Когда я начал работать в «Советской России», первое время жил в гостинице «Минск» на ул. Горького. Как-то всем отделом устроили там небольшой, как теперь сказали бы, корпоратив – для сплочения коллектива. Когда расходились, я пошел проводить единственную нашу женщину Светлану Ярмолюк. Шли потихоньку по этой центральной улице и дошли до Пушкинской площади. И вдруг навстречу нам шагнул пожилой, как тогда казалось, мужчина, ну, может, лет шестидесяти, остановил нас.
- Молодые люди, не могли бы вы меня выслушать, со мной произошло нечто совершенно необыкновенное…
Он был явно взволнован, лицо раскраснелось, а говорил как-то растерянно и застенчиво, даже виновато - извинялся, что задерживает нас. Но мы никуда не торопились и, согласившись его послушать, шагнули к скамеечке, что стояла «спиной» к родным для меня «Известиям». Постараюсь передать его рассказ, как он мне запомнился.
- Я был сейчас в ресторане у Бороды, в Доме актера. Там, где-то ближе к выходу, сидел молодой человек и лениво тренькал на гитаре, что-то мурлыкал себе под нос. Меня почему-то это раздражало. Знаете, я двадцать лет проработал в Большом театре, и мне неприятно такое вот небрежное отношение к музыке, пению, поэтому, уже выходя из зала, даже неожиданно для себя я остановился около этого молодого человека и сделал ему замечание. Сказал что-то такое, мол, уж если взял гитару и запел, так надо петь, как следует. А то слушать тошно! Он говорит: а как это «как следует»? Ну, я всерьез начал объяснять, мол, с опорой на диафрагму и так далее. А он: «Вот так, старик?» Распрямился и выдал мощным, чистым таким баритоном, красивым до удивления: «О, куртизаны!»
Понимаете, я двадцать лет проработал в Большом театре, слышал, конечно, знаменитых больших певцов, но я был потрясен этим голосом! Это было так неожиданно! Красиво, сильно! Я сразу понял, что он мог бы исполнить любую трудную оперную арию – с таким-то голосом, да с такой мощной энергией, выразительностью. Кто он – не знаю. Я потрясен, но я его не знаю, а он не рассказал!
Сейчас мне трудно передать со всей точностью слова того рассказчика, тем более – его распаленные и даже будто болезненные эмоции: учил ученого! И трудно вспомнить, что же именно он спел тогда, ту музыкальную фразу. Была ли это ария Риголетто «Куртизаны – исчадье порока» из оперы Верди или что-то другое – не знаю, да просто не настолько разбираюсь в музыке, чтобы быть уверенным в этой части рассказа. Но он говорил, говорил и повторил эту музыкальную фразу, которая мне запомнилась: «О, куртизаны!»…
И вдруг с противоположной стороны площади, той, где потом находились знаменитые «Московские новости», донеслось:
- Не так, старик!
И мощный чудесный баритон повторил ту самую фразу.
- Это он, он! – взволновался наш собеседник и вскочил со скамейки. А уже через минуту к нему подошел высокий молодой человек и дружески приобнял его. Когда они сели рядом с нами на скамейку, я хорошо разглядел его лицо, чуть удлиненное и как будто чуть неправильное, с выразительными бакенбардами. Они заговорили увлеченно, а о чем – совсем не помню, еще потому, что буквально через пару минут к нам подошла какая-то компания – девушка и двое мужчин, которые стали в чем-то обвинять нашего удивительного певца, будто продолжая некий спор, начавшийся в том ресторане. Прозвучали даже угрозы, и наш новый знакомый сказал своему собеседнику:
- Старик, ты уже знаешь, какой я певец, а сейчас узнаешь, какой я боксер…
Эта фраза мне запомнилась точно. Но все как-то более-менее разрешилось. Что-то еще говорили, но уже бестолковое, не интересное, и мне хотелось сказать той агрессивной компании: дураки, испортили песню!
А через какое-то время, тоже уже не скажу точно – какое, я увидел в телевизоре и услышал совершенно необыкновенное исполнение каватины Фигаро из Севильского цирюльника. В большом волнении схватил телефонную трубку и позвонил Светлане:
- Свет, смотри скорей телевизор! Это же он!
Она ответила чуть осторожно:
- Уже смотрю. По-моему, тоже…Похож! Очень похож! И голос!