Гл.2.Отстраниться от суеты и вспомнить…
Пётр Максимович вздохнул с улыбкой, и тут обнаружил, что казавшаяся бездонной трёхлитровая стеклянная банка незаметно оказалась доверху наполненной спелой ягодой.
Он выбрался из малинника и отнёс банку в холодок виноградной веранды, образовавшейся от плетения густо разросшейся лозы по сваренному на шахте проволочному каркасу, который он сделал и привёз сюда по заказу деда Максима. Так уж привык он называть своего отца с тех прекрасных молодых дней, когда бегала по этому двору их всеобщая любимица Галинка, их первая с Лизкой дочь.
Пётр Максимович, морщась, смотрел на проседающий, ближний к малиннику угол дома, который уже давно взывал, чтобы на него обратили внимание. Надо собрать зятьёв, думал он, за день хорошей работы они бы, пожалуй, выправили тот угол (заодно бы и с Сергеем незаметно за работой помирился).
- Лизка! – крикнул он почти не видной в высоких густых зарослях малинника худенькой невысокой своей жене. – Я пойду, воды попью! Банку литровую брать?
– Бери, бери! – откликнулась Елизавета Андреевна. – Я сейчас дособираю свою банку и сядем, перекусим и отдохнём немного.
Пётр Максимович прошёл привычно-запущенным в последние годы садом. Они ведь оба с женой ещё работали и дома у них немалое хозяйство, да и сад-огород не меньше этого, так что руки просто до всего не доходили.
Вышел свободно из сада на лужок, потому что никакой забор не ограждал с этой стороны старый хиреющий двор.
Он остановился в низенькой, едва начавшей подрастать траве, которая, сколько он помнил, вечно была вот такой, подрастающей. То её кто-то скашивал косой, то объедало хуторское коровье стадо или козы, которых раньше всегда держали и они, и соседи…
Стадо коровье, всё ещё довольно многочисленное, и сейчас паслось недалеко отсюда в низине и по склонам старых оврагов. При взгляде на них, если успеть вовремя отстраниться под настроение от повседневной заморочливой суеты и дать волю памяти, всплывает щедрый калейдоскоп воспоминаний.
Воспоминаний и из детских счастливо-стрекозиных лет, и из тревожных времён оккупации, и из послевоенных небогатых, но удивительно светлых и радостных лет. А также из первых лет их семейной, совсем как будто недавней жизни, когда были они с Лизкой молодыми, а дети малыми. А зимы были таковыми не только по названию, но и по существу, снежными и морозными.
И они скатывались на тяжёлых самодельных санках вон с того, противоположного этому, не столь крутого и более длинного уклона. Уклона, расположенного рядом с хуторским кладбищем, до которого тогда ещё было так, казалось, далеко даже их не очень старым ещё родителям (точнее, его отцу и её матери, покинувших земной мир во второй половине 70-х годов).
Скатывались на санках с тем счастливым визгом и смехом, на который они, мерещится, давным-давно стали неспособны, заплесневев от нескончаемых житейских забот. Да и зимы давно уже не те, давно не те…
Продолжение следует.