Глава из "Воспоминаний о послевоенном детстве"
Мама Валентина родилась 12 февраля 1918года в Варваровке.
Шатенка с голубыми глазами и красивой фигурой – это наша мама – Валентина. Весёлая, задорная, жизнерадостная. С короткой волнистой стрижкой, фокстрот, она называлась.
Она рассказывала случай такой: её брат Шура собрался жениться, привёз девушку, тоже Шуру, к родителям, сам он в это время жил и работал директором военного торга в Боброве. А мама говорит: « Пойдём, Шура, пока суть, да дело, мы с тобой покатаемся на лодке». И покатались.
У них было одно весло, а вместо второго – взяли лопату. Поднялся ветер, началась буря, а речка хоть и тихая, но в непогоду…Волны захлёстывают лодку, Шура не умела плавать (и вообще, она оказалась страшной трусихой). В довершении – они одно весло поломали, другое (лопату) – утопили. Пришлось грести руками, вдоль камышей против течения. Вот и догребли они до причала к полуночи, домой пришли, а гости уже разошлись по домам, « окончен бал, погасли сечи».
Братец побил шестнадцатилетнюю Валю за этот её необдуманный поступок ремнём, за сорванное торжество. Вот такая проказница-мама была в молодости.
Лучшим развлечением для молодёжи того времени летом была речка, мама с друзьями и подругами уплывали на лодках на Куты, ловили рыбу, разводили костёр, пекли картошку или варили пшённый суп с рыбой, пели песни, играли в различные игры, прыгали через костёр. Валя и её подружки Паня (Прасковья), Фаня (Фаина), Нила (Неонила) и Варваренция (Варя)- сами себя называли «Чёртовой пятёркой», они были сорвиголовами, отчаянными и рискованными девчатами. Плавали и ныряли они отлично.
Лето, жара - хочется купаться, что придумать бы, чтобы не работать, а отдохнуть на речке? И придумали: у Фанечки срочно « разболелся» зуб, у Нилы – ещё что-то и они обе отпросились с работы, Валя с Паней в это время были в отпуске, а Варваренция вообще не работала в то время и таким образом все попали на речку. Валя дружила четыре года с парнем Гришей, он звал её замуж, а она отнекивалась, не хотела, потому что семья у них была очень большая, и жить пришлось бы со всеми вместе. И как себя там вести Валюша не знала и тянула со свадьбой до последнего. А может быть и не любила Гриню вовсе? Тем более что в последнее время Гриша устроился на работу в Хохол Тростянку и приезжал только на выходной день.
Вот закадычная её подружка Паня решила выйти замуж, назначается свадьба, Прасковья приглашает Валю на свадьбу, а её жених – Костю. Случилось так, что Костя и Валя оказались рядом за свадебным столом. Свадьба была скучная, молодёжи почти не было. И Костя предложил уйти. Он начал говорить Валентине о том, как нехорошо, что жених не заработал денег даже на одежду, а женится, его одевала невеста (Паня купила ему костюм, рубашку и др.). Надо сначала приобрести костюма два-три, кожаное пальто, а потом думать о женитьбе. Так рассуждал Костя, сидя на лавочке возле Валиного дома, потом она принесла из своего сада вишен, они ели вишни и бросались косточками. Вернее она, хулиганка, испачкала его белую рубашку вишнями. Тем не менее, девушка понравилась, потому что он спросил разрешения прийти к ней ещё.
И закружилось, завертелось. Так они гуляли, ходили на танцы месяца два, потом Костя спросил Валю, согласна ли она выйти за него замуж и сказал, что хочет прийти к её родителям – просить руки (а как же костюмы и кожаное пальто?). Валентина сразу же согласилась на предложение, и рассказала об этом своим маме и папе. Стали срочно готовить приданое: перину, подушки, бельё, мама Клава пообещала дать сундук, чтобы сложить все вещи. А Валя стала начищать самовар, потому что д.Фека сказал, что без самовара замуж –нельзя никак.
Константин – тихий, скромный молодой человек жил на съёмной квартире, и его квартирная хозяйка, приглядевшись к нему, хотела женить его на своей дочери. Но Костя женился на Валентине, и планам хозяйки не суждено было сбыться.
Начальство, узнав, что Костя женился, выделило ему комнату в заводском общежитии. Он сам купил стол, два стула и кровать, потом приехал за любимой девушкой, уже женой и её приданым на лошади. Погрузили сундук, большую цветущую розу в кадке, самовар и всё остальное. Поехали в будущую семейную жизнь. Они навели порядок в теперь собственной общежитской комнате, и Костя вечером проводил Валю к маме с папой.
Родители Валентины очень удивились, что случилось, почему вернул их дочь домой? Оказалось, что Костя постеснялся остаться с Валюшей до свадьбы, хотя они уже были зарегистрированы. Вот такие были нравы тогда.
Продукты на свадьбу закупал Костя самостоятельно, гостей пригласили немного – человек восемь. Отпраздновали свадьбу скромно. Кстати, мечта о кожаном пальто сбылась–таки, но гораздо позже. Это пальто купил по случаю на базаре дед Ёра. Даже я немножко помню это черное кожаное пальто, папа начищал его щеткой с ваксой. Помню даже запах.
Когда я маму Валю спрашивала, где училась, что она закончила, она отвечала, смеясь: «Три класса и коридор». В пятнадцать лет она поступила в торгово-кооперативную школу и, закончив её, работала продавцом промторга (так назывались тогда магазины) и училась на рабфаке.
Мама вспоминала случай военных лет. Дядя Шура прислал письмо из Рыбинска, где проходил срочную подготовку на курсах. Он писал, что фашистов вряд ли пустят дальше Дона и просил маму с Галей ехать в Бобров к его девочкам. «Там вам будет безопасней с детьми», - писал он. У мамы Вали неожиданно появилась возможность съездить (ехал знакомый офицер с донесением в Бобров) и взял её с собой.
Туда и обратно. Быстренько. Она как была в легком платье и босоножках, взяла только платок на голову и пиджачок, потому что ехать наверху в кузове – продует. Доехали они до Дона, там тьма народу, машин, все бегут от немца. На понтонный мост их взяли без очереди, так как офицер был с важным донесением. Фашистов и их танки они увидели уже с другого берега Дона.
Так Валя вынуждена была остаться в Боброве, пока немцев не выбили из Острогожска и окрестностей. Это произошло зимой, в феврале. А маленькая трёхлетняя Галя с бабушкой и папой жила при немцах, без мамы. Галя даже сидела у немца на руках, который жил в их квартире, он угощал её шоколадкой, показывал фото своих детей с женой. Получается, что и среди немцев попадались нормальные люди.
Сразу после оккупации, в 1943 году мама Валя стала работать в госбанке кассиром. Он располагался временно около церкви, недалеко от нашего дома, так как здание госбанка разбомбили немцы. Позже госбанк переехал в своё отремонтированное здание, и мама работала уже приходным кассиром. Приходный, расходный кассир – я в этом вообще не разбиралась.
После рождения Любы - тогда в декрете сидели два, три месяца (с 1946 года), маму перевели на должность заведующей кассой, она проработала на одном месте тридцать лет.
Всё время было на слуху, что мама работает в банке. Когда я была совсем маленькой девочкой, всё не могла понять, что же это за банка такая, в которой помещается моя мама, да ещё и денежки, которые она зачем-то пересчитывает каждый день. И неужели там нельзя взять денег, чтобы купить всё что хочешь? Себе и нам всем.
Когда я немного подросла, то носила маме на работу обед. Она почему-то не могла с утра до вечера покидать своё рабочее место. Теперь я знала, что госбанк – это никакая не банка, а двухэтажное большое добротное красно-кирпичное здание.
Мама работала на втором этаже, куда вела огромная то ли мраморная, то ли гранитная лестница, или она мне казалась такой. В госбанке всегда было прохладно и очень тихо после часа дня, (деньги выдавали до обеда, и тогда в банке было много народа) только шелестели купюрами тётеньки – кассиры-счетоводы. У них были у каждой большие счёты, когда тётеньки отсчитывали стопочку денег, то щёлкали костяшками, отсчитывая определенную сумму. Потом эту стопочку перевязывали бумажной лентой, на которой стояли цифры, обозначающие купюры и сумму денег. Об этом я узнала гораздо позже. Иногда мне давали пощёлкать немного костяшками, что приводило меня в восторг.
А мама сидела отдельно от всех работников, у неё рядом была огромная массивная дверь, за которой прятались мешки с деньгами – это была комната-сейф, в которую мама храбро входила и выносила оттуда мешки с деньгами или наоборот прятала их туда. Дверь была такая толстая и тяжёлая, что мама с большим трудом открывала и закрывала её с помощью милиционера. В двери торчал огромный ключ и какая-то круглая как штурвал штучка, которую тоже надо было повернуть, прежде чем дверь открыть-закрыть ключом. Я наблюдала изредка эту картину, стоя на цыпочках, упираясь подбородком в стойку у маминого окошка.
Бабушка, обычно, наливала мне кашу в стеклянную банку, в этот раз была манная каша. Каша ставилась в сетку - авоську, укутывалась полотенцем и газетами, чтобы не остыла. На ступеньках крыльца я остановилась передохнуть и поставила кашку на ступеньку, (сетка резала руку) потом пошла дальше вверх.
У входных дверей на второй этаж всегда стоял строгий милиционер (кого поподя в банк не пускали). Он уже знал меня и пропускал незамедлительно, а я его побаивалась, наверное, не помню. Иногда был другой милиционер, и он спрашивал меня строго: « К кому идёшь?» Я отвечала и проходила к маминой кассе. Прошла я и в этот раз, сунула благополучно маме в окошко обед.
И слышу голос маминой начальницы: « Согина, иди, собери свою манную кашу. Она по всей лестнице до твоего окошка». Видимо, банка разбилась, когда я ставила её на ступеньки. Вот так я однажды неудачно маму обедом «накормила». Больше таких казусов не было. Бабушка сшила мне специально тряпичную сумку для горячего обеда и кашу я носила в глиняном горшочке или в миске.
Поначалу помню, у банковских работников была своя форма: темно-зелёная юбка, с двумя складками спереди, кремовая блузка навыпуск с бейкой понизу, пиджак-китель с пуговицами-галунами, а ещё берет и шинель.
Вот это всё носила моя мама, но это продолжалось как-то не очень долго. Несколько лет.
Теперь в моде был перманент (завивка) и мама со мной ходила на дом к парикмахеру делать новую причёску. Мне завивка не нравилась, потому что у мамы были свои, слегка волнистые волосы, и они мягко обрамляли её милое родное лицо. Но мода, есть мода, да и моего мнения никто не спрашивал тогда.
Кстати, всех женщин нашего этажа обшивала Людичкина мама, тётя Муся.
У мамы Вали на лето было одно-два, но зато, какие красивые платья. Помню салатово-зелёное штапельное платье с чёрными вилюшками, бордовое и синее - два платья в белый горох, а горошки были в колечках.
В платьях новых ходили на работу, на прогулку, в гости, в театр и кино, потом носили дома и в огород, а потом платья служили тряпками для мытья посуды, пола. Некоторым платьям и другим вещам «везло», их донашивали дети, иногда их лицевали, перешивали. Но никогда не выбрасывали. Старьёвщикам отдавали уже совершенно непригодные для носки тряпки и лохмотья.
А ещё я вспомнила, ходили по дворам лудильщики, они паяли прохудившиеся кастрюли, чайники, тазы и другую хозяйственную утварь. Новая посуда покупалась крайне редко и по большой необходимости, да и купить её было не так просто, полки были почти пусты. Если что-то появлялось в продаже, то стояли огромные очереди. Да и бюджет семей в той жизни не позволял заниматься расточительством. Излишеств не было ни у кого. Помню, по случаю мне довелось купить две глубокие тарелки с кленовыми листиками. Так одна до сих пор служит у Любы, а вторая - у меня.
Вот такая долгая жизнь была у одежды и утвари того времени.
В моде тех лет были креп жоржет, креп сатин, муар, маркизет, шифон и ещё много тканей с загадочно звучащими иностранными, какими-то завораживающими названиями. Некоторые материалы (лоскутики) мы видели у тёти Муси, когда она « обшивала» отпускниц, приезжавших к соседям в гости. Этими лоскутами мы играли, фантазируя как будем одеваться, став взрослыми.
Когда мы стали жить отдельно (в аптеке), у мамы появилось больше свободного от работы времени, и она записалась на курсы кройки и шитья. Сначала она изучала швы: взад иголку, вперёд иголку и т.д. Купили ручную швейную машинку и мама шила нам, каждой из нас своё: первые платья из « шотландки», блузки и ночные сорочки – всё, чему её учили. Наконец-то мы не донашивали одежду друг за другом, (особенно Любе доставались обноски в третью очередь) после Гали и меня.
Помню, как я долго мечтала, чтобы мне купили непременно чёрные валенки, чтобы они были по размеру, а не на два три размера больше, чтобы не были подшиты сто раз. Но мечта оставалась только мечтой лет до пятнадцати. Для новой квартиры у тёти Мани Штанько были заказаны белые мадаполамовые шторы на окна и двери: она приобрела хитрую машинку, которая «выбивала» рисунки на материале. Эти шторы до сих пор живы, мы их повесили у Любы на даче, в подсобном помещении.
К шестнадцатилетию мне подарили маленькие механические, настоящие часики. Я сама их выбирала. Это была золотая мечта всех девчонок того непростого времени.
В те годы большого гардероба не было, пожалуй, ни у кого. Вещи нашей семьи из пяти человек спокойно помещались в одном шифоньере.
Папенька и маменька – так называли мы родителей, подражая литературным героям школьной программы. Сначала со смехом, а потом по привычке. Знакомые даже завидовали родителям, что мы их так «обзываем». Мы с Любой в школе изучали английский язык и дома пытались общаться на английском, особенно когда у нас были секреты от окружающих. Мы вместе с маменькой пололи и поливали наш маленький огород, солили огурцы, помидоры и мочили яблоки (обязательно антоновку) в кадках с «поспой»- из ржаной муки и ржаной или овсяной соломы. Овощи и фрукты мама покупала ящиками на работе. Госбанк заказывал осенью в плодоовощном совхозе и им привозили на всех и овощи, и фрукты на любой вкус. Антоновские ароматные яблоки мы брали « на перекус» в школу всю осень и зиму, они лежали у нас в ящиках в соломе. Даже теперь запах антоновских яблок напоминает моё детство, счастливое и беззаботное, несмотря ни на что.
на фото мамочка в молодости
продолжение следует