Не гаснет памяти костёр,
Тревожит душу ностальгия,
И я, как фокусник – актёр,
Воспоминания другие
Из старой шляпы достаю,
Чтоб не предать их забытью…
* * *
Раннее детство я провёл в Москве. Хотя на дворе стояли 60-е, у нас дома была газовая плита, и я не подозревал даже, что может быть что-то иное. Печки я считал каким-то сказочным явлением, предназначенным исключительно для поездок Емели, или укрытия Алёнушки с братцем от злых гусей-лебедей.
Когда я впервые попал в гости к дяде Васе, маминому брату, который жил в бревенчатом доме в подмосковном городке Щербинка, то замер в удивлении – посреди дома стояла огромная русская печь, занимавшая значительную часть кухни-столовой и двух смежных комнат. Она поражала меня, маленького, своими размерами и добрым теплом, идущим от неё… А когда я попробовал щи, сваренные дядюшкой в этой печке и томлёные там, да с деревенской сметаной от своей коровы, и с ломтем душистого деревенского хлеба, я поверил в сказку. Это непременно сказочная печь, а дядюшка – какой-то волшебник.
К слову сказать, дядя Вася, инвалид Великой Отечественной войны, служил в артиллерии шофёром, возил боеприпасы. Во время одной из поездок он попал под бомбёжку, как я помню из его рассказов, был тяжело ранен, долго лечился в госпитале и был комиссован по ранению. После войны женился, у него родились четыре дочери, но он мечтал о сыне. И вот радость – он стал дедом – старшая дочь осчастливила его внуком, и вскоре у него самого родился сын Юрик. (К сожалению, сейчас нет уже ни дяди Васи, ни его жены тёти Иры, пять лет назад ушла вторая сестра Аня, а в июне этого года мы потеряли Юрика. Вечная им память…). Из-за ранения дядя Вася не смог найти работу, и занимался всем домашним хозяйством – огородом, скотиной, варил изумительные щи и каши. Забегая вперёд, скажу что мне пришлось поучаствовать в разборке этой чудо-печи. Лет через десять решили, что она занимает слишком много места, подвели к дому газ, а печку аккуратно, зарисовывая схему кладки каждого слоя (а вдруг пригодится), разобрали по кирпичику. Дом без неё опустел… А сейчас и самого дома уже нет, но это другая история.
Когда мне было лет пять, мы с бабушкой Елизаветой Георгиевной, заменившей мне родителей (они умерли, когда мне было 3 года) уже переехали из центра Москвы (из Колпачного переулка) на окраину – 16-ю Парковую улицу. Тогда это был «край географии» - через дорогу лесок с озерцом, а дальше – кольцевая. И вот в один прекрасный день к нам с бабушкой приехали в гости сестра Таня (старшая дочь дяди Васи) с мужем Володей, и я с ними отправился «на пикник» в упомянутый лесок за дорогой. Тогда я, конечно, ещё не знал этого слова, но это не уменьшает того удовольствия от настоящего костра на лесной опушке (у меня это было впервые, потом будут, конечно, и другие костры – пионерские, до неба, и походные, с котелком бурлящей ухи на берегу карельского озера, но этот был самым чудесным). Мы жарили хлеб на прутиках, а когда костер прогорел, в угли закопали картошку, и я с трудом дождался, когда она поспела. Выкатив палочкой из золы почерневшую, обуглившуюся картошку, мы разламывали её на части, вдыхая одуряюще пахнущий пар, солили её крупной солью, прихваченной из дома в спичечном коробке и с наслаждением вгрызались в ароматную пропечённую мякоть. Через некоторое время вся моя мордашка была перепачкана сажей, но радости не было предела.
После окончания первого класса московской школы, мы уехали из Москвы в пгт Мга Ленинградской области. Некоторое время, пока мы не въехали в выменянную на московскую двушку кооперативную трехкомнатную квартиру, я жил в хрущёвке с маминой сестрой, Ольгой Ивановной, и её мужем, Ефимом Осиповичем, ставшими мне родителями (бабушка уже сильно болела, и ей тяжело было воспитывать меня), и их сыном Серёжей, который был старше меня на 10 лет. До Мги цивилизация в виде газа ещё не добралась. На кухне, занимая её значительную часть, стояла огромная металлическая дровяная печь. Зимой это было удобно – кроме готовки, она прогревала всю небольшую квартирку. Но летом, в жаркие дни, топить печь было безрассудно – спать потом было невозможно, приходилось распахивать окна настежь. Кроме печки, в ванной комнате, совмещённой с туалетом, стоял дровяной титан. В нём грели воду для душа, хватало помыться троим. Правда, иногда третий домывался прохладной водой… Для хранения дров во дворе стояли двухэтажные дровяники – сараи. Там же валялось разное барахло (а вдруг пригодится в хозяйстве?) , стояли велики, коляски и прочее… В нескольких бесхозных заброшенных сарайках мы играли в войнушку, там у нас был штаб и хранились деревянные мечи, автоматы и прочее вооружение, которое домой таскать не разрешалось. Со второго этажа мы как-то прыгали на подложенный старый матрас, и после одного из прыжков я приземлился мимо и повредил ногу. Еле доковылял до дома, поднялся на третий этаж и тихонько пробрался мимо родителей в кладовку, где на полу была расстелена моя постель. На утро нога распухла, и я вместе с лечением получил порцию нравоучений от мамы Оли. Но лазать всюду, получая шишки, синяки и ссадины, не прекратил.
Когда печь не топили, еду готовили на керогазе – вонючем железном агрегате, работавшем на керосине. Снабжение керосином было возложено на меня. Мне выдавался алюминиевый трехлитровый бидончик с крышкой, деньги, и я бодро шагал в керосиновую лавку. Обычно там стояла очередь (почему-то у меня осталось впечатление, что я жил в очередях – за керосином, молоком, хлебом, овощами…). Достоявшись, я протягивал в окошко бидончик и деньги (а торговля велась с улицы, лавка располагалась где-то в районе нынешней библиотеки), получал его оттуда наполненным «ароматным» топливом, и осторожно, чтобы не расплескать и не облиться, тащил домой.
Газ появился позже. Железные печки на кухнях демонтировали (как тогда шутили, дома «обеспечивали») и вытаскивали во двор. Там куча «пионэров» весело облепляла тяжёлую железяку, и её волокли в школьный двор на металлолом. Какой пионерский отряд больше сдал металла Родине, тот и молодец. На торжественной линейке вручали грамоту, играл туш, и в стенгазете в коридоре школы появлялась статья о победителях соревнования, с указанием фамилий наиболее отличившихся. Так что это массовое снятие печей дало просто рекордные результаты. (Подобные результаты на моей памяти были достигнуты лишь однажды, когда в суровую зиму разморозились батареи во многих домах, и порванные льдом в клочья чугунные обломки были также сданы в утиль. В домах стоял жуткий колотун, пока отопление не восстановили.) Как я помню, отказавший котёл в кочегарке, обеспечивающей теплом наши дома, заменили настоящим паровозным котлом, с красной звездой, и мы бегали на него смотреть. Паровозов уже почти не было в эксплуатации на нашей станции, они стояли в резерве, и нам было интересно посмотреть на котёл в действии. Вообще, мы нередко играли рядом с кочегаркой, дожидаясь, пока на тачке не вывезут прогоревшие угли, и не свалят в кучу во дворе кочегарки. Мы засовывали палки в затухающую кучу, шебуршали там в гаснущем шлаке, изредка вспыхивающем огненными языками, и палки вспыхивали факелами. Вот такое веселье…
Возвращаюсь к «обеспеченным» кухням. Там установили газовые плиты, но, так как газ ещё не провели, пользовались баллонами – такими тяжеленными пузатыми красными вместилищами сжиженного пропана, которые довольно часто надо было перезаправлять. Как вы уже догадались, эта почётная обязанность была доверена опять мне. Я с ностальгией вспоминал о трехлитровом керосиновом бидончике, тараканя неудобный газовый баллон на заправку к железной дороге – там, в полуразрушенной водонапорной башне, разместился пункт обмена газовых баллонов. Опять очередь (а как же) и в обратный путь с потяжелевшим красным грузом.
Какую радость я испытал, когда во дворе вырыли котлован, в него опустили цистерну для газа, к домам провели газовые трубы, и отпала необходимость таскать опостылевшие баллоны. Периодически к обнесённой сетчатым забором цистерне подъезжал заправщик, на весь двор разносился бодрящий запах газа, «нашедшего дырочку», цистерна наполнялась, и можно было чувствовать себя вполне счастливым – никаких дров, керосина и тяжёлых баллонов…
Я не буду вспоминать здесь об электроплитках (одна из них, стоявшая у того же дяди Васи, однажды так шарахнула меня током, что я отлетел в другой конец кухни), ни стеклокерамических поверхностях – всё это не очень соответствует понятию «очаг», вынесенному мной в заголовок. Не стану здесь рассказывать и о мангалах. Пожалуй, расскажу только ещё об одной печке (или двух?)
Более двадцати лет назад мы купили «домик в деревне». Небольшой сруб 5х5 метров, (ещё дореволюционный, с толстенными стенами, пропитанными смолой и почти окаменевшими), а почти посередине – огромная русская печь. Она была хороша, но малофункциональна. Зимой мы на даче не живём, а летом её топить не станешь – как-то раз испекли в ней пироги, безумно вкусные, но … потом три дня в доме стояла такая жара, что спать там было невозможно. Не спасали даже распахнутые двери и окна. Посовещавшись между собой, семья приняла решение – печь разобрать, а из освободившегося материала сложить что-нибудь поменьше и попроще, с отопительной стенкой и плитой на две конфорки. Нашли в селе парня, который согласился помочь с кладкой, но разборка пала целиком на меня. Я взял отпуск, и, отпустив всех домочадцев, остался на хозяйстве один, точнее, с нашей любимой собачкой бобтейлом Гретой. Я аккуратно, по слоям, как в детстве у дяди Васи, разбирал печь. Кирпичи ломать было нельзя, они должны были стать материалом для новой печи, и я их аккуратно очищал складывая во дворе. Всё вокруг было покрыто слоем сажи, пыли от кладочного раствора, включая меня самого и крутившуюся под ногами Гретку.… Готовить было некогда. Сроки поджимали. Я отвлекался только на полив огорода и приготовление корма для пёсика (её морить голодом совесть не позволяла). Сам питался всухомятку, чаем с бутербродами. И когда приехавшая навестить нас Галя (моя жена) открыла калитку, она увидела двух грязнущих, с чёрными мордахами, типов, сидящих во дворе среди куч кирпича, почищенного и ещё нет, с голодными взглядами. «Борщика бы» - только и сумел сказать истощённый я, на секунду отвлекаясь от работы…
Печку мы, конечно, сделали (правда, печник всё время ругался на разнокалиберные кирпичи ручной работы, сделанные в незапамятные годы неизвестным мастером). Топочную дверцу на печку поставили от старой, разобранной. Когда с неё счистили накопившийся за долгие годы слой побелки, на свет проявилось чугунное литьё с драгунской каской и перекрещенными палашом и штуцером. Дореволюционная, как и дом. Когда несколько лет спустя мы с женой и детьми поехали в Питер, в Ораниенбауме, во дворце Петра Третьего, увидели точно такую же дверцу в одной из печей вестибюля. Только наша была в лучшей сохранности, без утраты деталей (у дворцовой не хватало одной из двух ручек). Так что у нас на даче музейный экспонат в печку вмонтирован…
Пожалуй, на этом свою «краткую историю» очагов, происходившую на моей памяти, я и завершу. Давайте жить с огоньком!
* * *
На картинке - та самая дверца работы Мальцевских чугунолитейных заводов.