Сестре
Мне всегда казалось, что скорая увозит в смерть. Началось это одним летним днем, когда в деревне за бабушкиной старенькой соседкой приехал пропылившийся раздолбанный уазик, и, подавленные увиденным, мы (стайка детей в возрасте от четырех до двенадцати лет) долго не могли вернуться к обычной игре у ворот. Через несколько дней мы узнали, что соседка умерла, и с тех пор при вое скоропомощных сирен у меня перед глазами возникает занавес нестерпимо пылающего закатного неба, а на нем – силуэты актеров импровизированного театра теней, темные очертания санитаров с носилками, на которых плашмя лежит та бабушка: застиранное платьице, растрепанные волосы, одна рука вытянута вдоль туловища, другая пристроена у груди. Следующим кадром в памяти всплывает грузовик, доставивший спеленатое саваном тело к месту последнего упокоения, затем – поминки: жирная куриная лапша, конфеты в пестрых фантиках, узорчатые носовые платочки, традиционно раздаваемые мусульманами на помин души, и нестройный хор старушечьих голосов, повторяющих слова молитвы.
Поэтому даже уже во взрослом возрасте я ничего не могла поделать с паникой, накатывающей на меня при словах «надо звонить 03». Не помогали ни рациональные рассуждения о том, что скорая привозит людей в больницу, где им оказывают помощь, ни благополучное возвращение поправившихся близких, ни интернетовский форум фельдшеров скорой помощи с гигабайтами смешных и трогательных историй со счастливым концом. Парализующий страх начал отступать, когда пару лет назад мы с сестрой-студенткой мединститута пошли прогуляться перед кино и в итоге едва успели к началу сеанса, потому что будущий медик, увидев на улице отключившегося наркомана, принял в нем самое деятельное участие и закончил комплекс мер вызовом скорой. Я видела, как приехала обыкновенная белая карета с красным крестом, как обыкновенная бригада погрузила пострадавшего на носилки, и от того, что все происходило в центре Москвы с совершенно чужим для меня человеком при свете дня, без этого жуткого закатного пожара и тишины, которая бывает только за городом, мне стало легче.
Потом был мой провальный вызов «03» к качающейся бабке: оказалось, что причиной качки был градус (странно, что запаха я не почувствовала – нервничала, наверное). Санитары были недовольны ложной тревогой, но тем не менее с ветерком прокатили виновницу торжества до ее дома на другом конце проспекта, доказав тем самым, что они не служители загробного мира, а просто люди, которые могут войти в положение и даже не будут очень ругаться на ошибку бестолковой прохожей. Потом были скорые к бабушке, разные больницы – в каждой из них обязательно присутствовал запах, который я называю карболкой (это слово как-то связано с земскими лечебницами времен Чехова и Булгакова), и капельницы, и бинты, и странная общность людей в палате, объединяющая почти так же, как купейный отсек… Было явно ненормальное состояние бабушки, был дежурный врач, маленький толстенький бегемотик в очках, и разговор между ним и моей сестрой о состоянии больной – разговор, щедро сдобренный емким медицинским сленгом, – и негромкое, из уст бегемотика: кто Вы по специальности?
Это было Возрастание Белого шарика, рождение сверхновой, появление нового врача: матерый хирург признал в двадцатилетней девчонке коллегу по цеху. Тогда я поняла, что все дороги ведут в Рим, а скорые, захлебываясь надрывным воем и моргая синими мигалками, везут своих хворых клиентов в больницу к спокойным врачам, которые способны привести пациента в норму до следующего визита родственников, и к студентам-практикантам, демонстрирующим клиническое мышление и предлагающим верные методы лечения. Жизнь жительствует, в актовом зале звучит клятва Гиппократа, в космических глубинах пылают сверхновые, знающие о бытии немного больше других.
Ведь не зря сверхновые сопоставимы по яркости с целой галактикой.