36.
От свободы Бога Барт переходит к одному из важнейших для кальвинистов пункту догматику – учению об избрании. Предварительно он сообщает: «Избрание в первую очередь должно подчеркнуть и объяснить то, что уже сказано словом «благодать»: Бог в своей любви избирает иное для общения с собою самим. Это.. означает, что Бог избирает себя самого в пользу этого иного. Бог дает сам себе назначение не довольствоваться самим собою, хотя Он мог бы быть достаточным для самого себя. Он сам назначает себе этот преизбыток, это обращение и снисхождение. Он сам себя делает благодеянием. И делая это, Он избирает иное предметом своей любви, притягивает и привлекает к себе самому, чтобы быть Тем, кто Он есть, теперь уже не без этого иного, но с ним, в союзе с ним. Но именно в понятии избрания отражается еще яснее другой элемент божественной сущности: свобода, в которой Бог есть вечно любящий. То, что благодать есть благодать, что Бог никогда не обязан давать ее и что никто не может ее заслужить, что благодать не может быть предметом притязания и права для того, кто ее получает» . Все правильно – если говорить о божественной стороне избрания. Но у профессора Барта совершенно ничего не говорится о его человеческой стороне: как будто достаточно, чтобы Бог «притянул и привлек» к Себе человека, - и все, спасение будет навечно обеспечено творению. Такое игнорирование человеческой свободы всегда было слабым местом протестантской сотериологии. А тут еще наш теолог говорит, что «Бог дает сам себе назначение не довольствоваться самим собою, хотя Он мог бы быть достаточным для самого себя». Т.е. как будто бы Бог мог быть просто свободным и самодостаточным наедине с Собой, но потом дал Себе «приказ» любить иное, и излить милость на это иное. Конечно, это слишком «человеческая» интерпретация слов Барта, но звучит именно так. Т.е. самодостаточность Бога нельзя понимать в вульгарном смысле «наслаждения собой». Но в Боге не может быть никаких изменений природы: Он не можем быть «сначала» самодостаточным, а потом – избрать Себя к любви, - как будто это стремление к большему совершенству. Нет, Бог всегда есть самое совершенное совершенство, и Он всегда самодостаточен и всегда есть Любовь. Однако же не случайно, что Барт говорит об избрании: оно есть свобода, в которой Бог любит. Т.е. все же свобода в избрании важнее любви, по крайней мере, первичнее ее. Разговоры о незаслуженности благодати часто слышишь от протестантов, и всегда спрашиваешь у них: если благодать всегда беспричинна и абсолютно свободна, то почему ее получают не все люди, и не все спасаются? Если причина не в людях, значит, она в Боге и Он не желает всем дарить благодать? Да, благодать «не может быть предметом притязания и права для того, кто ее получает», и заслуг в получении благодати не бывает, но у спасения есть и человеческая сторона, о чем забывают сторонники «беспричинности благодати»: люди могут добровольно с благодатью сотрудничать, и тем самым, соединенными усилиями Бога и человека обретать еще большую благодать безо всяких «человеческих заслуг», - т.е. благодать может быть и причинной; иначе непонятно, почему великие святые получали благодать совершать чудеса, а другие благочестивые люди ее не получали. Конечно, никто не пытается утверждать, что тут есть некая математическая пропорциональная зависимость – чем благочестивее человек, тем больше чудес он совершает; Бог не «машина», и Он дарует такую благодать не только по мере святости жития, но и по Своему усмотрению. Тут просто важно понимать, что в спасении Бог действует вместе с человеческой свободой, а не без нее, или несмотря на нее.
Барт, занимающий в определенной степени критическое отношение даже к собственной традиции, признает, что это касается и доктрины избрания и связанной с ней доктриной предопределения. Он констатирует, что в той «подаче» концепции предопределения, которая часто имела место в прошлом было много такого, что способно вызвать возмущение. Он цитирует известного социолога Макса Вебера, который возмущался «патетической бесчеловечностью» этого учения. Выдающийся поэт Джон Мильтон, сам будучи сторонником реформированной церкви, говорил: «Да провалиться мне в преисподнюю, но такой Бог (как в учении о предопределении у Кальвина!) никогда не сможет вызвать во мне уважения!» . Подобные вещи и сегодня можно услышать и от самих кальвинистов, причем они, как правило, при этом не покидают свое исповедание, а либо самостоятельно приходят к более умеренной трактовке концепции предопределения, которая по сути мало чем отличается от того, что вызывает у них такой панический ужас, либо выбирают либеральную арминианскую трактовку, которая множество раз анафематствовалась всеми отцами-ортодоксами их церкви, либо, наконец, остаются «ортодоксами поневоле», говоря, - да, это ужасно, но по другому верить нельзя, ведь так написано в Библии! Когда слышишь последнее, то возникает ощущение заключенного, который долгое время провел в тюрьме, ставшей его родным домом, и который, когда ему говорят, что это тюрьма, тут ужасно, беги отсюда, возражает – но ведь я здесь провел почти всю жизнь, куда мне бежать, здесь мне хорошо.. Однако долгое время верующие кальвинистских церквей, как правило, не испытывали таких тягостных чувств. Барт цитирует Ирландские положения о религии 1615 года: «Божественное понимание Предопределения и нашего избрания во Христе исполнено сладостного, чудесного и невыразимого утешения для благочестивых лиц» . Да, прекрасно это: знать, что твое благочестие предопределено Богом, а не ты сам выбираешь – быть благочестивым и идти в рай, или отвергнуть благочестие и идти в ад; действительно, от доктрины «вечной безопасности» можно прыгать от восторга – но как же с теми, кто по воле кальвиновского Бога в вечности избран к проклятию? Вам, господа избранные, не мешает сладостно и чудесно утешаться знание того, что согласно вашей доктрине множество людей, даже, возможно, близких вам, никогда не смогут утешаться спасением и будут «гореть не сгорая» в аду – только потому, что так решил Бог? Вам не кажется, что утешение от Бога, Который исключительно по Своей воле отправил в вечный ад несметное множество душ, - это не сладостное и чудесное утешение, это даже не ложка дегтя в бочке меда, а скорее наоборот? Только ваше утешение в том, что вы оказались в этой ложке кальвинистского меда, вы избраны, а то, что вокруг сплошная бочка раскаленного дегтя божественного «неизбрания» и «отвержения» - вас до такой степени не касается, что вы продолжаете веселиться и невыразимо утешаться.. Или говорить: они сами виноваты, - как будто Бог, Который вас утешил, предоставил им хоть один шанс обрести спасение! Знаете, восторги победителей, когда побежденные не по своей воле, а по «решению свыше» вечно мучаются – вызывают особое омерзение. Тут далеко не карамазовская слезинка ребенка и даже не реки крови, тут вечно гибнут народы и континенты по прямому указу Всемогущего Творца, а нашим «избранным» все это нипочем; увы, но спасение, даже вечное, тоже может пониматься эгоистически: я же спасен, я уже не буду в аду: аллилуйя! А после нас, или в наше время, или вокруг нас – пусть мир проваливается в преисподнюю. Конечно, все не настолько мрачно: предполагалось и миссионерство, чтобы привлечь к этой вере других. Но восторгание Богом, Который беспричинно осудил невероятное количество сердец на вечное изгнание в огненной бездне, - оставалось неизменным. И если бы эти восторги собственным спасением и чужим осуждением выражали люди, закореневшие в грехах; нет, то были кальвинистские святые..
Впрочем и они, как напоминает Барт, предостерегали: проповедь предопределения не должна порождать отчаяние и самоуверенность. Конечно, всегда можно оговаривать некое «приличное» восприятие такой доктрины: сказать, что избранный должен любить Бога и показывать своим благочестием, что он и вправду избран. Если у человека сомнения, или он в себе благочестия не чувствует, всегда можно утешить его разговорами о том, что если ты веришь в спасение по вере, и пытаешься жить во Христе, то этого уже достаточно, а явные признаки спасенности могут быть далеко не у всех. За столетие и кальвинизм, и лютеранство, и другие протестантские конфессии обросли этими оговорками как корабль ракушками. Но ужас доктрины двойного предопределения это смягчает мало, ибо остается все равно дыхание могильной тьмы: люди осуждены навечно гнить в адском болоте, и осуждены беспричинно, - их грехи заранее учтены в этом «божественном расписании предопределения». Барт мягко журит кальвинистов за то, что они все-таки не до конца и не очень настойчиво разъясняли доктрину предопределения в менее пугающем аспекте. И сам швейцарский теолог сразу же пытается «смягчить удар»: «употребленное в Рим. 8,29; 9,11;Еф.1,11 и других текстах понятие божественного «изволения» относится, конечно, к божественному избранию ко спасению.. а не к не-избранию или отвержению, хотя они и предполагаются как существующие наряду с этим избранием. Затемнение проблемы началось уже тогда, когда стали говорить об этой «книге жизни» так, как если бы в ней содержался и некий столбец смерти, когда начали говорить о божественном избрании и божественном отвержении как о двух взаимосвязанных актах одного типа и одного порядка, когда начали рассматривать и толковать их так, как если бы над ними стояло какое-то общее понятие, объемлющее то и другое» . О, если бы Барт был последовательным в этом критическом отношении к сердцу кальвинистского учения! Но на кого он поднимает руку? Каноны Дортского синода, где доктрина предопределения изложена в деталях (правда, насколько эти Каноны авторитетны для всех кальвинистов – неясно, ведь у этих церквей нет аналога православных Вселенских соборов), говорят об отвержении довольно ясно в смысле извечного осуждения на проклятие. И разве Кальвин не учил примерно тому же? Разумеется, можно долго спорить: отвержение – это именно отрицательное избрание, анти-избрание, или просто «неизбрание» к спасению? Но в любом случае ясно, что Бог, согласно кальвинизму, избирает на всех, а это значит, что призрак отрицательного избрания, предопределения к проклятию обречен бродить по кальвинистской доктрине постоянно. Но Барт все равно смягчает оригинал этой доктрины: избрание к проклятию у супра- и инфралапсариев – это не столбец смерти в Книге Жизни, а скорее параллельная Книга Смерти в руках Бога. Как может быть у библейского Бога книга смерти, у Того, Кто желает всем только вечной жизни – это непонятно, но ведь гиперкальвинистов никогда не смущало ни осуждение на ад большей части человечества, ни тот факт, что двойное предопределение означает раздвоенность в Самом Боге. При этом они забывают, что книга смерти находится на самом деле не в руках любящего всех Бога, а в руках самих поклонников кальвинистской концепции: тем саамы они провозглашают смертный приговор своему богословию. Не Бог осудил их предвечно – они осудили себя сами своим отвержением учения Церкви. Хотя гиперкальвинисты, в соответствии со своей доктриной, должны верить, что Бог предопределил появиться их учению еще в вечности.
Барт пытается проследить истоки «неправильного» понимания учения об избрании и находит их уже у Августина, которому и Лютер, и Кальвин многим были обязаны. Приводится следующая цитата из Августина: «Многие слушают слово Истины, но одни веруют, другие противоречат. Следовательно, одни желают веровать, а другие – не желают. Кто не знает этого? Кто будет это отрицать? Но если для одних уготовано желание от Господа, то для других – не уготовано. Следует во всяком случае различать, что происходит от Его милосердия, а что – от суда» . И Кальвин не сказал бы лучше! Увы, но сторонникам подобных концепций не приходит в голову, что желание или нежелание веровать, как-то зависит от человека, иначе придется Богу приписывать нежелание, чтобы часть людей верила в Него – тогда огонь христианства меркнет перед этим помещением зла в само божественное существо.. Комментарий самого Барта к этим словам Августина любопытен: «То, что как милосердие, так и суд Божий проявляются в действии Бога в отношении верующих и неверующих, это, несомненно, правильно. Но перед лицом единства божественной сущности мы должны сразу задаться вопросом, возможно ли так подразделять эти два божественных совершенства на два действия Бога, как если бы в одном проявлялось только Божье милосердие, а в другом – только Его справедливость? ..мы должны задаться вопросом, по какому библейскому и внутреннему праву эти действия сополагаются Августином таким образом, как если бы было возможно в качестве предпосылки такого соположения одновременное видение и понимание того, что делает Бог там, а что здесь? Во всяком случае, именно такой параллельности божественное избрание и отвержение в Священном Писании не рассматриваются.. То, что у Августина здесь присутствовала целительная сдержанность, видно по тому, что он в целом избегал приведения этих понятий.. к общему знаменателю. Под предопределением он всегда (или почти всегда) понимал предопределение к благодати.. Предопределение в позитивном плане состоит в избрании, и как раз не включает в себя осуждение» .
Во многом профессор прав: такое понимание милости и суда Божьего неизбежно ведет к доктрине «раздвоенного Бога», одна половина Которого желает добра, а другая не желает. Не говоря уже о том, что это разрушает понимание и милости Бога, и Его справедливости. Протестантские догматики веками полны этого ужаса: что избранным к спасению Бог являет милость, а остальным – справедливость. И миллионы людей во всем мире воспитываются в таком духе и повторяют эту невероятную ложь: как будто у Бога бывает милость без справедливости и справедливость без милости! Это, пожалуйста, к мусульманам – если они найдут основания принять такие воззрения (что не факт). Но в христианском понимании Бога милость и справедливость всегда идут вместе. У кальвинистов же избрание к спасению означает милость без справедливости, ибо человек сам добровольно в спасении не участвует, а проклятие – справедливость без любви, ибо так решил Бог. Отрадно, что Барт понимает эту ложь, но прискорбно, что делает он это с оговорками: сказал же вот о сдержанности Августина. А в чем, собственно, сдержанность? Конечно, Августин не исповедовал спасение по вере, и не отсек себя от Церкви, даже мысля неправо. Но, тем не менее, сама вера в то, что часть людей предопределена к благодати, уже предполагает с полной неизбежностью, что какая-то часть людей к благодати не предопределена, ее не получила, а значит.. Вы можете не называть это предопределением к проклятию, а просто неизбранием, прохождением Бога мимо неизбранных, но это ровным счетом ничего не меняет. Если кто-то НЕ ПОЛУЧИЛ место в раю, то где еще он может получить себе место? Только в аду – других мест Библия не знает. Если Бог избранным желает спасения, т.е. добра, а остальным – не желает? Но нежелание добра уже есть зло, т.е. попытка смягчить доктрину предопределения (не отказываясь от его безусловности) таким путем крайне неудачна.
37.
Барт пытается проследить судьбы учения о предопределении и дальше: например, он отмечает, что и Фома Аквинский, который вроде бы в соответствии с доктриной своей церкви, должен был ратовать за условное предопределение, допускал высказывание в духе жесткой концепции Августина. Однако и он, и Григорий из Римини, и Джон Уиклиф – все полагали отвержение только «тенью» предопределения к спасению. Как будто такая тень не поглощает одним своим существованием весь сомнительный свет этой доктрины! В этом смысле Барт напрасно пытается показать, что Лютер и Кальвин слишком уж настаивали на строгом двойном предопределении – в противовес якобы более мягким ранним вариантам; нет, если человек верит в «А», безусловное предопределение к спасению, - значит, он обязан верить и в «В» - безусловное предопределение к проклятию. Но все же Барт подчеркивает «роковой» параллелизм понятий избрания и осуждения у Кальвина: «Необходимо признать, что Бог вечным своим благоугождением, каковая причина не зависит от чего-либо иного, тех, кого было ему угодно, определил к спасению, а других отверг, и тех, кого удостоил бескорыстного усыновления, озарил Духом своим, чтобы они приняли жизнь, данную во Христе, других же, неверующих, лишенных света веры, оставил пребывать во мраке» . Повернулся же язык у Кальвина, что назвать «благоугождением» избрание Богом людей к проклятию! Барт приводит и печально знаменитое место из кальвиновских «Наставлений» (III, 21, 5), где черным по белому сказано, что люди уже рождаются спасенными или проклятыми. Последнее иногда называли «избранием гнева».. Понятно, что православный в принципе не в состоянии осознать, как можно верить в Христа-не-для-всех, Который распинается только за избранных; да так, что кальвинисты с энтузиазмом верили и верят в Бога-не-для всех, Который только для избранных является милостивым и любящим, а для неизбранных – только суровым мстителем, т.е. вообще не является Богом, ибо такого Бога Библия и Церковь не знают. И напрасно Барт пытается показать, что и арминиане придерживались двойного предопределения: так можно говорить, но только в смысле предопределения условного, зависящего от поведения человека. Тогда можно сказать, что и православные верят в двойное предопределение! К сожалению, арминиане не смогли отказаться от доктрины оправдания по вере, и потому остались только «реформированными кальвинистами»..
И, опять же, напрасно Барт пытается доказать, что Дортские каноны имеют то «преимущество», что божественное отвержение не включается у них в понятие предопределения. А в чем преимущество-то? Там больше гуманизма. Хорошо, приведем цитату, на которую указывает Барт: «неизменный замысел Божий, по которому прежде, нежели были заложены основания мира, и прежде, нежели весь род человеческий от первобытной чистоты уклонился по своей вине в грех и погибель, по самому свободному благоугождению Его воли, из чистой благодати, избрал Он некоторое определенное множество людей, которые не были лучше или достойнее других, но вместе с другими пребывали в общем бедственном положении, ко спасению во Христе, коего Он от века утвердил Посредником, Главою всех избранных и Основанием спасения» . И чем это лучше Кальвина? Если только некоторым умолчанием о неизбранных, но «молчание – знак согласия». Но все остальное сказано совершенно открытым текстом: еще до творения мира Бог, зная, что все люди падут в Адаме, решил почему-то безусловно избрать только часть людей. Но если только часть избрана, то остальная часть еще до творения не избрана, а значит, проклята. Это с неумолимой необходимостью следует из данного текста. Если бы он говорил об условном предопределении – другое дело, или утверждал бы, что в Боге все избраны ко спасению, но не все сами выбирают его, и потому не все спасаются. Ничего подобного в этом тексте нет, а дальше вы можете выбирать разные «интерпретации» - активное неизбрание Бога или Его пассивное неизбрание (оставление погибать), но это никак не отражается на чудовищной сути данной доктрины. Однако Барт считает, что в такой форме, как в Дортских канонах учение о предопределении вновь обрело характер евангельского возвещения! Словно участники этого собрания не были все сплошь супра- или инфралапсариями, и не молились на двойное предопределение Кальвина!
Не случайно ведь, и Барт упоминает об этом, часть современников Кальвина была так смущена этой доктриной, что пыталась высказать мнение: эта доктрина должна стать некой мудростью богословов, и ее не надо «выносить» в народ. Но Кальвин ответил: нет, это истинное учение Божье, и его нельзя скрывать! Ничего себе: кальвинисты сами стыдятся этой доктрины, но при этом не в силах отказаться от нее – так давайте скроем от народа! Подумать только: христианство с тайной доктриной – разве такое христианство вообще возможно? И разве такое стремление «скрыть правду» не говорит о глубокой лжи этого богословия? Ощущение какого-то концлагеря или Политбюро ЦК КПСС – мы сами понимаем, что положение дел в СССР ужасно, но от марксизма отказаться мы не можем – так давайте скроем от народа ужасы о нашем бедственном положении! Барт, конечно, Кальвина критикует: «В нем нет различия между Божьим «да» и Божьим «нет»; в нем нет решения в пользу божественного «да». Оно регистрирует наряду с ним и на той же высоте столь же определенное божественное «нет» относительно человека. Как может это учение, будучи выражено в такой форме, воспрепятствовать тому, чтобы гораздо сильнее звучало это «нет» и чтобы, в конце концов, только оно и осталось слышно? Как может оно избежать того, чтобы его в конечном счете поняли только как «дизангелие» (дурновестие) и как таковое в ужасе (и не без внутреннего права!) отвергли?» . Сильно сказано, но не спешите заключать, что Барт «прозрел»: он тут же говорит, что совет молчать об этой ужасной доктрине «убогий», а люди, которые этому совету следуют – «малодушничающие». Т.е. доктрина Кальвина ужасна, а попытки ее не то что отвергнуть, а просто умолчать – убогие. Непонятно одно: как Барт, сам являясь пастором кальвинистской церкви, мог продолжать в ней оставаться, если он сам осуждает «дурновестие» и ужас доктрины предопределения Кальвина? Ведь это не просто как один из отцов Церкви в православии, нет: Кальвин скорее праотец реформатской церкви как Адама – прародитель человечества, и падение Кальвина в ересь – это как падение всей его церкви, ее первородный грех. Как можно Барту оставаться в кальвинистской церкви, когда все ее выдающие богословы безоговорочно верили дурновестию Кальвина и однозначно осудили бы тех, кто этому не верит?
И ответ не так уж сложен – для этого даже не нужно читать между строк. На самом деле Барт не отвергает полностью эту доктрину, как сделал бы православный или католик, он верит в то, что ее можно откорректировать. Т.е. сразу видно, что в доктрине Кальвина он видит больше правды, чем лжи. И правда эта – в учении о безусловном предопределении к спасению. В это верили все вожди «магистерской» Реформации – и Барт полностью разделяет это учение. Обратите внимание: божественное «нет», по мнению нашего теолога, не должно находиться на одном уровне с божественным «да». Ну а если оно, это божественное «нет», находится уровнем ниже, чем «да»? Если безусловное предопределение к проклятию есть только неизбрание Богом части людей – тогда все в порядке, и Барта это устраивает? Т.е. по простому: не учите двойному предопределению, а говорите только о предопределении к спасению, как это делал Августин, а затем лютеране – и все будет замечательно? Но ведь ничего же не меняется: если Бог в таком богословии говорит «безусловное ДА» не всем людям, - значит, остальным «да» не сказано, и тут либо надо думать, что другие могут спастись только если «потрудятся» - но это противоречит общепротестантскому оправданию по вере; либо речь должна идти не об «условном ДА» (с которым неразрывно связано такое же условное НЕТ), а о безусловном НЕТ – свет предопределения к спасению не может не быть связан с тьмой такого же точно предопределения к проклятию. Но Барт считает, что кальвинистское предопределение можно спасти, вылечить этого тяжелобольного. Дескать, Бог избирает к спасению совершенно иначе, нежели отвергает. И как же Он избирает – быть может, Барт предложит что-то новое? Ничего подобного! Все та же старая и ужасная доктрина: «Никакое притязание и никакая заслуга, никакое имеющееся или могущее быть созданным впоследствии условие со стороны твари не может служить стяжанию этой благодати, не может сделать ее необходимой. Но она не может, с другой стороны, и быть остановлена никаким возражением или сопротивлением со стороны твари, не может быть сделана невозможной и недейственной. Она необходима в себе самой и необходимо действует через себя самое» .
И что тут оригинального и творческого? Все та же обычная кальвинистская «непреодолимая благодать». Если человек верит в это спасение, подобное гипнозу или принуждению, то он в любом случае верит и в проклятие приблизительно в том же варианте. Если он верит в спасение, в котором человеку уготована роль бездушного объекта, а не личности, где спасение нельзя свободно ни принять, ни отвергнуть – он продолжает верить в двойное предопределение Кальвина. Он продолжает верить не в Бога любви, Который жаждет добровольно ответа творения на благодать, а в Бога необусловленной свободы, Который никак не считается со свободой творений. Благодать тут из благодати личного и любящего Бога превращается в непреодолимую силу, которая не нуждается в посредниках. И после этого кальвинисты будут говорить, что у католиков «магическая доктрина» таинств, исходя из их учения об автоматической действенности таинств, если человек им активно не сопротивляется. Да по сравнению с непреодолимой благодатью, о которой говорят Барт и все кальвинисты, католическая доктрина ex opera operato – это просто мелкий песок на берегу кальвиновского океана. Вот Барт цитирует фрагмент «Суммы теологии» Фомы Аквинского, полагая, что это подтверждает его взгляды: «Все, что есть в человеке располагающего ко спасению, полностью объемлется действием предопределения, даже само приготовление к благодати, ибо и его не может быть без божественного содействия» . Но с такой точкой зрения согласится и православный, ведь Фома здесь говорит о содействии благодати человеческим усилиям, т.е. по сути о синергии и условном предопределении. Он ведь признает, что в человеке есть нечто располагающее к спасению, оговариваясь, что это не появляется в нем без благодати – но с этим согласиться и любой православный, поскольку это совершенно не доктрина абсолютно безпричинного спасения. Барт цитирует Кальвина и старого реформатского догматиста Полануса, чтобы показать именно беспричинность божественного спасения и его зависимость только от желания Всевышнего. И одно дело, когда эти старые кальвинисты и лютеране говорят, что благодать нельзя заслужить или вынудить Бога даровать благодать – это верно, творение не может заставить Бога совершать какие-то действия; но другое дело, когда они вообще отвергают в действии спасительной благодати «обусловленную свободу» Бога, тот факт, что дарование благодати может быть как-то связано с добровольными человеческими усилиями совместно с благодатью. А ведь в Библии полно примеров обратного, взять хотя бы известную притчу Христа: «в одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего. Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но, как эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне. И сказал Господь: слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? сказываю вам, что подаст им защиту вскоре» (Лк. 18, 2-8). Т.е. дарование благодати может зависеть от человеческого восприятия благодати – это относится к ответу Бога на любую нашу молитву, иначе зачем мы вообще молимся, если от нашей свободы ничего не зависит, и Бог дает нам благодать только необусловлено – потому что Он так желает?
Странное дело: Барт ведь признает, что у Бога есть и обусловленная творением свобода, - например, Он действует в мире через законы природы. Но как только речь заходит о спасении по благодати, он тут же забывает об этой обусловленной свободе: нет, Бог не спасает нас через наш выбор, через служение Церкви – только непосредственно и непреодолимой благодатью. Это более чем странно: вот в неживом творении Бог может действовать опосредованно, а в живом человеке, в личности – Он обязан действовать только непосредственно, подчеркивая Свою независимую от человека свободу. Неудивительно, что Барт вслед за остальными протестантами отметает вопрос «почему?» - почему Бог спасает одних, а не других, - говоря о божественной тайне предопределения, о том, что воля Бога просто «потому». Дальше начинаются длинные цитаты из Лютера и Кальвина, смысл которых состоит в том, что Бог неподвластен человеческим законам, что это невозможно вместить разумом, что нужно просто топором веры отсечь разум и все человеческое в человеке и упасть перед Богом предопределения. Все это весьма примечательно, и можно подобрать соответствующие цитаты из Библии в качестве иллюстрации предполагаемых протестантских истин. И все будет выглядеть до некоторой степени истинным, если только.. Если бы только Кальвин и Лютер здесь не смотрели с позиций «победившей стороны», со стороны «философии счастливчиков». А как бы вы, вожди Реформации, упивались бы Богом предопределения, будь вы предопределены к проклятию?! Христианское богословие всегда должно учитывать позицию жертвы, ведь ради нас пожертвовал Собой Бог. Вот Лютер кричит Эразму, что его противники требуют от Бога предопределения, чтобы Он действовал согласно тому, что им кажется правильным. А сам Лютер или сам Кальвин – они не заставляют Бога Библии действовать согласно тому принципу произвола, который они считают правильным для Бога?! Противники Лютера пытались рассуждать о действиях Бога с позиций христианской морали, которую Сам Бог в Писании и предложил: если Он Сам предложил, - значит, она отражает Его волю. А с каких позиций Лютер или Кальвин их осуждают? С позиций, противоречащих христианской морали, ибо верят, что Бог может часть людей обрекать на проклятие и предопределять их к совершению чудовищных поступков! Верят, что поведение Бога в принципе аморально, или верят в существование у Бога двойной морали – к одним грешникам Он почему-то милостив, а к другим, точно таким же – неумолимо суров; и почему в таком случае мы должны верить этим господам? Они ссылаются на Библию, но ссылаются на нее, только оправдывая Бога «двойной морали» - Библия же знает только Бога десяти заповедей и Бога Голгофы. Тот, кто пытается приводить цитаты из Писания, оправдывая нарушение Богом десяти заповедей, или нарушение им принципа любви ко всем людям без исключения – лжет. И даже когда эти люди ссылаются на слова Павла «А ты кто, человек, что споришь с Богом?» (Рим.9, 20), - они на самом деле просто пытается заткнуть своему оппоненту рот. Да, с истинным Богом спорить нельзя, но с лютеровским или кальвиновским образом Бога – спорить можно и нужно, если мы не хотим поверить в Бога, Который осуждает невинных и даже не распинается за них. Не будем забывать: они говорят, не спорьте с Богом, а на самом деле это означает – не спорьте с Лютером и Кальвином! И все эти века им нужно всегда задавать один вопрос: а кто такие Лютер и Кальвин, кто такие вы, их поклонники, что с вами нельзя спорить?! Не слишком ли рано вы поспешили свое понимание Бога отождествить с Самим Богом Истинным? Вы говорите о тайне предопределения, о невозможности познать волю Бога, а люди, не разделяющие ваше учение видят в этом только зловещие тайны Лютера и Кальвина. Кто сказал, что их нельзя постигнуть? Нет, господа, Бог дал нам разум именно для того, чтобы, при помощи благодати, отличали сияющую истину Церкви от еретической лжи.
38.
Барт защищается от критики в адрес кальвинизма в стиле типичного «когнитивного диссонанса», предварительно заручившись поддержкой доктрины предопределения со стороны столь порицаемого им Канта (!). Наш теолог говорит: «Здесь мы не склоняемся перед произволом тирана. Здесь наша покорность осуществляется не так, что она связывается с внутренним недовольством и протестом как единственной оставшейся нам возможностью. Напротив, речь идет о том, что мы сами, совершенно сознательно хотим молчать – не потому, что нам заткнули рот; тогда наше молчание не было бы хотением, не было бы актом покорности.. но потому, что наши уши услышали «Потому», действительно достаточное, действительно убедительное по отношение ко всякому «почему?».. Поступая так, мы не совершаем никакой жертвы разумом» . Да уж: Бог беспричинно спасает и беспричинно осуждает, но мы не склоняемся перед «произволом тирана», нам не затыкает рот сам Кальвин с его указанием на тайну двойного предопределения, которую все равно никто не поймет; мы умолкаем, потому что защитить свое учение нам нечем – хотя всегда можно сослаться на то, что мы услышали божественный ответ на все наши «почему?» - и этот ответ, весьма достойный человека с разумом и совестью – «ПОТОМУ»!!! Вот интересно, если бы Барт задал своему близкому знакомому важнейший для него вопрос «почему?», и услышал бы ответ «потому» - он бы счел это выражением любви и понимания со стороны собеседника? Он бы замолчал и не стал больше задавать вопросом, или все-таки счел, что над ним просто издеваются?? Так что, конечно – перед нами когнитивный диссонанс – потому как если кальвиновское предопределение не вызывает у вас внутреннего недовольства и протеста, - значит, ваша христианская совесть съедена соответствующей «религией»; если же протест вызывает, но вы все-таки надеетесь «улучшить» кальвинизм путем некоторых реформ, то в этом случае вы подавляете свой протест и продолжаете жить дальше. Барт, видимо, выбрал последнее. А православные могли бы тут вспомнить слова Солженицына, сказанные о коммунизме: не надо, чтобы это строй реформировался, не надо, чтобы он менялся, лучше бы – он просто сгинул.
Можно сколько угодно клясться в том, что принимая доктрину предопределения, мы не совершаем жертвоприношение разума, но когда говорится о том, что в эту тайну в принципе нельзя проникнуть, спасение одних и проклятие других никак нельзя помыслить разумом, то это означает: люди действительно придумали нечеловеческое богословие, ибо Бог дал разум именно для того, чтобы наше богословие было разумным и сверхразумным, но не для того, чтобы оно было противо- и антиразумным, не для того, чтобы человек растоптал свой разум, свою совесть, все свои чувства, и склонился перед предопределением. Тогда это будет уже не человек. Мы знаем, что догматы всегда непостижимы, ибо их божественность превышает возможности разума, но не может быть догматов абсолютно непостижимых, которые вообще нельзя никак понять. Догмат кальвиновского предопределения именно такой: он как кантовская вещь-в-себе, о которой можно знать только то, что она есть, и ничего сверх этого. Но тогда придется признать, что в этом главнейшем пункте воля Бога непознаваема именно в аспекте «почему?», когда речь идет о важнейшем для нас вопросе спасения. Выходит, что и Бог в таком случае абсолютно непознаваем именно там, где человек трепещет и находится в страхе – хорошо, себя кальвинисты успокоили, они спасены навечно и не боятся, но как быть остальным? На что им надеяться и на что уповать, коли даже жертва Христа не была за них принесена? И почему, если кальвинисты верят в Бога произвола, Который не подчиняется человеческим законам и человеческой морали, они вдруг так рьяно верят в то, что Бог навсегда их спас, и впоследствии не окажется, что на самом деле Он предопределил их к проклятию? Если Бог не подчиняется законам и морали, то почему здесь Он вдруг должен им подчиняться, всегда спасая именно кальвинистов? Кальвин не мог не понимать, что с этой доктриной он перешел всяческие границы, которые полагало прежнее христианское богословие: «Если смертный человек заявит, что он желает и приказывает, чтобы его воля заменила собою разум, то я признаю, что это голос тирана. Однако переносить это на Бога было бы признаком святотатственного помешательства. Ибо недопустимо приписывать Богу какую-то неумеренность, как будто в Нем может взыграть похоть, как в людях; но заслуженно воздается воле Его такая честь, что она может заменить разум, ведь она есть источник и правило всякой справедливости» .
Замечательная логика у женевского реформатора: если бы так вел себя человек, то это тиран, но раз ведет так себя Бог, то Он не может быть тираном. Типичнейший пример полного волюнтаризма: это все равно, как сказать, - если бы человек убил другого, то это был бы смертный грех и преступление, а если Бог – то это добродетель и благодать! Именно к таким выводам подталкивает богословие верховенства Воли Бога, для которого нет вещей благих в себе и для себя, а есть только то, что Бог назначил благим. Он считает, что безрассудное поведение людей – тиранство? Так тому и быть. Но применительно к Нему это не может быть тиранией и произволом, поскольку от Бога проистекает только благо. Это было бы правильно, если б кальвинизм действительно исповедовал, что от Бога проистекает только благо, если бы он принимал обе стороны этого богословия: да, нечто благо и потому что так повелел Бог, и Бог повелел нечто, потому что это благо само по себе. Последнюю часть кальвинисты опускают, и понятно почему: их Бог повелел еще в вечности осудить всех нехристиан, и, возможно, всех непротестантов. Как можно верить, что такое решение благо само по себе, ведь оно противоречит пониманию Бога как любви, которая желает спасения всех и стремится всеми силами спасти каждого?? Но с точки зрения волюнтаризма здесь все в порядке: Бог пожелал – значит, предопределение к проклятию есть благо! Бог пожелал – значит, предопределение нарушать десять заповедей, чтобы потом быть проклятым – это тоже благо. Когда человек поступает – мы возмущаемся этим самодурством маньяка; но Кальвин запрещает нам переносить те же чувства на свое понимание Бога. Это помешательство, говорит он. Нет, господа, святотатственное помешательство – пусть о нем скорее задумаются те, кто в состоянии приписывать Богу беспричинное обречение неисчислимого количества людей на вечные страдания! Да еще верить, что именно в такого Бога якобы предписывает верить Библия! Как часто мы свои собственные понятия о Боге объявляем Самим Богом, а потом требуем от других поклонения нашим фантазиям, и грозим им вечной смертью за то, что они не хотят поклоняться Истинному Богу..
Это как раз бартовская тема: абсолютизация человеческого как образ Бога. И он, надо признать, увидел эту тему и в кальвинистской концепции предопределения: «Мы выделили.. 3 общих пункта в различных версиях учения о предопределении.. Божью свободу, Божью тайну, Божью справедливость в Его благодатном выборе – по той причине, что как раз тогда, когда мы думаем об этих общих пунктах, становится невозможно подавить в себе один вопрос к защитникам этого догмата.. Для начала поставим его так: имеем ли мы право обратить внимание защитников этого догмата на то и заявить об их ответственности за то, что они говорили о свободе, о тайне, о справедливости Бога в Его благодатном избрании как христианские богословы, и что, значит, они говорили о свободе, о тайне, о справедливости триединого Бога, Отца, открытого нам в Иисусе Христе через Святого Духа.. а следовательно, не говорили, каким-то образом уклонившись в сторону, о том, что было бы неким «высшим существом», изобретенным человеком и снабженным пусть даже самыми высокими атрибутами, но абсолютизированным отображением самого человека, не говорили о якобы присущей этому «высшему существу» свободе, тайне, справедливости?» . Барт считает возможным положительно ответить на этот вопрос, утверждая, что все богословы предопределения были христианами, а, стало быть, полагали, что теория двойного предустановления неразрывно связана с догматами Триединства и Боговоплощения. Т.е. желали они быть христианами и толковать Писание, а не заниматься богословскими спекуляциями на тему предопределения. В этом действительно не приходится сомневаться, однако любой человек, представляющий себе в общих чертах историю протестантского богословия, тут же спросит: неужели же боевые дискуссии супралапсариев и инфралапсариев в кальвинизме – не являются схоластическими упражнениями в том, чье понимание предопределения лучше, а не еще большим прославлением Господа Иисуса Христа и Единого в Троице Бога? Опять же, субъективно этими спорами хотели прославить, конечно, Христа и Троицу, но объективно: отказать Христу в жертве за всех людей, и признать Его лишь Спасителем избранных – это и правда лучшее прославление Сына Божьего?! Я не сомневаюсь в искреннем характере христианства вождей Реформации: другое дело, не обязаны ли мы предположить, что в своих представлениям о Всевышнем, они не отразили часть себя? Они, вожди Реформации, взявшие на себя – ни больше, ни меньше – как реформирование многовекового христианства, разрушение его традиций, его привычных представлений, - разве это не повлияло на их понятие Бога как того, кто выше всех законов и выше любой морали и разрушает традиционное воззрение на них? Кто игнорирует порядок мира и действует с абсолютным могуществом? Чья свобода не обусловлена творением?
И разве личности самих реформаторов, этих харизматиков и активистов, упорно идущих к цели – когда одни они правы, а вся Церковь не права, когда воля к действию важнее любых рациональных аргументов «за» и «против», - разве такой «имидж» этих личностей не повлиял на их доктрины о Боге? Когда все против тебя, все христианство кажется искаженным 15 веков, аргументы противников кажутся более сильными, и остается действительно абсолютно иррационально уповать на то, что ты предназначен к этому Самим Богом? Разве это не отражено слишком явственно, потом и кровью, в доктрине Бога безусловного предопределения – Который несмотря ни на что, спасает одних, давая им силу действовать так же, как Он – сквозь весь порядок мира и Церкви? А остальные – как объяснить такой распад христианства в течение такого долгого времени? Только грехи людей? Нет, это тоже предопределение – только к проклятию. Тогда все становится на свои места. Я не хочу сказать, что Лютер и Кальвин в любой момент времени были бы рады вести себя как тираны и самодуры, отправляющие на казнь миллионы людей, - нет; но Бог предопределения, когда от тебя ничего не зависит, и все определено от вечности без твоего свободного содействия, - это позволяет быть уверенным, что каждый твой шаг от Бога, что бы ты ни сделал, каждое действие благословлено Богом, - коль скоро именно тебя Он предопределил к спасению и реформированию мирового христианства. При этом собственно христианские черты такого Бога начинают расплываться, - в Его образ внесено много иного; не только личного, но и того схоластического, что оказалось оттеснено господствующим томизмом, и ждало своего часа (концепции предопределения у части августинианцев и поздних оккамистов). Барта беспокоит, что в доктрине жесткого предопределения как раз христианское понимание Бога может быть утрачено, поскольку сторонники этой доктрины могут и свободу, и справедливость Бога понимать на манер свободы и справедливости некой абсолютной субстанции, которой нет дела до Христа и Триединства Бога. Возникает вопрос, насколько, например, такая абсолютизация божественной свободы – не могла бы быть принята исламом? Не исходят ли здесь из того же, что и раньше, «схоластического набора инструментов»? Сначала «интуиция» божественной сущности, у которой абсолютизируется именно волевое начало, а потом конструирование ее действий по отношению к творению, где подчеркивается игнорирование ею любых препятствий со стороны творения: в свое время Кальвин говорил, что проводить различие между абсолютным и упорядоченным могуществом Бога есть богохульство; читай: упорядоченная воля Бога – это все равно Его абсолютная воля. И в связи с этим волюнтаризмом у Бога конструируют какую-то странную справедливость, которая легко позволяет не спасать и обречь на гибель множество людей. Более того, это волюнтаристская иррациональная справедливость (Воля выше Разума и Блага!) даже Боговоплощению навязывает свои условия: Христос теперь не страдает за всех. И зачем такой Воле Боговоплощение, если она и сама «хорошо справляется» с предопределением? Голгофа, смерть Бога за людей, как раз предполагает примат любви и блага над волюнтаризмом.
39.
Барт ощущает эту опасность волюнтаристских спекуляций, говоря о божественном избрании: «чтобы понять и объяснить сущность этого божественного.. акта, нельзя останавливаться на этой его формальной особенности, - ..выбор. Необходимо противиться искушению каким-то образом абсолютизировать понятие выбора.. интерпретировать свободу, тайну, справедливость благодатного избрания как определения и свойства некоего высшего выбора, возведенного в абсолют, и искать реальности Божьей в этом высшем выборе как таковом. Ведь в противном случае мы совершили бы недопустимое: мы изобрели бы и сконструировали высшее существо (обладающее такой особенностью), и, конечно, невозможно себе представить, каким образом описание действий этого существа могло бы стать Евангелием. Если.. принципиально свободный выбор.. как таковой – и есть то важнейшее и последнее, что должно быть сказано о Боге, то будет затруднительно отличить эту свободу от произвола, Его тайну – от мрака такого произвола, и представить Его справедливость иначе, нежели в виде простого утверждения. Тогда будет трудно объяснить, что Бог – не тиран, живущий своим настроением, не слепой фатум, что Он есть нечто иное, нежели квинтэссенция загадочности всякого бытия. Невозможно будет с легким сердцем отрицать, что в этом случае действительно произойдет такая абсолютизация понятия выбора или свободы выбора, а тем самым вторжение нехристианского понятия о Боге в историю учения о предопределении, и это будет то в большей, то в меньшей степени.. с достаточным постоянством замутнять ясность высказываний. В противоположность этому, мы должны будем исходить из того, что божественный выбор, о котором мы говорим, как осуществленное в Иисусе Христе.. божественное решение, нацеленное на миссию Сына Божьего, в любом случае носит в самом Боге – как спонтанное opus internum ad extra (внутреннее дело, обращенное вовне) троичного Бога.. – характер благодати. Божественна, а значит, абсолютна также и свобода выбора, но не абстрактная свобода как таковая, а свобода Того, кто есть Любящий в свободе. Это Он как таковой, а не какая-то квинтэссенция свободы выбора.. есть Бог как субъект происходящего здесь избрания. Мы не имели бы дело с этим выбором, мы не занимались бы осуществленным в Иисусе Христе божественным волевым решением, мы направляли бы свой взор мимо него в якобы еще более глубокие глубины Бога (и, таким образом, в пустоту, а вернее будет сказать, в глубины сатанинские!), если бы мы стали искать основы этого выбора где-то помимо любви Божьей – свободной любви Божьей, иначе она не была бы Его любовью, именно в свободной любви Божьей!» .
Профессор Барт сказал здесь действительно очень правильные слова. Если абсолютизировать в Боге свободную волю, превращая Его в верховный произвол, если ставить Волю выше разума и морали, то немудрено, что образ тирана вырисовывается с неумолимой неизбежностью, и языческие черты фатума, или мусульманские черты предопределения – проступают слишком явственно. И наш теолог поступает как христианин, указывая, что любая свобода Бога – это свобода Любви, выраженная в подвиге Христа. Никакого более глубоко Бога, чем Тот, Который явлен во Христе – нет и быть не может; если кто-то ищет Бога волюнтаризма за пределами любви во Христе – он ищет не просто пустоту, но отсутствие благодати, отвержение бытия – он ищет ад и тайны его обитателей. Все это у Барта не противоречит православию и выглядит как струя чистой воды в мутном иррациональном болоте предопределения. Но не надо думать, что в реальности все так просто: с одной стороны слепой рок предопределения, а с другой стороны ясное понимание первенства божественной любви. В реальном кальвинизме это перемешано в известных пропорциях. Не будем забывать, что с православной точки зрения кальвинизм – это ересь, но ересь христианская, ибо искажается именно христианское благовестие. Следовательно, именно в образ христианского Бога любви кальвинизм, начиная со своего основателя, помещает черты Волевого Абсолюта, превосходящего Разум и Добро, - и в этом смысле вполне иррационального, произвольного, безнравственного и т.д. Это искажает образ Бога в нескольких аспектах: вместо того, чтобы желать спасения всем, Он желает Его только избранным, а остальным - проклятия; вместо того, чтобы спасать человека в зависимости от его выбора, Он спасает Его независимо от его выбора; вместо того, чтобы воплощаться для спасения всего мира – речь снова идет о спасении избранных, т.е. даже в Голгофе чувствуется этот привкус ненависти к неизбранным! Конечно, более умеренные кальвинисты могут в этом что-то «подправить»: скажем, признать, что «теоретически» Бог распялся за всех, но «практически» этим могут воспользоваться только избранные. Могут сказать, что Он всех любит, но почему-то дает благодать не всем, заранее ограничивая количество «предопределенных». Все это не меняет основной «матрицы» Реформации, где Бог не согласовывает Свои действия с человеком, спасая его – от этого волюнтаризма, ярко выраженного в доктрине оправдания по вере, не отказался еще ни один протестант, ибо отказаться от этого, - значит перестать быть протестантом. Стало быть, этот первичный яд будет продолжать отравлять протестантизм и дальше.
Ясно вот что: не будь кальвинисты христианами, их учение о безусловном предопределении могло бы встать в один ряд с соответствующими мусульманскими доктринами. А что? Там тоже нет молитв святым и икон, нет благодатной церковной иерархии, нет таинств (в православном смысле) – и мусульмане явно не чужды некоторого «восточного пуританства». Правда, мешал бы мусульманский ритуализм.. Впрочем, в любом случае надо сказать, что противники кальвинизма, обвинявшие его в восстановлении мусульманской детерминизма, были правы только отчасти. Кальвинизм все равно оставался христианством, знающим и чтущим Жертву Бога за мир, но, к сожалению, это поклонение Христу оказалось испорченным духом волевого абсолютизма, который они приписали Богу. Между тем, Барт пытается показать, как именно избрание Бога в его понимании сочетается с Его любовью, и как при этом думать об отверженных: «Верно и то, что в мире существует сопротивление именно против любви Божьей, что даже сущность этого мира.. состоит в таком сопротивлении. Когда говорится, что все, верующие в Него, не погибнут, то тем самым косвенно, но очень определенно указывается на это. И потому, что воля и власть Бога разрушают это сопротивление; и потому, что любовь Бога становится губительной именно для нежелающих отказываться от такого сопротивления, уверовав в отданного Богом Сына; потому, что избрание с той же мощью и необходимостью должно в этом случае обращаться в неизбрание, в отвержение противящегося мира, - поэтому и постольку существует целая сфера Божьего проклятия, которая устроена Богом таким образом.. чтобы быть отрицанием утверждения, делом Его всемогущего нежелания, идущего рука об руку с Его желанием.. Слышать о Его выборе при всех обстоятельствах означает: слышать об этом «да», которое решено и высказано Богом. Конечно, можно слышать не о Божьем выборе, а о чем-то совершенно ином: например, о слепом выборе судьбы или о якобы очень ясном выборе нашего собственного суждения, и тогда мы определенно будем слышать не Божье «да», а что-то совершенно иное. Однако невозможно слышать о Божьем выборе и при этом не слышать Божьего «да». То, что мы могли бы не слышать этого «да», не быть ему послушны, не желать, чтобы нас касалось это Божье «да», следует признать перед лицом такого выбора и его смысла – если мы действительно слышим о нем - ..невозможностью, превращением смысла этого выбора в бессмыслицу, падением в бездну божественного нежелания и неизбрания. Если же тварь не может и в этом падении убежать от Бога, если она и в этой бездне пребывает в руке Божьей и составляет предмет Его решения, то это не означает, что Бог толкнул ее в эту бездну или позволил ей туда упасть, но Бог все равно остается Тем, кто принял решение в ее пользу, а не против нее, именно Его любовью она была посрамлена, и когда эта тварь помышляет там о Боге и Его выборе, то и там, в аду, она может помыслить себе только любовь и благодать Божью. Если наша воля и власть не могут положить никакого предела воле и власти Бога, если и тогда, когда мы сопротивляемся, с нами происходит то, что предопределено Им, значит, то, что должно произойти, ничего не меняет в сущности и характере нашего предназначения и Его решения: мы будем всегда находить в Нем только решение Его любви, мы сможем слышать в возвещении и учении о Его выборе всегда только возвещение Евангелия» .
Эти высказывания Барта, надо признать, звучат довольно обтекаемо – кажется, что их можно понять как почти что традиционно-церковную доктрину, так и в духе «улучшенного» кальвинизма. Можно понять нашего теолога так: Бог любит всех, и всем предлагает спастись, однако некоторые люди не желают спасения, сопротивляются благодати, и результатом оказывается их падение в бездну, - т.е. они сами виноваты в этом выборе, и Бог их не предопределял к проклятию. Когда Барт говорит о «нежелающих отказаться от сопротивления Божьей любви», то можно подумать, он имеет в виду практически православную сотериологию, где благодать предлагается всем, но не все приемлют, - отсюда и разница в дальнейшей судьбе. Но когда имеешь дело с протестантом, пусть даже таким, как Барт, нужно «держать ухо востро», и не принимать за чистую монету заверения в любви Бога ко всем – по крайней мере, не принимать сразу же, без предварительного анализа. Вспомним, что наш теолог, как и все его единоверцы, верит в непреодолимую благодать, т.е. если человеку она предлагается, то «от такого предложения нельзя отказаться». Согласно христианскому учению, все люди пали в Адаме, и все в той или иной степени сопротивляются Божьей любви и спасению. Нужно действие благодати, чтобы человек добровольно принял Божью любовь. Но в кальвинистской доктрине никакой добровольности нет – человек не может никак соучаствовать в принятии благодати Божьей, ибо образ Божий якобы настолько атрофировался в нем, что он не в состоянии даже при помощи благодати сотрудничать с ней в деле спасения. Тут одно искажение наслаивается на другое: неверное представление о том, что в человеке воля уже полностью склонилась к злу, и в нем совершенно не осталось общей благодати образа Божьего, влечет за собой и представление, что благодать действует не вместе с волей, а вопреки ей, уничтожая ее сопротивление неумолимо. И тогда человека спасают без его свободного участия, - и тогда первородный грех, который по мнению протестантов, полностью извратил человека, - перекочевывает в их догматику в виде доктрины безусловного предопределения. Стало быть, если у Барта какие-то плохие люди продолжают сопротивляться Божьей любви и Его «да», сказанному во Христе – это значит, что они не получили непреодолимой благодати, т.е. Божье «да» либо не для всех одинаково, - ведь тогда все человечество получило бы непреодолимую благодать и все тут же спаслись, если верить протестантской доктрине, - либо это «ДА» только формально обращено ко всем, а действенно – лишь к избранным. Если бы Барт признавал синергию – его слова могли бы звучать совсем по-православному. Но он множество раз заявил, что в синергию он не верит никак, что в спасении действует только благодать – несмотря на человека, - и тогда все его слова о том, что люди не приемлют Божьей любви, что даже в аду есть только Его любовь (просто св.Исаак Сирин!) – звучат как-то «не так». И, напротив, заверения, что Бог не толкает людей в бездну и не позволяет им туда упасть, это они сами выбрали – в свете доктрины непреодолимой благодати, направленной на избранных это звучит нелогично, мягко говоря. Хорошо, Барт по-видимому действительно против предопределения к проклятию – он лишь за предопределение к спасению. Но этого и достаточно: если Он выбрал к спасению не всех, то даже если при этом прямо никого не толкнул в бездну, то позволил туда упасть – прошел мимо; а если выбрал всех во Христе – то почему не всем дарована непреодолимая благодать? Или остальным дается благодать преодолимая, которую можно отвергнуть? Но как одна и та же божественная благодать может быть и преодолимой и непреодолимой? Значит, к неизбранным Бог менее благоволит? Характерная фраза профессора: «когда мы сопротивляемся, с нами происходит то, что предопределено Им». Опять же, можно это понимать и в православном духе: те, кто окончательно отвергают благодать, предопределены к погибели, которую они сами и выбрали. У Барта такое невозможно.. Тут или нужно полностью уйти «в отказ», заявив, что это божественная и полностью непознаваемая тайна, тот самый мрак произвола, о котором и Барт упомянул. Или откровенно признать: вся тайна в том, что солнечный день спасительного предопределения и божественной любви здесь все равно сопровождает непроглядная ночь предопределения к падению в бездну.
40.
Барт еще более поясняет свое понимание божественного избрания: «Что с позиций евангельского понимания благодатного избрания означает свобода Бога в этом Его делании? То, что Бог в своей благодати непременно идет впереди своей твари и человек со своим решением может только следовать за Ним, ничего не требуя, не обусловливая, не обосновывая со своей стороны, это включает в себя последнее и самое жестокое унижение твари… Она оказывает Его любви сопротивление, которое делает для нее эту любовь погибелью, в котором общение с Богом превращаются в суд и осуждение.. благодать – это избрание. Ведь она – благодать, а значит, она свободна. Как могла бы быть любовь Бога к Его твари любовью, как могла бы она быть божественной, если бы она не была свободна? .. Он свободен и в том, что сопротивление твари, направленное против Его любви, не составляет для Него препятствия. Он свободен и в том, что Он не должен довольствоваться.. тем, чтобы сломить это сопротивление и таким образом посрамить тварь своею любовью.. Он свободен так, что Его рука всемогуща таким образом, что Он может вырвать свою тварь из этой погибели, на которую она сама себя обрекла своим сопротивлением, что Он может, вопреки самой твари, даровать ей спасение и жизнь, что и составляет позитивный, подлинный смысл и цель Его любви .. Суверенность Бога проявляется в том «тем не менее», в котором Бог отнимает свою тварь у проклятия и предназначает ее к блаженству: без собственного решения этой твари, против ее решения, обращая ложное ее решение в противоположность, в новом определении ее решения через предрешение Его, Бога» . Кто еще сомневается в искреннем кальвинистском характере учения об избрании у Барта – пусть прочитает последнее предложение в этой цитате, ибо это, по сути, цитата из Дортских канонов, четко выражающих гиперкальвинистское учение. Это типичная концепция «непреложного избрания», что, впрочем, есть только другое выражение для «непреодолимой благодати». Посмотрите, как Барт воспевает и здесь божественную свободу, для которой у него находятся более яркие краски, чем для любви: Бог в Своей свободе не связан с тварью, если вести речь о спасении, - Он просто избрал тебя, и это навсегда – если это произошло, любое сопротивление бесполезно, любой иной твой выбор бессмысленен. Но, по Барту, благодать избрания – это не просто «ломка» сопротивления твари, это не просто ее унижение, - напротив, это дарование ей истинной свободы, когда она теперь не сможет пасть в ад и всегда будет с Богом. Вот именно такие представления всегда вызывали тревогу у Церкви, когда спасение оказывается всегда в смысле «подавления» человека – и не в смысле «подавления греха», это очевидно – а подавления самого человека помимо греха. Тебя избрали, но сам ты не можешь в ответ на это свободно выбрать Бога или свободно Его отвергнуть. Вечное спасение всегда происходит вопреки человеку, а не вместе с ним – как будто сам человек превратился в сплошной грех.
Барт говорит: «Как могла бы быть любовь Бога к Его твари любовью, как могла бы она быть божественной, если бы она не была свободна?». Это верно, но это верно и по отношению к человеку: как могла бы любовь человека к Богу быть любовью, если бы она не была свободна? Это верно по отношению ко всякой любви, а не только Божьей, ведь любовь – это отношение между личностями. Бог как Личность любит человека свободно, но и человек как личность не может не любить Бога именно свободно, но в кальвинизме это условие не соблюдено: человек не любит Бога в свободно – ни в акте дарования спасения, где в него просто вкладывают эту любовь, несмотря на его сопротивление, - ни позднее, когда он не может отпасть от Бога, и всегда будет Его любить. Вывод: значит, в любви между Богом и человек кальвинисты видят личность в полном смысле слова только в Боге, но не в человеке. И неважно, как они это обосновывают: тем ли, что человек низко пал, и иначе его нельзя спасти, или тем, что Бог настолько свободен в Своей любви, что свобода человека Его не интересует. Важно то, что в спасении у них Бог не обращается с человеком как личностью – если это из-за того, что человек низко пал и перестал быть личностью в смысле образа Божьего, то это ересь, ибо тогда человек перестал бы быть человеком и скорее стал демоном с человеческим телом. Если же причина не в самом человеке, тогда она в Боге, и это еще более худшая ересь. Значит, Бог не настолько глубоко воспринимает человека, - но тогда зачем Он стал человеком и распялся за нас на кресте? Это возможно именно в силу особой любви к человеку как личности. Кальвинизм не вполне осознает, что любовь как отношение двух личностей предполагает жесткую взаимосвязь, т.е. именно «обусловленную свободу», и если один из любящих не воспринимается другой как личность, то эта другая личность – тоже не личность, или личность несовершенная, поврежденная. Но так думать о Боге – явное кощунство! Тем не менее, в кальвинизме Бог, относясь к человеку в духе необусловленной свободы, ведет Себя именно так. И тогда получается, что одна всемогущая субстанция просто детерминирует действия другой, менее могущественной субстанции – и это называется любовью. Нет, конечно, кальвинисты мыслят не так: Бог ведь желает спасти человека, но при этом спасение мыслиться всегда «вопреки» и «несмотря», только в духе свободы, которая не признает свободы других – но спасение человека не может быть вопреки человеку, а только вместе с ним. Если же в человеке вообще не осталось того, «вместе с чем» его можно было бы спасти – тогда это не человек, и такое спасение не будет спасением человека. В таком случае Бог мог бы спасти и демонов, уничтожив благодатью их сопротивление божественной любви. Это и есть ложь: если это любящая свобода, то она всегда считается со свободой других. Но неслучайно же Барт так настойчиво вместе с любовью говорит и о свободе этой любви для Бога.
Ничего еретического, строго говоря, в этом нет. Бог действительно свободен в Своем выборе любви и спасения, и Его нельзя действиями творения «принудить» кого-то любить и спасать. Но Барт как бы оттесняет в угол другой аспект: да, Бог свободен в Своем выборе, но Он сотворил человека для его участия в божественной любви, и поэтому, как бы низко ни падал человек, стремится спасти его со свободным участием самой нашей личности. У Барта иначе: человек со своим решением может только следовать за Ним, ничего не требуя, не обусловливая, не обосновывая со своей стороны. Это верно – да и что человек может требовать от Бога?! Но это ложь в том плане, что Бог связал Свою свободу со свободой человека, - потому Он и заключил с нами Завет. Так что Господь Свою свободу обусловил и нашей свободой, что означает отсутствие навязывания и непреодолимого спасения. Но, похоже, даже у Барта божественная свобода победила любовь Личности, и старый волюнтаристский Бог предопределения снова на сцене. Вчитаемся: «Когда Он говорит ей «да», тогда ей сказано: без «если» и «но», без задних мыслей и оговорок, не предварительно, но окончательно, не наполовину, но целиком, не во временной, но в постоянной верности. И вопрос, действительно или недействительно это «да», забота о том, как добыть это «да» и как его сохранить, отчаяние перед лицом постоянно проявляющейся полной невозможности самому жить этим «да», - все это, поскольку совершился выбор Бога, стоит уже не перед Его тварью, но позади нее.. Что ей еще исполнять, когда Божьим «да» уже не только установлен, но и исполнен закон ее жизни? Ей остается только жить такой определенной ей жизнью, а значит, жить спокойно» . От серьезного богословия мы плавно переходим к Дейлу Карнеги: как перестать беспокоиться и начать жить.. Ну, хорошо, поверим кальвинистам, что при первом получении благодати человек совершенно не способен с ней сотрудничать для спасения – даже при помощи самой благодати. Но затем-то, когда человек вроде бы оправдан от греха и спасен – человек может свободно общаться с Богом, отринув Его благодать, или все же нет? Отрицательный ответ нашего теолога мы видели, но понять его – это выше сил. Либо это означает, что после получения спасения человеку сразу даруется свобода Христа, и он уже совершенно не грешит, всегда выбирая добро, и потому не отпадает от благодати – но это неправда, кальвинисты тоже грешат. Либо это означает, что человек грешит, но Бог уже не считает эти грехи препятствием для спасения, т.к. Он по вере простил уже все грехи человеку – но тогда это оправдание греха. Но главное: а как же непреодолимая благодать? Ведь нам внушают, что эта благодать подавляет любое сопротивление человека Божьей любви, когда Бог «выдергивает» нас из бездны, освобождает от проклятия и гарантирует райское блаженство. Почему же тогда спасенные такой благодатью грешат: благодать уже не действует непреодолимо? Или она не действует? И то, и другое предположение разрушительны для кальвинистской сотериологии, ибо никакой другой благодати она не знает. Или все же Бог «попускает» спасенному человеку пребывать в некой ограниченной свободе, ног так, чтобы он все равно не смог отпасть от спасения? Это было бы оскорбительно для человека.
От этих гарантированных «спасений» возникает такая картина: парализованный и слабоумный сидит на инвалидном кресле – кальвинистский грешник; сам он никак ни в чем добром свободно участвовать не может; но поскольку он не в состоянии разумно и с благой целью управлять своим креслом, оно катится в адскую бездну; если верить этому образу, то благодать могла бы исцелить грешника, чтобы он сам, уже здоровый, действовал вместе с Богом, спасая свою душу; но вместо этого ему просто прощают грехи, останавливают его коляску, и теперь Бог этого же парализованного в этом же кресле везет к райским обителям, ведь если бы он перестал быть парализованным, он бы мог действовать свободно, и, возможно, не пожелал бы «ехать в рай». Пусть я утрирую, пусть паралитик, согласно кальвинизму, должен сам активно «вращать колеса» в направлении ада, но смысл ясен – свободу человека сотрудничать с Богом кальвинизм отрицает и до, и после спасения. Закон христианской жизни Бог исполнил вместо вас, - говорят нам, - следовательно, тебе самому не нужно исполнять его, живи спокойно. А все это означает, что больше всего кальвинисты стремятся сохранить свободу Бога действовать не через «закон жизни» людей, а вместо него. Милосердие, которое не оставляет человеку выбора – это не милосердие. И Барт может сколько угодно говорить, что это гуманизм Бога, что он видит бедственное положение твари, но не позволяет ей губить себя, и дарует ей для этого неотвратимое спасение, - такие аргументы не действует именно потому, что человек это человек, с личной свободой, совестью, разумом и любовью. Такая любовь была бы уместна к животным, ибо они не личности, но не к человеку. Если можно так спасти человека против него самого, - почему Бог сразу же мне спас таким путем Адама и Еву, почему Он не воплотился уже тогда? – этот вопрос как дамоклов меч будет висеть над протестантским детерминизмом. И почему Бог выдергивает из бездны не всех? Как же надоели эти протестантские ссылки на тайну предопределения! И вся тайна-то в том, что никакой тайны нет, а просто кальвинисты стыдятся признать эти «скелеты в шкафу» кальвиновского предопределения.
41.
Нельзя сказать, что Барт совсем уж не замечает этих скелетов, поскольку он пишет: «относительно учения об избрании сегодня приходится обращаться как раз к определенному направлению в реформатском богословии. Известным историческим фактом является то, что учение о предопределении в большей степени, нежели другие учения, характеризует облик реформатской церкви.. XVI-XVII вв. и отличает ее от других.. Но он не может служить основанием этого учения. Учение о предопределении не может осознать и явить себя в качестве реформатского, а тем более христианского, если оно будет подчеркивать эту исторически характерную черту реформатской церковности и богословия.. и пытаться пробудить ее к новой жизни в.. форме по возможности более корректного повторения старореформатского учения о предопределении.. если автор (Лоран Беттнер – К.М) считает, что это достаточная рекомендация, когда он представляется в качестве «кальвиниста без оговорок», то нужно сказать, что он тем самым ставит себе задачу в дурном смысле слова схоластическую, принципиально чуждую основному принципу именно реформатской догматики. Воспроизведение кальвиновской системы есть необходимая.. задача истории церкви и догматов. Но ее нельзя смешивать с задачей разработки христианского, в том числе как раз христианского реформатского учения, и такую разработку нельзя давать в форме воспроизведения «кальвинизма». Задавать вопросы Библии означает здесь не только.. доказать, что библейское учение тождественно учению Кальвина. «Кальвинизм» может (даже больше, чем в историческом смысле этого понятия) быть делом человечески добрым и достойным. Но в строго богословском христианском понимании не существует «кальвинизма», как не должно было бы существовать и никакого «лютеранства». То, что Кальвин и старая реформатская церковь со всей серьезностью разрабатывали учение о предопределении.. – мы примем и будем постоянно иметь перед собой.. Но мы бы оказали подобающую честь Кальвину именно тем, что отправились бы вместе с ним туда, куда шел он, и исходили бы из того, из чего исходил он. Но этим местом были.. не он сам.. не его система, но – лишь интерпретируемое в его системе Священное Писание, к которому мы и должны.. каждый раз заново обращаться и единственно перед которым мы должны нести ответственность как перед самой последней инстанцией. Современный кальвинизм уже с формальной точки зрения представляет собой дурную реставрацию католического принципа предания, который из всех реформаторов именно Кальвином отвергался резче всего. Если мы желаем сохранять верность Кальвину, мы ни в коем случае не должны полагать, что учение о предопределении было неким «палладием» старой реформатской церкви и придерживаться той особой формы, в которой оно ею разрабатывалось» . Как видим, тут не только говорится про отношение к Кальвину, но и затрагивается принцип взаимосвязи Писания и Предания.
Основная мысль такова: мы, реформаты, должны следовать не букве доктрины, а ее духу. Т.е. надо следовать не букве учения Кальвина, не повторять его слепо, как не повторять и старые догматики 17века, но творчески развивать учение Кальвина, чтобы оно не превратилось в нечто мертвое. Наверно, Барт не говорил бы так, если бы его все в доктрине о предопределении устраивало – у него как раз видно стремление эту доктрину реформировать, и поступает он при этом как правоверный протестант: мы не должны опираться на предание, надо обратиться к Писанию – минуя Кальвина и реформатский традиционализм. Сказано в очередной раз «красиво», но не кажется ли вам, что так можно оправдать любое сектантство? Когда очередному «реформатору мирового христианства и всего человечества» надо показать, что он прав, а 2000летняя Церковь Христова не права, то он сразу же говорит: они все эти века неправильно трактовали Писание, а я научу вас как надо! Это если реформатор консервативный. Если же он более радикален, то и Писание ему не указ, и он обязательно сошлется на новое откровение или новый опыт. В этом смысле бартовское «обращение к Писанию» - не более чем попытка оправдать определенное реформирование кальвинизма. В каком-то плане это логично для протестанта: предание – это у зловредных католиков, а у нас только Писание и постоянно реформируемая церковь! Но на практике это часто приводит к такому «реформированию», что христианские черты такой церкви теряются окончательно. Посмотрите на либеральных протестантов или на секты типа свидетелей Иеговы. У Барта любопытны скорее эти «оговорки» в «кальвинизме без оговорок» вроде вот этой: учение о предопределении не может осознать и явить себя в качестве реформатского, а тем более христианского, если оно будет подчеркивать всецелую преданность Кальвину и старореформатской схоластике. Заметьте разделение здесь реформатского и «тем более христианского»! Как будто реформатское – не совсем христианское.. Как будто наш теолог хочет быть именно христианином, а не реформатом – разве случайно он назвал свою сумму теологии «церковной догматикой», а не, скажем, реформатской? И почему это преданность основателю и отцам своей церкви Барт считает препятствием для построения подлинно христианского учения о предопределении?! Представьте себе православного, который сказал бы, что преданность отцам Церкви – это преграда для построения подлинно христианского учения. Т.е. нет, мы не полностью их отвергаем, а собираемся реформировать с помощью Писания! Такие «революционеры» в православии были бы невозможны – или оказались бы отлучены, но в протестантизме это в порядке вещей (только Писание!), что и приводит к появлению все новых сотен и тысяч «церквей». У Барта на это есть ответ: православные и католики верны Преданию, которое он считает абсолютизацией некой «человеческой нормы», а не подлинно божественным. Дескать, православные и католики просто повторяют традицию, а у нас постоянное развитие, оригинальность, творчество.
В действительности это далеко от правды. Традиционные христиане вовсе не должны слепо повторять слова отцов Церкви или слова церковных иерархов. Они должны проверять их слова учением Церкви, которое ей дал Бог, и это не только Писание, ибо Бог не прекратил общаться с Церковью и после того, как были закончены библейские книги. Т.е. это не противоречит «творческому развитию» - церковная доктрина постоянно развивается в благодатной жизни Церкви, но при этом догматы остаются теми же. Неужели Владимир Лосский, прот.Иоанн Мейендорф, о.Александр Шмеман и другие известные православные богословы 20 века – только и делали, что просто копировали творения святых отцов? Просто Барт, видимо, думает, что православные или католики должны воспринимать верность Преданию так же, как многие протестанты воспринимают верность Писанию – буквальным повторением слов из него при совершеннейшем нежелании увидеть смысл, если он выходит за пределы буквального понимания. Это неверно, и если бы Фома Аквинский, например, просто повторял латинских отцов первого тысячелетия, он бы никак не смог стать именно образцом католической схоластики. И если бы католики полагали томизм просто эталоном католичества – не было бы духовных традиций других орденов, кроме доминиканского, к которому принадлежал Аквинат, и не было бы нынешнего «послесоборного» католичества, в котором ориентация на томизм во многом упразднена. Увы, но в реальности именно ориентация «только на Писание» часто означает верность определенной форме предания, и предания, нередко восходящего к одному человеку. Так и получилось в лютеранской и реформатской церквях, где отпечаток личностей и богословия Лютера и Кальвина слишком ощущается и по сию пору. И, возможно, попытка Барта опереться на Писание в противовес строгой верности Кальвину – это в устах протестанта должно означать, что «сначала Бог, потом Кальвин». Именно в этом смысле надо понимать слова Барта о том, что в богословском понимании не существует «кальвинизма», как не должно существовать и «лютеранства». Согласимся, не должно – должно быть только одно церковное христианство: нормально существование христианского, а не кальвинистского или лютеранского.
Но ведь и кальвинизм, и лютеранство – существуют. И сколько бы ни клялся Барт в верности не Кальвину, а одному лишь Писанию, говоря об ответственности перед Библией, как перед «последней инстанцией», как будто это Господь Бог, но в нем все равно насквозь виден человек именно реформатской традиции, - и даже когда он говорит о пересмотре этой традиции, он все равно это делает для еще большего ее укрепления. Прочтите эти искренние слова: «что Кальвин и старая реформатская церковь со всей серьезностью разрабатывали учение о предопределении.. – мы примем и будем постоянно иметь перед собой». Иметь перед собой – не только и не столько для критики – сколько для сравнивания с «начальной парадигмой». Барта тут не в чем обвинять – он неизбежно движется в рамках заданной традиции, и даже колеблется «вместе с генеральной линией» - так происходит с любым конфессиональным богословом. Это лишний раз доказывает, насколько сильно предание у протестантов – только восходящее в большой степени не к Церкви, а к конкретным людям, и часто – к одной-единственной персоне, как в данном случае. И наш профессор, стремящийся творчески продлить Кальвина, а не просто повторять его – тем самым продлевает жизнь его идей. Он ведь не мог не видеть уже в свое время: попытки повторять старый жесткий кальвинизм эпохи Кальвина или Дортских канонов – это скорее удел маргиналов. Гиперкальвинисты сегодня – это просто «суперконсервативная группа» внутри реформатской церкви, группа с некоторыми сектантскими наклонностями – или даже несколько групп. Они больше напоминают лефевристов внутри католического мира – это такие старопротестанты, которые являются просто архаичной диковинкой, но какого-то масштабного влияния не имеют. Кальвинизм будущего, очевидно, предполагает более умеренный вариант, без жесткого двойного предопределения, с большим акцентом на любовь Бога ко всем или даже на жертву Христа за всех – пусть она и не для всех действенна. В этом смысле богословие предопределения пастора Барта вполне укладывается в этот современный реформатский «мейнстрим». Это более последовательно и продуманно, чем стать, например, арминианином: говорить об оправдании по вере и уверенности в спасении, но признавать вдруг, что спасение можно потерять, - это все равно как одновременно верить в непреодолимую благодать и безусловное предопределение, - и тут же немного не верить в них. А в итоге получается вера в «почти непреодолимую» благодать и «почти безусловное» предопределение, - и вам тут же скажут, что этот странный «90% кальвинизм» никуда не годится, - тогда логичнее быть либо полным кальвинистом, либо полностью признать условное предопределение. Барту явно по душе первый вариант.
42.
Барт в который раз пытается проследить порчу кальвинистского учения об избрании. Интересно, что чуть выше он сказал о «задаче разработки христианского реформатского учения» об избрании, - как будто оно уже не разработано Кальвином и отцами реформатства! Как будто все надо начинать с нуля! Нет, теперь мы видим, что речь идет о порче, и порче в каком-то смысле изначальной – не задуматься ли о том, что если сами основания кальвинизма испорчены, то, быть может, в истории христианства можно найти доктрину с неиспорченными истоками? Деградацию кальвинистского предопределения Барт видит в следующем: «Когда началось свойственное для всех последующих эпох постепенное исчезновение уважения перед словом Божьим как таковым, когда в систематике возобладало своеволие, тут-то кальвиновские «пользы» и превратились в настоящие дидактические и педагогические аксиомы, которые сами стали претендовать на значительный вес и достоинство обоснования.. Из славы Божьей у Безы и Гомара осталось только то, что Бог действует во всем, и только один подлинно действует; из твердого упования на Божье милосердие в Вестминстерском исповедании получилась принципиальная уверенность избранного в спасении, и из «смирения» во всем реформаторском богословии образовалось своеобразное, чрезвычайно практическое.. жизненное чувство христианского гражданина мира, малого перед Богом, но тем увереннее движущегося по земле, причем этот гражданин мира описывается М.Вебером и другими как настоящая цель и результат реформатского учения об избрании… Вполне можно допустить, что некоторые христиане и богословы обладают естественной склонностью как раз к особенно жестким, таинственным, дерзновенным учениям, в возможно большей степени противоречащим обычному человеческому мышлению, и именно такая склонность внушает им позитивный интерес именно к учению о предопределении.. Но что если.. какой-то формальный азарт, который при определенных обстоятельствах может вызываться этим учением, станет главенствующим мотивом его развития?» .
Мы уже слышали это: изначальный живой кальвинизм уже через сто лет закостенел в схоластике – и это, оказывается, из-за того, что не было должного уважения к Писанию! Неужто и правда Беза (непосредственный преемник Кальвина) и Гомар (выдающийся реформат 17 века) не уважали Писание или меньше чтили его, чем Кальвин? Они, что, перестали сомневаться в его богодухновенности? Добавили к нему предание, как злосчастные католики? Тоже нет. Конечно, они уже опирались на некоторую реформатскую традицию (как раз построенную на трудах Кальвина), но ведь и сам женевский вождь в известной степени опирался на предшествующую традицию – отчасти на схоластическую, и весьма изрядно – на поздние сочинения Августина. К тому же, противопоставлять Кальвина как «живого богослова» догматистам 17 века как схоластам, - нам не кажется излишне корректным. Любой, кто прочтет трехтомные «Наставления в христианской вере» Кальвина – сразу увидит в этом нечто вроде стандартного учебника богословия немалого масштаба и с явным критицизмом в адрес католической традиции. Т.е. рационализм и схоластика ясно видны у самого Кальвина, - пусть он менее систематичен и схоластичен, чем, допустим, Поланус. Ну так это естественно: вершины систематического богословия не появляются сразу же с основанием данной конфессии. Так что впечатляющая опора на разум и отрицательное отношение к мистике – этого с избытком хватает и у Кальвина и обвинять последующую реформатскую традицию, что она-де извратила Кальвина именно в этом смысле, - на наш взгляд, оснований нет. Скорее, это можно было бы сказать о Лютере и лютеранской схоластике 17 века. Лютер явно более мистичен и менее схоластичен, чем последующая традиция. Он явно более живой, иррациональный и неоднозначный, чем, скажем, столпы лютеранской ортодоксии столетием позже: Герхард, Каловий и Квенштедт. И неслучайно, что Лютер так и не оставил своим сторонникам такого фундаментального пособия по богословию, как «Наставления» Кальвина. Обвинение последующих кальвинистов, что у них, дескать, Бог действует во всем, и только он подлинно действует – странно: разве сам Кальвин не проповедовал Бога в качестве волевого Абсолюта и источника абсолютного могущества, для которого не нужны «посредники» в осуществлении? И разве об этом столько раз не сказано и самим Бартом в данном труде – хотя бы применительно к спасению человека? И разве упование на милосердие в связи с кальвинистским избранием, как-то противоречит утверждениям Вестминстерского исповедания об уверенности в спасении? Последнее есть краеугольный камень протестантизма вообще, без которого он полностью теряет себя самого: это, однако, не значит, что уверенный в спасении обязательно больше уверен в «своем» спасении, чем в милосердии Божьем – одно неразрывно связано в протестантском учении с другим. Можно согласиться лишь с тем, что в неопротестантизме часто акцент делается именно на этом: я спасен, я уверен в своем спасении, а в старом протестантизме все-таки больше речь шла о том, что Бог спас, Бог даровал уверенность. Но это разница в акцентах, не в сути. И возникновение на этой основе успешного буржуа, уверенно чувствующего себя на этой земле и не сомневающегося в своем спасении – это не противоречит кальвиновскому «смирению» так сильно, как намекает нам Барт; нет, это закономерное следствие из доктрины предопределения, ибо человек, уверенный в спасении на небесах, будет уверенней и в земных делах – и, к тому же, он нуждается в признаках избранности, - иначе это уведет его в сторону «католического сомнения» в спасении. При этом герой Вебера подлинно смирен – и принимает от Бога все богатства, которые Тот ему дает в качестве знака избрания. Это не нынешняя теология процветания, ибо кальвинистский избранный имеет крепкую пуританскую закваску и не так уж много тратит на себя.
А вот когда Барт говорит, что есть богословы, которые обладают естественной склонностью к жестким и дерзновенным учениям, которые противоречат человеческим нормам – и именно это вызывает у них такую страсть к этим доктринам, - тут задуматься стоит. Не являлись уже Лютер и Кальвин именно такими богословами – склонными к жестким и дерзновенным доктринам, да еще с таким упоением их защищающим, - как будто им нравилось с помощью таких доктрин сокрушать «человеческие нормы»? Тут не «формальный азарт», тут подлинная страсть, о христианском характере которой говорить не приходится, - и разве такая всепоглощающая страсть не может быть серьезным мотивом развития такого рода богословия? Разве Бог в кальвинизме не весь во власти этой «всепоглощающей страсти» предопределения? Вспомните, как Барт все время здесь, как и старые протестанты, подчеркивает непреодолимость благодати в спасении: но разве это не «всепоглощающая страсть» воли Божьей в спасении – ведь Он мог бы ради любви «умерить» Свою свободу, чтобы человек добровольно принять, или отвергнуть спасение, чтобы благодать была преодолимой, но нет – Он не может действовать иначе, и не в силу любви, потому что как раз из-за любви Он бы действовал со вниманием к нашей свободе, но потому, что есть некая Сила, Своеволие, Свобода, которая словно принуждает Его действовать непреодолимо; благодать должна быть непреодолимой, потому что она должна быть непреодолимой – Бог не может свободно отнестись к Своей свободе и сделать ее обусловленной ради человека – хотя Барт здесь и говорил иначе, - но на спасение человека это у него не распространяется. Но вернемся к богословам, которым нравится попирать нормы: откуда у них такая «естественная склонность»? Врожденная? Сильно сомневаюсь. Значит, приобретенная. Никто не думает, если, конечно, не следовать доктрине безусловного предопределения, что вожди Реформации просто вынуждены были проявить склонность именно к такому детерминистскому богословию. Стало быть, имело место «стечение обстоятельств» - у нас нет возможности подробно исследовать это «стечение», но ясно, что здесь сказалась и определенная «логика» западного богословия – пусть даже в качестве антитезы (хотя не только) католичеству с его слишком большой ролью человека в спасении; сказалась и сама историческая роль реформаторов как «сокрушителей нормы». Это помогло сформировать соответствующее «дерзкое» и «жесткое» волюнтаристское богословие, и потом с маниакальным упорством его защищать вопреки всем рациональным возражениям – так ведь такое богословие можно защищать лишь так, наступив на сердце и разум, - и личности богословов, пригодных для такой защиты должны быть соответствующие, - нет, не маньяки, конечно, но умеющие, когда «надо», принести в жертву все христианское – ради, как им кажется, еще большего прославления Бога.