Про Генку и Кармен

Степан Юрский
Заранее прошу прощения у своих читателей и рецензентов. Это римейк моего старого рассказа "Кармен". Идет время, незаметно по чуть-чуть приходит опыт. Хочется расширить, добавить колорита и объема. А что получилось - решать Вам, дорогие читатели!

С уважением Степан Юрский.



Свой  сорок второй день рождения  Генка решил отметить с помпой. Если бы не жена, то горел бы  он ясным пламенем. Уборочная закончилась. Комбайн хозяину сдал без проблем. Михалыч  рассчитался. Все честь по чести. Думал капремонт двигателя своей  «Ниве» сделать, а тут… Короче, пошел на поводу у бабы. Чего скрывать. Ей бы в театре играть, а не медсестрой в больничке работать. Бывало сидит, журналы листает глянцевые  и вздыхает. Да как вздыхает! Сара Бернар, блин! Генка в кино подкованный  был – после армии киномехаником в клубе работал.
Так вот, как вздохнет Зойка, да так протяжно – а-а-х! Сначала он подскакивал, волновался, потом привык. Это она так, на наряды, да на вечеринки реагировала; артистов да знаменитостей всяких. Особенно её возбуждали фотки возле бассейнов буржуйских, где шампанское в вечерних нарядах пьют, и зубы свои рекламируют. Генка восторгов этих не разделял.  Бабы как бабы. Худые да крашенные!

   Рано утром в субботу, за две недели до дня рождения, сели в машину, и на оптовый в город потряслись. Полдня по базару его таскала.  Матерился, аж зуб крошил: – Легче уборочную пережить!
 
Столько китайцев он и в кино не видел! И говорят чуднО!  Захотела Зойка платков носовых купить, так замучились.
- Сколько стоят? – одну спрашивают.
- Сито пять! – и улыбается зараза, как будто сестру родную в "Жди меня" нашла.
Переглянулись и опять на нее смотрят. Что за сито? И нафига им пять? Еле разобрались – сто пять оказывается!

Примерками вусмерть замучила! А народ пошел – ну  ничего не стыдится! Кабинок примерочных  нет! Так прямо возле прилавков оголяются. Хорошо трусы новые одел. Старые то она штопала, а они опять по живому рвутся. Дуру эту пинжаком своим прикрывал. А узкоглазые глазами готовы и под пинжак залезть! А ей все нипочём! Штук двадцать перемерила!
 
Купили,  наконец: ему костюм белый, а ей платье красное, в оборочку. Длиннючее - до самых пяток! Как в таком ходить? Устал так, что и психовать не мог. Пусть как хочет так в нём и прыгает!

Отмечать решили на третьем отделении. Осень, в аккурат, стояла сухая и теплая. А там и столовая, и пруд рядом. Чтобы понятнее было, третье отделение - это четыре  километра от деревни. В поле большой деревянный сарай стоит и кухонька для разогрева. На обед с поля все туда и съезжались. И посуду здесь же в пруду мыли.
 
Ну вот! Зарезали кабанчика. Купили у Ефантьевны самогонки. Зойка в двадцатилитровую бутыль пачку кофе бухнула и ванили. На его немой матерный вопрос ответила кратко: - Для запаха! И рожу состроила брезгливую. Он уже  научился с полуслова  понимать. Эта её физия  означала  одно, – Деревенщина!
Парили и жарили два дня! Светку, сестру ейную, с дочками с утра на отделение свёз – столы накрывать. Да ещё три раза туды-сюды  мотался, отвозил все к празднику этому. Пропади он пропадом!  Ухандохался так, что и дня рождения не хотел. А куда деваться?
 
  Сами с гостями на автобусе решили  ехать. Спасибо Михалычу, выделил! Человек сорок набралось. И зятья, и сватья и соседи. Кого только не наприглашала!  И что удумала – открытки пригласительные дырявила и ленточки разноцветные  для форсу вдевала! А его разносить заставила.  Фига ей! Он куму понёс - и до утра завис там! Хорошо посидели! Потом только с дочкой отпускала. Стоит рядом, как народный контроль, и одно за рукав  дергает - Папка! Пошли дальше! Папка!
Тьфу, будь ты неладна! Вся в мать! Ни выпить, ни закусить!

  Надел он костюм этот белый, травой низ уже зазеленить успел. Непривычно так, ворот шею трет. И рубашка на последнюю пуговку не застегивается. Он-то в тельнике круглый год ходил. Морская пехота как-никак! Дембельнулся когда, да что ты - первый парень на деревне! Быстро всех кавалеров от Зойки отшил. Красотка -  ничего не скажешь!
Да и сейчас не поблекла.  Идёт, а  мужики так косяка и давят. Ягодка! Чисто ягодка – в самом соку!

Стоит Генка возле автобуса. Курит, да с мужиками политическую ситуацию обсуждает. А тут толпа как загудит!  Не сразу и понял, что к чему,  а уж потом, как Зойку увидал, чуть сигаретку не выронил. Идет такая, в платье своем до пяток, Жучок сзади за подол норовит цапнуть. А в волосах роза прицеплена. Да красная такая роза! Не иначе у Ксюхи Терновой выпросила! Из автобуса кто-то из баб возьми да брякни: - Кармен! И загоготали бабы, кто от зависти, а кто от восхищения! Такой он Зойку даже на свадьбе не видел!

Дотряслись в стареньком ПАЗике до отделения… а там… И не узнать! Всё в ленточках, шариках, плакатиках каких-то. Генка совсем растерялся. И так ему неуютно стало, хочь бежи. А куда бежать-то, с собственного  дня рождения?

Дальше, еще страшнее.  «Королева»  решила тост произнести.  Подскочила и давай вилкой по бокалу звенеть. Ну притихли все само собой. Даже Тимофеич не успел стопку до рта донести.

- Дорогие гости! В этот светлый день, разрешите мне на правах хозяйки поздравить моего дорогого мужа с днем рождения! – улыбается и  игриво так на именинника посматривает.

Генку аж в пот пробило. Во, заливает! Он таких слов от ней за всю жизнь не слышал!

Гости ерзают уже от нетерпения, а она и не думает закругляться.
- Милый  Гена! Сегодня за этим столом собрались самые дорогие тебе люди, чтобы пожелать…

Ага – дорогие! Счас! Пожрать, да выпить. Толик дорогой? Или тетя Зоя? Как за полметра забора готовы были танками наступать. Или Семеныч? Бредень спёр и криком кричал – Это мой! От отца достался! А отец его тяжелей  авоськи с тарой ничего в руках не держал.

Как они еще после тоста Зойкиного «Горько» кричать не начали! А она обнимает его, а сама шепчет, как змея шипит: – Лицо попроще сделай! – и за бок щиплет больно. Да с вывертом.
Попробовал улыбаться, но уж очень кисло получалось.

Так  дурак  дураком и сидел. А кума она специально, на другой конец усадила, чтобы не спелись. Перемигивались с ним, а так и не ел толком ничего, только пил.
Зато его примадонна, Кармен эта, колхозного розлива, будто всю жизнь в светских вечеринках участвовала. По столовке ходит, задом вихляет, в руке бокал с самогонкой. То одного приобнимет, то с другими посидит. Светскую беседу изображает. И такое Генку зло разобрало, что  он полный стакан втихаря и маханул! Даже закуска в горло не полезла.

Молодежь музыку врубила на полную, и народ  рассосался. Кто танцевать, а кто и ноги размять после узкой лавки. И  Генка, уже хорошенько поддатый, повел свою «Звезду вечеринок»  танцевать. Да так повел, что они возле пруда, как возле бассейна, незаметно и оказались. Как по заказу и песня соответствующая заиграла:
«На теплоходе музыка играет»
 В общем, приподнял её - и в пруд отправил. Заорала знатно! Так заорала, что и танцоры замерли! А потом и музыку кто-то догадался выключить. Платье пузырем вздулось, руками машет, и аж задыхается от бешенства! А роза уплыла…
Вот тебе и Кармен! – радостно подумал Генка и  прямо в ненавистном костюме сиганул следом…

 Месяц она с ним не разговаривала. Месяц! Жил он теперь в летней кухне. Жучок только не предал. Дочка, и та руки в боки, и давай мораль читать:
- Что же ты папка маму позоришь? Не жалеешь ее совсем!
И так тошно, а еще они, как мимо пустого места ходят. Семья называется!

Простили.  Генка тоже старался - и изгородь починил, и у свиней кажный день чистил, а потом трактором весь навоз к зиме вывез. Даже  с мужиками выпить отказался.

Жили теперь спокойно. Душа в душу. Год  и пролетел.  Уже и забывать день рождения этот злополучный стали. Только кличка эта - «Кармен» к Зойке прилипла.

А тут новая напасть - киношники  приехали. Фильм снимать про казаков. Многосерийный. По пятьсот рублей массовке платили. Да народ  и бесплатно бы пошел. Как же – ар-тис-ты!

Ну и Зойка туда же! Ага - куда без нее?  Софи Марсо, блин! Режиссер ее и заприметил. Вроде как роль дал. Должна идти с коромыслом от бугра и казаку воды дать напиться.

Ну и началось представление. Ходит по двору, ведра на коромысле бренчат, и бедрами туда-сюда, туда-сюда вертит. И зрители у нее есть. Ага - Жучок и Васька! Генка лодку посреди двора наладился клеить. Резина прохудилась. А желваки так и гуляют. Но сдерживается. А она проходит мимо, чуть коромыслом не заехала, и говорит, как кусает:
- Молчи, я сказала! Молчи! Я в образ по Станиславскому вживаюсь!
- Еж моё ж! – сплюнул и отвернулся, чтобы не задеть ненароком.

Время уборочной подошло.  Генка нет-нет – прыг с комбайна и в село. И подглядывает украдкой - кому она там воду наливает.
А ей все неймётся - удумала съемочную группу в гости пригласить. Мол, как ты не понимаешь – это шанс мой! Главное начать, в струю попасть, а потом от ролей отбоя не будет.

Да делай ты что хочешь! Но боюсь, что режиссеру твому друга твоя роль нужна. Да кто же Генку послушает?  Деревенщина!  Куда ему до столичных мэтров.

Опять жарила, парила. И его заставила навес строить. Наготовила - и колбасы домашней нажарила, и уток запекла, и плов, и котлеты. Прям, как на свадьбу. Пришли в назначенное время всей гурьбой.  Даже осветителей не забыли. Как к себе домой. Ни одной бутылки с собой не принесли! Конфеты, и той дитям не захватили! Жрут, пьют.  А Зойке хоть бы хны.  Как рыба в воде.
Крыша  совсем у бабы поехала. На руку соль сыплет, облизывает. Хлобысь стопку самогонки  и долькой лимона закусывает. Видно же, что скривиться хочет. Ан, нет! Лыбится!  На Генку никто и внимания не обращает. Как и нет его. Он уже и про Хаматову спрашивал. И что Бондарчук снимает? Ноль. Полный ноль. Колбасе больше внимания, чем хозяину.

Просил же её – давай кума пригласим. Так нет!
- «Здесь люди искусства собираются, нечего ему тут делать».
 
Сидел мрачный,  и одно подливал себе.
- Быкову куртуазности не хватает! – один поет с козлиной бородкой.
Другой - та  ещё культура, в шляпе за столом, вторит ему –« Ну сколько можно Астрахану китч снимать?»

Что за люди? Вроде русские, а говорят как иноверцы. Не поймешь, не разберешь!
И одно телефонами балуются. То «четверть» снимают, то себя с бутылью в обнимку, то колбасу. Как будто не видели никогда. А потом быстро так пальцами по экрану – цок, цок, цок.  И опять трескают на халяву.
Девки ихние с дочкой старшей убежали с бычком фотографироваться.  А он увлекся наблюдать за всеми и не заметил, что Зойка исчезла. И режиссера рядом не наблюдалось.

А тут подсел один, ну совсем не вовремя. Немолодой уже. Прыщавый какой-то и лицо масляное. Руку положил на плечо и говорит, да чуднО так говорит. Слова тянет:
Муж-чи-и-и-на! Вы комбайнер? Да-а-а? А я никогда на комбайне не катался!
Руку его стряхнул – «Катаются на трамвае, а на комбайне зерно убирают».
И выскочил из-за стола. 
А за пологом, ити его мать, Зойка с режиссером  обнимаются. Во дела! Увидела, разволновалась,  и как заверещит:
- Гена! Гена! Ты не так понял! Мы роль репетируем!
А сама платье поправляет!

- Ах, репетируете! – У Генки аж в глазах потемнело от такой наглости  -  режиссера одной рукой, как пчелу от меда отшвырнул. Замухреныш столичный, на грядку с огурцами, смачно так приземлился. А артистку эту приподнял и задницей  прямо в бочку с водой усадил, которая рядом стояла. Да хорошо усадил! Сидит как влитая, – без посторонней помощи ни в жизнь не выберется!  Ногами дрыгает и визжит – Гена! Гена! Побойся Бога, что люди подумают!
 
И люди эти из-за стола повыскакивали, и давай  возмущаться:
 – Да как Вы смеете?
- С женщиной так!
- Матерью детей своих!
- Известный режиссер!
- Лауреат!

Но он их недолго слушал. Возле сарая заприметил коромысло. Инвентарь Станиславского, прости  Господи!
Вот этим коромыслом и гнал! Да так, что, убегая, изгородь сломали! Впереди режиссер, смешно так ноги задирает, затем тусовка его вприпрыжку вместе с осветителями, потом Жучок, облаивает  их радостно, и на хозяина оглядывается. Замыкающим Генка, как ятаганом,  коромыслом  машет. 
А в спину крики, Кармен этой кинематографической из бочки, – Гена! Гена!...

                *****

- Жучок! На тебе еще колбаски.  Один ты меня поддержал! Ничего, ничего! Потерпи! Перебесится!  Я с летника  в дом как переберусь, -  и тебе  борща налью!