рассказывало том, что с ранней юности кочевал из города в город, что его дом – дорога, но раз уж доехал до Питера, нельзя не остаться. Они пили пиво, байкер представился как Дым, и обнимал Вешика – без склизских жестов, как многие другие мужчины (и даже отчим иногда, хоть Вешик и старалась не даваться…) а ласково, защищающе. Может быть так обнимают отцы – Вешик своего не помнила, сравнивать было не с кем.
Потом они ещё пили, кажется их хотели сделать братом и сестрой, но тут Дым сказал : «Не надо» и стал касаться её уже не по-родственному, но сперва – вопросительно, и дождался, пока Вешик ответит – всею собой откроется на встречу.
Утром она проснулась в комнатке, которую Дым снимал, повернула голову, уткнулась в большое тёплое плечо и, замирая от того, как дико звучат эти слова, спросила:
- Мне… ведь домой пора, да?
И тогда Дым обнял её. Просто сомкнул руки. И не отпускал пять лет.
Они очень редко ссорились, быстро мирились, имели привычку сидеть за столом одинаковым жестом подперев голову рукой, и понимали друг друга иногда с первых букв не произнесённой вслух фразы.
Позавчера Дым проснулся утром, съел свой завтрак, и сказал Вешику, что ему пора дальше, по дороге. Одному. И это не обсуждается, потому что это - просто есть.
Он собрал вещи за один день, оставил Вешику ключи от съёмной квартиры, где они прожили последний год, и уехал.
Пока он собирался, Вешик сидела на диване, придавленная восьмью килограмами кошки, которая, видимо, ощутила что хозяйка молчаливо кричит от боли, и пришла поддержать. Девушка не спорила, не спрашивала, не жаловалась. Попросила взять её с собой только один раз, получила твёрдое мужское «нет» и утихла.
Это Вешик-то. Которая мирила мать и отчима в ту пору, когда ещё не ходила в школу, в садике и потом в своём классе всегда умела дать сдачи, отбивала у живодёров бездомное зверьё и не боялась ночной трассы на скорости 200 километров в час.
Что правда, то правда – до жизни с Дымом она не боялась, потому что защищать её было некому, а после того, как появился Дым – просто не боялась, потому что он, и что может случиться, если он рядом и просто есть. Разлуки не страшилась, так как даже не думала о ней.
А кода она пришла – не посмела спорить с первым в жизни, что напугало её до потери голоса. Дым всегда был прав. Значит сейчас, причиняя ей боль, он был прав тоже.
…Впрочем, что она в жизни совсем ничего не боялась- это не правда. Вешик умела сильно, остро бояться за других. Но за себя – нет. Или почти нет. Что-то такое было в детстве, но пришлось это подавить – чтобы жить. А потом она как бы передала свою жизнь Дыму, и за все её страхи с тех пор отвечал он, а Вешик опять могла не испытывать их.
…И вот вчера Дым уехал, оставив Вешика со всеми страхами, со всем одиночеством, со всей собой – и последнее, пожалуй, было особо невынасимо, хотя бы потому что включало в себя и два первых пункта. С другой стоны, каким-то странным образом Дым увёз с собой и её саму. То есть даже не ясно –вроде и оставил со свежеобретённой самостоятельностью, а вроде и забрал, или даже просто исключил из ощущения жизни, как будто на месте Вешика теперь была дыра, и бывшая Вешик каким-то образом её ощущала. А больше ничего и небыло.
…Вешик смотрела, как облизывается насытившаяся мясной вырезкой кошка, и не думала ни о чём, только ловила какие-то странные»помехи». Такое случалось с ней в периоды сильного нервного напряжения или всплеска эмоций – словно бы открывался канал, и изо всех уголков мира тянулись к ней сигналы – чьи-то голоса (не различимы почти), скрип телеги, шорох маятника, и даже детский плач…
- Я схожу с ума, - сказала Вешик кошке, - Не веришь?
Кошка, возможно, и сомневалась в том, что всё настолько серьёзно (а, возможно, думала – «да ты уже давно…» - с неё станется), но в её взгляде явно читался упрёк. Мол, ну надо же что-то делать, раз так плохо, чего ты тут сидишь на месте?..
- Может, и надо… - рассеяно ответила Вешик, погладила кошку и вышла на кухню, умыться под краном.
На кухонном столе лежал флаер, принесённый то ли ею, то ли Дымом. Буквально на днях (когда всё ещё было хорошо! 22 часа назад- сто лет тому…). Наверное, это что-то из почтового ящика.
Вешик взяла флаер мокрыми пальцами. На нём было написано:
«Центр психологической помощи «Дорога надежды»».
«И тут дорога…» - болезненно подумалось Вешику. Сперва она отобрала у неё Дыма, а теперь пришла в их дом.
Но разозлиться не получилось - небыло сил. Да и было какое-то второе слово… Надежда?..
«Центр психологической помощи…».
Во истину - если вы не ищите решений, решения сами находят путь на вашу кухню.
Сходить?
А чем ей мог бы помочь этот… психолог, психиатр? Кто вообще работает в таких центрах?..
Вешику не стало любопытно, и не захотелось себя выручить. Ей просто нужно было куда-то идти, двигаться, чтобы не спятить.
Она посмотрела, где находится эта «Дорога надежды» (оказалось - в каком-то проулке, но хоть не в тупике…), накинула ветровку, сунула ноги в кроссовки и вышла из дома.
31.07.-13.08. 2014 год