Над всей Испанией безоблачное небо. Заблудившиеся туристы бродят по Реусу как коровы. Подсказывают друг другу, как быстрее пройти к Центру Гауди, который ищут с самого утра. Сам Центр визуально напоминает кинотеатр «Рассвет» в любом российском городе. Увидев его, Антонио Гауди блевал бы неделю. Дали поставил бы на тонкие ножки, а Церетели поднял на шесть этажей и назвал бы «Спички Мальчика-с-пальчика». И подарил бы Андорре, чтобы НАТО негде было там размещать свои ПРО. Неподалеку от Центра Гауди находится ещё одно странное место. Я бы назвал его самым индейским из всех европейских захоронений. Расположено оно в алькове собора Святого Петра. После смерти любимого художника Фортуни благодарные жители Каталонии взяли и…
К черту. Я ж не репортер ВВС. Так бы я рассказал месяц назад. Лучше расскажу, как это делаю теперь. А теперь, оказываясь то в этой женской компании, то в иной, я опрокидываю рюмочку коньячку, укладываю в рот ломтик лимона и запускаю на лицо герценовский похуизм. Между тем любой начинающий психиатр с начинкой Ломброзо и все без исключения женщины считают это философским проникновением. Грех этим не воспользоваться. Чем дальше от сорока и чем ближе к пятидесяти, тем труднее очаровывать молодых женщин брюшным прессом. Зато в тридцать я не обнаруживал в себе столько оригинальных модальностей. На мужчину, знающего сердечную историю Фортуни, женщины западают быстрее, чем на мужчину, который сказал: «На Камп Ноу мне дал автограф Месси». Несмотря даже на то, что женщины в этой фразе слово «автограф» упускают начисто – так устроен их слух. Но зато фразой «романтический ориенталист» пленяются все без исключения. И вот с этим «кто виноват» на челе, изредка опуская взгляд и совершенно случайно разглядывая женские чулки, я рассказываю эту самую сердечную в истории самых сердечных историю.
Стоит у себя в доме в Реусе художник Фортуни. Мариано. Из имени и фамилии уже понятно, что никакой он не импрессионист, а самый настоящий романтический ориенталист. Никого по существу не трогает. Пьёт сангрию и пишет картину. И тут раздается шум и около десятка каталонцев врываются в его мастерскую. Ещё десять тысяч стоит под окнами. В их руках острые металлические ужоснахи, которые в Испании называются навахами. Как всё-таки господь не заморачивался, когда языки раздавал.
- Не ожидал, - признался Фортуни. – Сангрия? Кофе? Хамон?
- О, великий и любимый Фортуни! – вскричал старший из гостей. – Мы так тебя любим, что решили похоронить твое сердце здесь, в Реусе. Ты сам-то как, согласен?
- Стыдитесь! – запротестовал Фортуни. – Я ещё не совершил ничего великого! Впрочем, конечно, согласен.
- Он сказал - да! – выглянув в окно, прокричал старший, и площадь загудела от восторга.
- Но кто вспомнит об этом, - с обоснованным сожалением заметил Фортуни, - когда придет срок.
- Вот и мы боимся, что забудем, - задумчиво потрогав ногтем острие навахи, пробормотал старший.
И через десять минут толпа двигалась к собору Святого Петра.
Поскольку эта история для женщин, то сразу по её окончании (а оно уже наступило) я всегда готов к ответу на два вопроса. Первый: «Ну, ну, и чем там закончилось?». Второй: «А вещи в Реусе дорогие?». На оба честно отвечаю: "Да!".
А есть ещё одна история. Рассмотрев как следует мраморную плиту с профилем Фортуни и сообщением, что именно здесь находится эль коразон романтического ориенталиста, я заметил сбоку ниши дверь. Оглядевшись и не обнаружив видеокамер и служащих, я взошел на ступеньку и направился к двери. Как-то глупо было пролететь тысячи километров, прошляться четыре часа по жаре и не проверить, заперта или нет дверь, за которой находится сердце Фортуни.
- Может, не надо? – взмолилась жена, благоразумно удаляясь от экспозиции. – Мне хватило музея ковров в Турции.
Не припомню, чтобы такой женский вопрос поставил передо мной преграду. И вот когда до сердца Фортуни было рукой подать (здесь кадр из фильма «Гладиатор», когда рука Максимуса тянется к двери, за которой его на том свете ждут родные), раздалось это. Если кто-нибудь когда-нибудь установит сигнализацию на «КАМАЗ», то звучать она будет именно так.
Когда бы я был Толстым, то свои ощущения я описал бы следующим образом: «Вячеслав решил не выдавать того, что творилось в его душе». Когда бы обратился в Кинга: «его сердце захрустело». Виктор Ерофеев написал бы просто: «охуел». В такие минуты становишься самим собой. Причем это чувство было связано не со звуком, хотя и от него тоже две свиные отбивные в моем желудке без особых хлопот превратились в жидкость, а с пониманием, что сейчас появятся испаноговорящих человек десять с навахами, и в соборе Святого Петра появится ещё один альков. Там будет лежать эль коразон человека, который впервые с 1874 года попытался спереть эль коразон Фортуни.
- Я так и знала, - сказала видящее будущее жена моя и принялась искать в сумочке. Почти в каждой из наших поездок за рубеж случается встреча с полицией, поэтому она всегда носит с собой то, что не носит ни один турист – загранпаспорта. Так сокращается алгоритм этих встреч. Сейчас хуже. После санкций русским лучше вообще молча в Средиземное море заходить, и молча из него выходить. А тут нате.
Но не появилась ни инквизиция, ни спецназ. Не появился никто. Жена свела меня со ступеней, и мы направились к выходу. Медсестра уводила в тыл с передовой легкораненого бойца. А потом началась сиеста, а в сиесту, как известно, в Испании закрывается до вечера всё, что открыто. Кроме кафе. А кофе в Реусе неплох. Во всяком случае, лучше чем в Барселоне и Таррагоне.