Начитавшись перед сном классиков, ночью я мокла под «Паустовской» грозой, бродила по сосновому лесу, купалась в серебристом озере…
Рассвет прервал эту идиллию, но сознание продолжало работать, пока не отнесло к почти забытым воспоминаниям.
Точно так, как у Паустовского высвечивалась молнией одна и та же берёза во время грозы, – так и у меня перед глазами прокручивался один и тот же эпизод.
Несколько лет назад мы отправились в Конча-Заспу и не смогли выехать ни к речке, ни к какому-нибудь водоёму, каких там великое множество.
Вдоль шоссе тянулся высоченный глухой забор, из-за которого виднелись верхушки деревьев и кое-где крыши особняков.
Разочарованные и измученные жарой, мы почти потеряли надежду поплавать в прохладной воде, как вдруг слева наметился просвет, правда, перегороженный шлагбаумом. Свернув к будке охранника, узнали, что это бывший правительственный санаторий, но если мы хотим на пляж, то за небольшую плату нас пропустят на стоянку, а там, через лесок – и речка.
Мы обрадовались такому предложению, и поспешили на пляж. Наплававшись, улеглись в тени раскидистой ивы, и стали внимательно осматривать противоположный берег.
Он был разделён на сектора заборами до самой воды. Почти перед всеми участками покачивались лодки и лодочки. Но, наибольшее внимание привлекала к себе нарядная яхта, высокомерно затмевающая остальных неправдоподобной белизной.
Кое-где торчали ковши землеройной техники, возвышались горы песка, в беспорядке сброшенные с самосвалов. Из-за густой листвы кое-где проглядывали крыши домов, а где растительность была пониже – и белые колонны строений. Такой себе, рай. И, хоть, я его никогда не видела, но это было самое подходящее слово для чудесного уголка.
Заметив в конце пляжа причал, мы поспешили туда, и, взяв напрокат одну из лодок, отправились по течению вниз.
Вёслами можно было почти не работать, лишь изредка лениво шевеля то одним, то другим, чтобы выровнять курс, или, напротив, сделать зигзаг, чтобы ближе полюбоваться кувшинками и водяными лилиями.
Стрекозы садились на них, дорисовывая взблескивающей перламутровостью своих крыл как бы продолжение самого цветка, а потом отрывались, взлетая вверх, создавая иллюзию взметнувшихся капель. Капли смешивались с лёгкими брызгами вёсел, попадали на нас, разморенных солнцем, – но не возвращали к действительности, а наоборот, всё больше погружали в чувственный сон затуманенного сознания.
Вдруг лодку сильно качнуло. От неожиданности мы все наклонились в одну сторону, и чуть не зачерпнули воды сильно накренившимся бортом.
Резвая моторка с гиканьем пассажиров уносилась вперёд, оставляя бурлящий след, пока не скрылась за поворотом.
Инцидент мгновенно вернул нас к реальности, и не зря. Потому что через пару минут ещё несколько лодок промчалось мимо, и мы еле успевали разворачивать нос, чтобы самим не оказаться в воде.
Сон улетучился окончательно, и мы обнаружили, что отплыли от пляжа достаточно далеко. К нашему удивлению, с обеих сторон реки продолжали тянуться частные пляжи.
Нужно было возвращаться.
Чтобы легче было идти против течения, решили выгрузиться и идти берегом. Но не тут-то было – охраняемые земельные участки не позволяли нам этого сделать.
Пришлось снова садиться в лодку, и, сменяя друг друга, выгребать против течения.
На причале нас почти радостно встретил главный лодочник, обеспокоенный нашим таким долгим отсутствием.
Хмыкнул, закурил.
Разговорились.
Сначала – осторожно, мало ли… Но потом, когда очередная моторка послала к берегам вздыбленную волну, лодочник выругался и стал делиться своей бедой.
Собственно, беда эта была не его, а общая. Но задумывался о ней он больше других.
Оказывается, волна от моторных лодок и яхт обладает такой силой, что, докатившись до берега, разрушает его, уносит плодородный слой и подмывает корни деревьев. Гибнет лес, деревья падают, умерев стоя. Осыпаются песчаные берега, вбирая в себя застывшую тоску янтарных слёз растущих по краю сосен.
Куда только не обращался он, пытаясь решить проблему.
Бывший лесничий, много лет охранявший леса от различных напастей, теперь не мог спасти их от человека.
Вот, и весь рассказ.
Порывшись в записях, обнаружила стихотворный всплеск. Слишком прямолинейный, чтобы быть поэтическим, он не был опубликован, но был сохранён, как раз, может, и благодаря своей угловатости.
Какая дурь – писать стихи,
Когда всё рушится! Едва ли,
Разумным это бы признали
Все те, кто сверху наблюдали
За руслом сохнущей реки.
К тому же, очень нелегки
Мне диалоги стали с вами –
Со «сверхособыми» правами, –
С которыми я лишь бортами
Всему столкнулась вопреки.
И встали поперёк пути –
Хотя, конечно, не цунами, –
Но тоже волны! И не стали
Щадить, кто мягок, кто из стали –
Всех под свой гребень увлекли.
Мне стало тяжелей идти,
Я задохнулась от печали,
А ваши яхты разрушали
Прибрежный грунт и подмывали
У сосен корни – не спасти!
Неосмотрительно тонки
Мостки, оставленные вами,
Пески с янтарными слезами…
Как жаль! Без грусти в этой драме
Их вашим детям не пройти…
***
И гибнут сосны у реки
От злой, безжалостной руки.
Помню, задело тогда это меня. Потом сгладилось.
А теперь и вовсе не до того…
Только нет-нет, да и блеснут на солнце янтарные слёзы сосен.
14.08.2014