Взгляд в прошлое

 
  " Я, начальник 1-го отделения Следотдела МВД Латв.ССР, майор Щемелев, рассмотрев материалы следственного дела   17281 по обвинению ШАЦ-АНИНА Макса Урьевича и ШАЦ Фрехи Самуиловны в преступлениях, предусмотренных ст.58-1 "а", 58-10, ч. I и 58-11 УК РСФСР,
   нашёл:
   ШАЦ-АНИН М. У. и ШАЦ Ф. С. арестованы МВД Лат-вийской ССР 18 февраля 1953 года и обвиняются в про-ведении организованной антисоветской деятельности.
   ...с 1904 года, находясь в рядах еврейской рабочей партии "социалистов-территориалистов", а затем "Объеди-ненной рабочей партии" - членом ЦК этой партии, вел активную борьбу против большевиков.
   В годы Великой Октябрьской социалистической революции на Украине был членом украинской Центральной Рады и участвовал в издании контрреволюционного журнала "Еврейский пролетарий" и газеты "Новое время".
   С 1919 по 1922 год возглавлял в Риге так называемый "Еврейский рабочий клуб", который проводил в своей деятельности контрреволюционную линию Бунда.
   После установления в 1940 году советской власти в Латвии продолжал свою националистическую деятельность, являлся одним из организаторов в г. Риге еврейских культурно-автономистских учреждений, которые служи-ли рассадником национализма среди еврейского населения Латвии.
   В годы Отечественной войны писал националистиче-ские статьи для советской и зарубежной прессы, в которых стремился преувеличить роль евреев в борьбе с фашизмом.
   В 1945 году по возвращении из эвакуации в г. Ригу создал так называемый "Еврейский националистический центр" и как его главарь направлял всю враждебную деятельность националистов против Советского государства.
   Систематически на протяжении 1945-1948 гг. устраи-вал на своей квартире сборища участников "Центра", на которых обсуждались вопросы практической деятельно-сти еврейских националистов, а также возводилась клевета на советскую действительность..."
Из постановления следователя
от 20 февраля 1953 года
         

     События этого дня мне запомнились в мельчайших подробностях. Мы были с отцом дома вдвоем, когда раздался звонок у входной двери, и двое в штатском буднично спросили, дома ли хозяйка. Мамы дома не было, и тогда они предъявили удостоверение сотрудников МГБ и вошли в квартиру. Отец предложил им сесть, и они молча сидели и ждали прихода матери. Ситуация была напряженной. Отцу, видимо, с самого начала была ясна цель этого визита. Он не задал ни одного вопроса, не выразил недоумения, не показал смятения. Он углубился в свои мысли и таким оставался на протяжении всего этого страшного вечера.
   Пришла мама, и посетители предъявили ордер на обыск. Квартира тотчас стала наполняться незнакомыми людьми, они полновластно распоряжались в доме, звонили кому-то по телефону, о чем-то докладывали, открывали двери, коротко переговаривались. Они перерыли все бумаги, книги, журналы, даже мои студенческие конспекты. Проводилась серьезная операция: арест опасных государственных преступников. Длилось все это около десяти часов. Вряд ли кто-нибудь из них испытывал неловкость, оттого что пришел за старым, незрячим, физически беспомощным человеком. Их отношение было безлично-официальным, сухим. Никаких эмоций. Закончив обыск, опечатали сургучом двери кабинета отца и спальни родителей, предъявили ордера на арест их обоих -- отца и матери. И увели в ночь, в неизвестность. Отец выходил из квартиры, держась, как обычно, за спину мамы... А мама в дверях почему-то вдруг тихо запела: "Город на Каме, где -- не знаем сами ..." из фильма-трилогии о жизни --> Горького.
   Потянулись дни и недели жуткого ожидания, проблесков надежды и приступов отчаяния. В первых числах марта я решила поехать в Москву, попытаться выяснить причину ареста родителей. По своей наивности я предполагала, что произошла страшная, нелепая ошибка, и мне, возможно, удастся добиться справедливости. Уже на вокзале в Риге я почувствовала за собой слежку, это ощущение не оставляло меня и в Москве. Не хотелось навлекать беду на знакомых, друзей, но в московских гостиницах, как обычно, не было мест. И хотя повсюду царил страх, ощущение надвигающейся катастрофы, меня все же, рискуя своей безопасностью, приютили друзья моих родителей -- семья профессора Давида Розенберга. Я пошла в прокуратуру СССР, выстояла огромную очередь к дежурному, изложила свою просьбу и тут же получила формальный краткий ответ: "Следствие покажет, если не виновны -- освободят".
   Я возвращалась домой ни с чем. По дороге в аэропорт шофер такси сообщил мне, что заболел Сталин, бюллетень о состоянии его здоровья передают по радио. Я была потрясена. Образ Сталина в моем представлении тогда полностью соответствовал тому, каким его создавала советская пропаганда: мудрый отец и учитель, защитник всех трудящихся, вождь всего прогрессивного человечества. Мелькнула страшная догадка: все это происки врагов -- они арестовали моих родителей, убили Сталина, теперь всему конец! Впереди пропасть, бездна! Эти мысли не оставляли меня и потом, когда объявили о смерти вождя, когда по радио гремели траурные марши и люди плакали, ожидая с его смертью новых бед, новых потрясений. Это была массовая истерия, безумие, проистекавшие из бредовой политики, из адской сталинской пропаганды. Моя поездка в Москву на поиски справедливости не прошла незамеченной, и по возвращении в Ригу, мне немедленно было объявлено о том, что в связи с арестом родителей я отчислена из адвокатуры. Целыми днями я сидела дома, слушая по радио последние известия. В то время часто транслировали песню "Родина слышит, Родина знает..." С детства воспитанная в любви к России, прожив там годы войны, я ощущала свою принадлежность к этой стране, мне казались понятными и близкими ее люди, ее природа, ее мелодии, затрагивавшие струны моей души. Теперь страна, которую я считала своей родиной, показала мне свое враждебное, злобное лицо. Мысли упирались в полную неизвестность. Перед глазами постоянно стояла зловещая, дьявольская аббревиатура: "МГБ". Воздух был пропитан всеобъемлющим ужасом, смертью. Я ждала: вот-вот придут и арестуют меня, была уверена, что это случится.
   Приходили на ум строки из Блока:
   
   Закат в крови! Из сердца кровь струится!
   Плачь, сердце, плачь...
   
   Однако спустя месяц, все стало внезапно и стремительно меняться. Газеты опубликовали ошеломляющее сообщение: полностью реабилитированы врачи, обвинявшиеся в заговоре против Сталина, объявлено, что все они невинно оклеветаны "презренными авантюристами" с целью разжечь национальную вражду. В нашей квартире ожил долго молчавший телефон: звонили знакомые, родственники, друзья, радовались, поздравляли. На следующий день я снова вылетела в Москву, чтобы попасть на личный прием к вновь назначенному министру внутренних дел Лаврентию Павловичу Берии. На Кузнецком Мосту гостеприимно открытая приемная была переполнена интеллигентного вида посетителями из разных городов Советского Союза. Все они с надеждой ждали положительного решения своих дел. Меня приветливо принял дежуривший в приемной полковник, сказал, что Берия очень занят, и принять меня не сможет, однако о моей просьбе разобраться с делом родителей ему будет доложено, будут затребованы сведения, и я получу ответ. Вечером я позвонила домой и сестра мне сказала, что в квартире только что снова произведен обыск, вскрыты все ранее опечатанные комнаты, шкафы и изъяты все издания, касающиеся еврейской тематики, в том числе, и советские -- все это считалось крамолой.
   Однако вскоре зловещая вакханалия была приостановлена, и в конце апреля родителей освободили. Нам объяснили тогда, что их арест был нелепой ошибкой, результатом вредительства, угнездившегося в органах МГБ, и преподносился как некая частность, не меняющая сути великих социальных преобразований в стране.
 Спустя сорок лет, я получила возможность ознакомиться с делом, сфабрикованным против моих родителей. Я увидела их тюремные фотографии в анфас и профиль, потухшие глаза моей мамы, выражение их лиц в те страшные дни. Их допрашивали по ночам много часов подряд, добиваясь признания в антисоветской деятельности, в измене родине. Все то, что было активной культурной деятельностью отца, его встречи с еврейскими интеллектуалами, было инкриминировано ему и матери, как шпионская деятельность, создание антисоветского центра, организация националистических сборищ. Я читала то, что было в протоколах, но за рамками зафиксированного оставались оскорбительные интонации следователей, их провокационное вранье, грязные сплетни, угрозы. Было очевидно, что им были известны многие детали жизни нашего дома: мы были окружены стукачами. И хотя ничего криминального в этих деталях не было, и быть не могло, нетрудно было себе представить, как реагировали на такую осведомленность следователей мои несчастные родители, особенно мать. В ее голове словно что-то помутилось тогда, она не знала, жив ли еще отец, то и дело слышала крики своих дочерей за стеной камеры, и не знала, явь это или кошмарный сон, галлюцинации. Я читала потом, что подобное слышали многие, побывавшие в советских застенках. Быть может, это были специально изготовленные для сокрушения духа заключенных граммофонные записи.
   Отцу ставили в вину события и факты всей его долгой жизни, с самого начала двадцатого века. Формулировка "лидер еврейских буржуазных националистов в Прибалтике" означала в то время неминуемый смертный приговор. Государственный замысел был: организовать еще один шумный процесс в развитие всех предыдущих. Лишь счастливая случайность -- внезапная кончина тирана спасла родителей от неминуемой гибели. Меня восстановили на работе, жизнь начала входить в привычное русло, однако в моем сознании что-то необратимо изменилось. Исчезла уверенность в будущем, безвозвратно ушло чувство стабильности жизни. Долгие годы я не могла избавиться от ощущения, что за мною следят, что я окружена осведомителями-стукачами.