Весной 1948 года в Москву приехала в отпуск из Магадана семья двоюродного брата моего отца, Давида Вацмана. Однажды в воскресенье дядя Давид с женой Фирой и дочкой Софочкой, моей ровесницей, пришли к нам в гости в Большой Каретный переулок. У них были билеты в цирк на Цветном бульваре на дневное представление. Один билет был и для меня.
В эти годы я часто ходила в цирк. Артисты цирка были шефами нашей 187-й школы и ко всем праздникам девочкам-отличницам и «хорошистам» давали контрамарки. А так как я училась хорошо, то бывала в цирке много раз. Должна сказать, что в детские годы я особенного удовольствия от цирка не получала. Во-первых, я очень боялась за воздушных гимнастов, вдруг они упадут с такой высоты и разобьются. Во-вторых, меня раздражали клоуны, даже Карандаш. Я не понимала, над чем смеются зрители. Клоуны постоянно падали, били друг друга, глупо, как мне казалось, шутили. Их было жалко, что тут смешного? Я обожала театр и кино, а цирк... Вот только дрессированные животные мне очень нравились, хотя с другой стороны, их тоже было жалко. Могучие львы и тигры, скаля страшные клыки, прыгали через горящий обруч, и как побитые нехотя выполняли команды дрессировщиков с хлыстами.
Но в этот раз мне в цирке понравилось. Оказалось, что когда ты смотришь представление со школьными подружками – это одно, а когда вот так, как сегодня, с родными людьми, да еще которые никогда не бывали в московском цирке, – это совсем другое. К тому же меня познакомили с мальчиком! Вместе с нами в цирк пришла московская кузина тети Фиры Полина Самойловна Ольшанецкая с сыном Мишей, которы был моложе нас с Софочкой на год.
До того момента я не дружила с мальчиками. В женских школах было в этом отношении суровое воспитание. Почему-то учителя резко отрицательно относились к дружбе девочек с мальчиками. Удивительное дело, в семье дети росли вместе, а в школе мальчиков для нас как бы не должно было существовать. Если вдруг какая-нибудь учительница встречала на улице свою ученицу, идущую вместе с мальчиком, на следующий день в классе при всех несчастная получала замечание типа: «Рано решила гулять с мальчиками, дорогая!» Полагалось, что остальные ученицы должны были смотреть на провинившуюся с осуждением, а они обычно смотрели с завистью.
Но вот и я познакомилась с мальчиком. Он был наряден. А в то время это означало, что на нем надета белая рубашечка и красный галстук – парадная пионерская форма. Мальчик был очень худ, впрочем, как и я тогда. И у него были огромные черные глаза, как и у его мамы. Вообще Мишина мама Полина Самойловна показалась мне необыкновенно красивой женщиной. Я запомнила то воскресенье.
В июне в очередной раз мы всей большой семьей выехали в Кратово. О том, как мы переезжали на дачу, следует рассказать особо. Каждый год ведь приходилось брать с собой много вещей на семь человек и на три месяца: и летнюю одежду, и кое-какие теплые вещи каждому, ведь московское лето капризное, может быть сухим и жарким, а может холодным и дождливым. Нужны кастрюли, посуда и керосинки. Необходимо было запастись крупами, мукой и консервами. Магазинов близко не было, все потом надо было бы вести на себе в электричках. Иногда нам сдавали абсолютно пустые комнаты без мебели, и тогда приходилось брать с собой раскладушки и матрацы, несколько стульев, да мало ли что еще? Поэтому для всей этой клади было необходимо брать грузовик. Грузовое такси стоило дорого. Мама договаривалась с руководством института, где она работала, и начальник институтского гаража выделял нам грузовик-полуторку. Плата за его прокат была небольшой. Я ждала этот грузовик как манну небесную. С его приездом для меня начинался очередной дачный сезон.
Возила нас на дачу обычно шофер тетя Маша, невысокая худенькая женщина лет сорока, наверное. Она вызывала у меня восхищение. Такая ведь мужская работа – шофер грузовика. Впрочем после войны, как и во время ее, многим женщинам приходилось брать на себя мужскую работу. Мы все дружно загружали кузов. Тетю Миру с Илюшенькой сажали в кабину, а все остальные залезали наверх и рассаживались на узлах. Этот грузовик не имел крытого кузова. Во время пути поэтому наверху было довольно холодно, и мы, несмотря на теплые дни, закутывались в пальто и платки. Я обожала ехать на дачу на грузовике. Но иногда, когда вещей было слишком много, мы с бабушкой ехали на электричке.
Путешествие тогда оказывалось долгим и непростым: сначала трамваем «Аннушкой» от Трубной площди до Кировских ворот с тяжелым подъемом до Сретенки, потом в метро до Комсомольской площади. Жуткая сутолока на Казанском вокзале. Главное – не потерять бабушку. Затем часовая поездка на электричке до станции Кратово и минимум полчаса пешего хода до дачи. Мама всегда старалась снять дачу подальше от станции, поближе к лесу, чтобы воздух был чище. К тому же, чем дальше от станции, тем дешевле стоила дача. Так что дорога непростая. Но я и этот путь тоже очень любила. Ведь я ехала на дачу! Мне предстояло прожить три месяца необыкновенной вольной жизни на природе. Перед собой мысленно я видела много новых знакомств. Я предвкушала счастье!
Как сейчас я помню нашу дачу тех сорок восьмого и сорок девятого годов: Кратово, улица Жуковского 15. Хозяйка – симпатичнейшая типичная пожилая еврейка Зельда Моисеевна Ляховицкая, веселая и добрая. Ее муж Алексей Савельевич – тоже очень милый был человек. Они имели троих взрослых к тому времени детей: старшая Зоря тогда собиралась замуж, ее младшая очень смешливая сестра Нонна (все звали ее Нонка) заканчивала школу. Позже она стала художником-мультипликатором. Младший хозяйский сын Феликс казался мне очень умным молодым человеком, удивительно умным. Тогда он учился в девятом классе, а спустя годы закончил физико-математический факультет МГУ и стал доктором наук. После семидесятых годов прошлого века ничего о их жизни не знаю. А в пятидесятые годы эта семья мне очень нравилась. Трое интересных молодых людей. У них была большая компания сверстников с соседних дач. Молодые люди собирались вместе, играли в волейбол, шутили и, я это понимала, влюблялись и разделялись на пары. Я, девочка, завидовала их молодости и веселью и успокаивала себя мыслями, что и у меня когда-нибудь все это будет. А пока мне хотелось быть к ним поближе. Обычно вечерами, когда спадала жара, они собирались на волейбольной площадке, которая находилась недалеко от нашей улицы, там, где пересекались улицы Горького и Яблочкова.
Интересны названия улиц в дачных подмосковных поселках – обязательно улицы Ленина, Горького, Маяковского и т. д. А в поселках от Малаховки до «42-й километр», которые находятся вблизи города Жуковского, основанного в сороковые годы, города конструкторов и научно-инженерных работников авиационной техники, вы обязательно найдете улицы Жуковского, Циолковского, Попова и Яблочкова.
Мы с маленьким Илюшенькой, которому было три с половиной года, ходили смотреть, как молодежь играла в волейбол. Однажды, когда мне очень хотелось, чтобы выиграли мои старшие друзья, я спросила братца: «Илюшечка! Ты за кого будешь болеть сейчас?» Малыш испуганно посмотрел на меня и сказал: «Лена! Если тут нужно болеть, то идем скорее отсюда домой! А то мама будет очень расстраиваться!» Я засмеялась и объяснила малышу, что тут болеть не опасно. Он успокоился.
В компании старших ребят я обратила внимание на стройную блондинку. Ее звали Маргарита. Говорили, что она из семьи российских немцев. Я была буквально влюблена в эту девушку. Меня очень волновала ее необыкновенная женственность. Ее нельзя было назвать красавицей. Она не была хороша лицом, но фигура, все ее движения тогда казались мне прекрасными. Я предполагала, что все юноши должны были быть влюблены в Маргариту, и была даже обрадована, услышав однажды, что сын хозяев дачи, которую снимала семья Маргариты, Игорь таки влюбился в эту девушку на страх своим родителям. Когда я стала старше и прочитала «Фауста», я поняла, какая она была, та Маргарита.
Прошло девятнадцать лет. В 1967 году мы с мужем поздней весной приехали в Кратово. Мы хотели снять там дачу для двух своих ребятишек. На улице Орджоникидзе мы повстречали семейную пару с ребенком. Я сразу узнала Маргариту: фигура, осанка, чуть располнела, конечно, но это была она, без сомнения. Ее муж определенно был еврейский парень.
Вернусь в 1948 год. Однажды мы гуляли по поселку и встретили Мишу Ольшанецкого, того мальчика, с которым мы познакомились в цирке. Оказалось, что он с родителями и бабушкой каждое лето жил на даче своего дяди Симы как раз напротив волейбольной площадки, то есть очень близко от нашей дачи. С того момента мы подружились с Мишей. Он часто приходил играть к нам на участок, и я бегала к дяде Симе. Соседом Миши был его ровесник Игорь с необыкновенной фамилией Печорин. Трудно было представить его тогда «героем своего времени», но через пару лет, прочитав Лермонтова, мы именно так и стали звать Игоря.
Однажды моя бабушка пошла за хлебом в магазинчик сельхозкооперации. Был обеденный перерыв. На крылечке сидела полная пожилая женщина. Старушки разговорились. Стоп! Сколько же лет было моей бабушке в 1948 году? Оказывается, шестьдесят один. Вот так старушка! Сегодня мне за семьдесят. Разве я могу сказать о себе «старушка»? Так вот: разговорились две пожилые дамы. О чем? О погоде в это лето и, конечно, о своих внуках. Моя бабушка сказала, что живет на улице Жуковского с двумя внуками, девочкой и мальчиком. «А мы, – сказала ее новая знакомая, – живем с внуком на даче у родственника. И подумать только, наш Мишенька, ему всего-то десять лет, влюбился в девочку! Ее зовут Леночка. Как вам это нравится?» – вопросила Мишина бабушка. «А, так ваш внук Миша Ольшанецкий, ну так Леночка – это моя внучка и есть!» Обе бабушки очень повеселились тогда на ступеньках магазинчика.
Мне было очень весело в то лето. Мне и самой казалось, что я нравлюсь Мише, и это было приятно. Уж не знаю, было ли так на самом деле. Во всяком случае на фотографии 1948 года я выгляжу очень довольной.
Однажды Миша мне рассказал, что собирает марки. Это очень интересно. Он показал мне свою коллекцию и даже подарил две юбилейные пушкинские марки. Мне тоже захотелось собирать марки, что я и делала потом многие годы.
В конце августа Миша пригласил меня на свой день рождения. Моя бабушка поинтересовалась у тети Полины, Мишиной мамы, когда вечером за мной зайти. Темнеет в августе рано, а под Москвой в послевоенные годы было неспокойно. «Не беспокойтесь, Евгения Моисеевна, – ответила тетя Полина, – Миша ведь кавалер, он Леночку проводит».
Мы веселились на терассе, пили чай, ели всякие вкусности, и вдруг часов около девяти вечера из дачи напротив раздались крики о помощи. Дядя Арон, Мишин папа, и другие взрослые побежали на крик. Они знали, что на той даче жила пожилая женщина с дочерью. Оказывается, какие-то хулиганы забрались на дачу и стали безобразничать. Мишиным родным удалось их прогнать.
Тогда решили, что Мише уже пора проводить меня домой. Мы пошли. Прошли какую-то часть дороги. Дальше начиналась просека между рядами больших деревьев. Зловещие тени от веток напугали и меня, и моего кавалера. «Знаешь, Лена, – сказал вдруг Миша, – дальше я не пойду. Я боюсь». Миша повернулся и побежал назад, а я со слезами пошла к своей даче.
И еще в это лето я подружилась с девочкой Ниночкой Бокий. Худенькая девочка с двумя косичками жила с бабушкой над нами. Они снимали комнату с балконом на втором этаже. Ниночка была на пару лет меня моложе. Они с мамой были москвичами, а бабушка – ленинградкой. Она специально приезжала на лето, чтобы побыть с внучкой на даче, потому что ее невестка работала и приезжала на дачу только по воскресеньям. Моя бабушка говорила мне, что Бокии – известные в стране люди. Спустя много лет, когда я уже стала инженером-металловедом, я читала труды ленинградского ученого Георгия Борисовича Бокия, члена-корреспондента Академии наук, по истории кристаллографии. Если он был отцом Ниночки, то ее дед Борис Иванович Бокий был известным ученым в области горного дела.
Следущей зимой я была приглашена на день рождения Ниночки в ее городскую квартиру. Оказалось, что Ниночка тоже коллекционер. Но она собирала не марки, а фарфоровые статуэтки и красивые чашки. Все экспонаты хранились в большой картонной коробке, завернутые в вату. Мне ее коллекция понравилась. Но моя мама сказала, что это очень дорогое занятие. Мы собирать фарфор не можем.
В шестидесятые годы я как-то встретила Ниночку у метро «Университет», она спешила на занятия, по-моему была студенткой биофака. Мы вспомнили друг друга. Поговорили. Наших бабушек уже не было в живых.