Окно в кабинете хирурга распахнуто настежь. Пожилой доктор, склонившись над столом, что-то пишет. Кабинет наполнен птичьим гомоном и весенними ароматами. Ничего этого не замечает раненый солдат. Он пытается свыкнуться с мыслью, что в свои неполных двадцать лет ему придётся остаться без ноги. Выхода другого нет. Ещё немного — и будет поздно. И тогда он погибнет совсем. Но как же ему жить потом-то, безногому?
— Иван Васильевич… Ваня… Сынок… Ты поплачь что ли. Помогает. И помолись. Я — старый уже. Долгую жизнь прожил. Многое повидал. И без ног живут люди. Смотри-ка, — при этих словах хирург поднимает свою штанину и показывает солдату то, что у него считалось ногой — протез.
Увиденное не производит никакого впечатления на парня. Врач не удивляется этому, продолжает:
— Скажешь, мол, одно дело старику без ноги, и совсем другое — молодому парню. Только вот я тебе обещаю, что возвратившись домой, ты станешь завидным парнем для любой девушки, для самой распрекрасной. Вот помяни моё слово. Ты этому не веришь, а я-то знаю, о чём говорю. Война положила столько мужиков. Их невест и жён ждёт горькая судьба — вековать без семьи и детей. И любой нормальный, хоть и без ноги иль руки, а найдёт себе счастье. Всё у тебя будет хорошо, сынок, ты поверь мне.
Иван молчит. Не сжимает кулаки. Не плачет. Не глотает слёзы, силясь не разреветься. Нет. Иван сидит словно окаменевший от горя.
Через несколько часов Ивана кладут на операционный стол. Вместо ноги теперь у парнишки будет культя, но только это может спасти его жизнь.
Рана заживает плохо. Иван не видит смысла жить. Все пишут письма домой, один Иван не пишет. Не хочет сообщать никому о том, что с ним случилось.
В один из весенних дней раненые собираются на концерт. Приехала сама Шульженко! Все радуются, и только Иван лежит, отвернувшись к стене. Вот сейчас все уйдут, и он закончит свою жизнь. Он уже придумал, как.
— Кабанов! Не отлынивать! Все на концерт, и ты давай на концерт! — хирург наклонился над ним, — Сейчас тут тараканов морить будем. За концерт управимся.
Какие тараканы? Откуда тут взяться тараканам? Нет у них никаких тараканов, — удивился бы в другое время Иван, а сейчас он верит и подчиняется требованию врача.
Артистка, худенькая, в красивом платье, поёт. До Ивана не доходит смысл песен. Поначалу он отрешённо смотрит на происходящее, но внезапно вспоминает, что платье такого цвета было на сестрёнке Машеньке, когда она провожала его на фронт. Точно. И волосы у артистки уложены, как у Машеньки. Точно! Весь облик Клавдии Шульженко напоминает Ивану его старшую сестрицу Марию, которая всегда одевалась со вкусом. В душе теплеет от воспоминаний о Марусе. И уже просто хочется любоваться артисткой. И молодой солдат начинает любоваться ею, ещё не вникая в смысл песен. Ему вспоминается родной дом, сёстры, мама, их письма. Последнее письмо Марии о том, что она встретила человека, полюбила его и собирается выйти за него замуж.
И тут до Ивана доходит главный для него смысл письма. Ведь Маруся пишет, что человек тот, за которого она хочет замуж, ещё в сорок втором возвратился с фронта без ноги. Машенька такая красавица: черты лица аккуратненькие, волосики светленькие, глазки голубенькие, фигурка точёная. И вот же! Даже она смогла полюбить инвалида и собралась за него замуж! А чем я-то хуже этого человека? И меня полюбят. И за меня выйдут замуж!
Иван словно просыпается, начинает вслушиваться в слова песен. И вот ему уже кажется, что артистка поёт сейчас только для него одного. И правда! Она подходит к нему, именно к нему! Вот она уже совсем рядышком. Кладёт свою хрупкую ручонку на его плечо и, озорно заглянув в его глаза, задорно выпаливает:
— Эх, Ванюша, нам ли быть в печали?
Не прячь гармонь, играй на все лады...
Поднажми, чтобы горы заплясали,
Чтоб зашумели зелёные сады...*
Это потом, спустя время, Иван узнает, что в песне другое имя, не Ванюша, а Андрюша, и скорее всего артистка пела именно так. Зато вот сейчас молодому солдату слышится нужное: «Эх, Ванюша!», и у него появляется чувство, что перед ним не Клавдия Шульженко, а его сестрица Машенька. Стоит рядом, такая близкая, такая реальная, такая родная. И сам того не замечая, Иван начинает плакать. Тихо. Беззвучно. Просто слёзы катятся по лицу, по бороде. А рот расплывается в счастливой улыбке.
А Клавдия Ивановна уже другую песню поёт:
— Заря золотила ясных небес края,
И ты мне в слезах шепнула, любовь моя:
"Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой!
Иван начинает подпевать артистке. Он знает эту песню. Её всегда напевала младшенькая сестрёнка Нюрочка, сладкоголосый ангелок. Как-то она там? Мать писала, что их дом сожгли каратели, что живут они за лесом в дачном посёлке. «Вот возвращусь, нужно будет новый дом ставить, — приходит Ивану зрелая, по-хозяйски основательная мысль. — Нога? Ну и что, что она стала короче вдвое. Научусь ходить на протезе. Ходит же доктор. И даже ничуть и не хромает. А руки у меня крепкие, всё умеют. А чего не умеют, научатся». На сердце Ивана всё радостнее, всё уютнее. Слёзы уже давно высохли. Хорошо, спокойно на душе.
О, голубка моя! Будь со мною, молю,
Там, в этом синем и пенном просторе,
В дальнем чужом краю... О, голубка моя!
Мозг выхватывает из песни слово «молю», и Ване вспоминается, как матушка ночами молится за всех. «Молитва матушкина сильна. Вот брат Вася был ранен, гангреной стращали, а он не дал руку ампутировать, по совету стариков соль втирал в рану, и спас руку. Вася-то и сам молился всегда. Это я неслухом рос. Сколько раз мать говорила, чтобы хоть иной раз молился. Может и не ранило бы меня. Эх... Ну что теперь тужить о том, чего не исправить. Вот теперь и начну молиться, чтобы скорей нога зажила. Домой мне пора! Дом строить! Нечего здесь залёживаться на казённых харчах! И брату напишу, чтоб про молитву помнил», — так думает Иван и светлеет лицом. И уже совсем не тот он, каким был до выступления Шульженко. Он снова — задорный красавчик с вьющимся чубчиком.
И вот концерт завершается. Иван ощущает в себе такой прилив сил, что понимает: он всё преодолеет. Народ выходит проводить артистов. Иван вместе со всеми оказывается под открытым небом и с удивлением замечает, что весна давно началась. Его радует аромат вербы и вид её раскрывшихся почек, похожих на маленьких пушистых цыплят. «Сегодня вербное воскресенье, — внезапно вспоминает Иван, — Мать писала, а я забыл! — Иван осторожно отламывает веточку вербы и совсем по-детски блаженно улыбается, припоминая, как в детстве помогал маме ломать веточки вербы. Потом мать шла в храм, там поп кропил веточки святой водой. А дома мама всех ласково этими веточками по спинкам, ручкам, ножкам похлопывала, болезни изгоняя. — Хорошо-то как! Вербное воскресение! Церковь уцелела, мама в храме сегодня была, молилась за нас, — мечтательно думает Иван, и словно кипятком его обжигает мысль, — Молитва! Матушкина молитва! Вот и достигла матушкина молитва своей цели! А я ведь жизнь завершить собирался! И всё для этого приготовил! И ведь не стало бы меня уже сегодня. Мама вымолила мне жизнь? Или Шульженко спасла? Обе!» — решает Иван и зарывается носом в пушинки вербы.
Уезжая из госпиталя, Иван заходит к хирургу поблагодарить за всё доброе. А тот вдруг признаётся ему, что никаких тараканов в день концерта они не морили, и что он, старик, догадался о замыслах Вани, и придумал про тараканов. А ещё он осмелился попросить артистку Клавдию Шульженко поддержать молодого солдатика Ваню Кабанова. И даже показал ей его, сказав: "Вон того, бледного курчавого мальчика". И артистка запомнила.
ЭПИЛОГ
Как намечталось в вербное воскресенье, так всё и случилось. Возвратившись домой, Иван приступил к работе, возглавил восстановление разрушенного захватчиками предприятия, заново отстроил дом. Женился на очень красивой молодой девушке, она родила ему троих сыновей и дочку. Всех детей они вырастили, воспитали.
Всю свою жизнь Иван помнил о том впечатлении, которое произвело на него выступление Шульженко. И встречаясь на семейных праздниках с сестрой Марусей, он всегда добрым словом вспоминал Клавдию Шульженко и наполнялся благодарностью к артистке. Песню «Эх, Андрюша» он выучил наизусть и всегда подбадривал себя её словами особенно в те вечера, когда натруженная за день культя болела особенно сильно. Твердил слова песни, но вместо Андрюши всегда вставлял своё имя. Вспоминал задорное «Эх, Ванюша!» и казалось, что боль утихает, и все трудности преодолимы.
Прожил Иван долгую, счастливую жизнь, успел увидеть всех своих внуков и даже правнуков.
История подлинная о родном брате моей мамы. Все имена подлинные. Нюрочка — моя мама, Анна Васильевна Исаева, в девичестве Кабанова.
_______
Рассказ был номинирован в конкурсе «Народный писатель».