* * *
Моя память сохранила образы обеих моих бабушек, которые вместе со своими детьми перебрались в Чусовую. Дедов же своих я не знал и о них мне никто не сподобился рассказать.
Из двух бабушек я менее всего знал бабушку со стороны матери. Она жила у тети Ани, нашей крестной и сестры мамы, которую мы все звали просто Кокой, своей старшей дочери, и я к моему стыду не знаю даже её имени.
Их жильё представляло собой однокомнатную коммунальную квартиру на первом этаже двухэтажного дома барачного типа.
Эта бабушка имела дородную фигуру и практически была слепа из-за развившейся катаракты. Когда я, чаще всего с мамой, появлялся в этом жилище, она принималась хлопотать, чтобы угостить нас чаем, и без него нас никуда не отпускала. Я был так мал, что и не знал, когда она умерла. Она тихо, как и жила, просто исчезла из моей жизни, тем более что я и нечасто навешал квартиру своей тети.
Вторая моя бабушка, Афанасия Ефремовна, жила с нами в новом доме на улице Толмачёва. Она была крепкой, сухощавой пожилой женщиной 65-70 лет, среднего роста. Могла ещё довольно хорошо помочь по хозяйству и всегда заступалась за мою маму в частых перепалках с пьяным отцом.
С одного из старых довоенных фото, где она снята с одним из своих сыновей, на нас глядит спокойная стройная женщина в длинном светлом платье со сборками. Многим она похожа на мою младшую сестру Валю. После рождения Вали она стала её основной нянькой, а до этого большее внимание уделялось мне.
Ещё, наверно, до переезда в новый дом ходил я раз с бабушкой на базар, то бишь «Колхозный рынок». Идем мы, а народу много туда направляется, всю дорогу проезжую заняли. Я иду, держась за бабушкину руку. Идём мы, идём, и я вдруг слышу, что сзади шум какой-то. А это грузовичок пытается проехать главные ворота рынка. Сигналит, все расходятся, пропускают. А бабушка либо задумалась, либо плохо слышала, идёт себе и идёт. Я её стал тянуть в сторону от дороги. Тут она оглянулась и отпрянула со мной в сторону с проезжей части.
Потом дома рассказывала об этом:
– Чуть не задавило нас машиной. Хорошо, внучек меня с дороги стянул.
А в новом доме мне помнятся качели с широкой доской для сидения на двоих человек, подвешенные за стропилину в сарае. И мы тихонько раскачиваемся, чтобы не упасть. Бабушка о чём-то говорит, о чём-то простом, нежном и ласковом. Слов не помню, осталось только ощущение покоя и тепла.
Однажды ей зачем-то понадобилось нарвать травы ромашки, и я в меру своих сил тоже ей помогал. Ромашка была низенькая, безлепесковая и пряно-пахучая. Её росло много-много, целая ложбинка возле сарая, с жёлто-зелёными похожими на ягодки цветами и тонкими с ниточку резными листочками. Говорят, что запахи очень хорошо запоминаются. Так и мне запомнился этот пряно-травяной запах спокойного детства.
И это она первая мне открыла простор нашего леса, взяв как-то меня по грибы. В то время нынешних высотных домов и пятиэтажек в той стороне за большим оврагом не было, а стояли на краю поля две потемневшие деревянные избы, за которыми сразу начинался лес. Лес начинался с двух больших шатрообразных елей, чьи темно-зеленые игольчатые ветки почти задевали путника идущего по тропинке. Росли далее и более светлые смолистые пихты, а изредка в подлеске виднелись березки. Находя редкие ещё грибы, бабушка показывала мне их, говоря:
– Это вот сыроежка, а этот красно-коричневый грибок путиком зовется. Когда срежешь его, то на ножке выступает молочко грибное. Для солений хорош.
Постепенно мы углубились в чащу леса, где сухие прогалины перемежались с болотистыми местами. Там иногда попадались красноватые ягоды костяники и брусники, которые я с радостью первооткрывателя съедал. Бабушка двигалась неспешно, вглядываясь – нет ли где грибков, и я немного опередил её. И вдруг под большой пихтой, заросшей со всех сторон какими-то кустиками, я увидел крупную белую птицу сидящую на гнезде. Она не шевелилась, а только очень внимательно и тревожно смотрела круглыми глазами на меня.
Я остановился, поглядел на неё и тихонечко отошел. Не помню, сказал я об этом бабушке или нет, но это происшествие запало мне в память.
Наш дом, сделанный, как я понял позднее, из шлакоблоков, оштукатуренный и побеленный, стоял самым первым в квартале подобных же домов. В нём имелось шесть окон, два окна с восточной стороны, три с южной, и одно окно на кухне с западной, а точнее с северо-западной стороны.
Из этого кухонного окна была хорошо виден металлургический завод, раскинувшийся в низине вдоль реки Чусовой, обезлесенная голая гора за заводом, а также очень красочные закаты солнца за этой горой, игравшие игрой цветов от чисто жёлтого до оранжево-багряных тонов. Зимой в окна вставлялись вторые рамы, а летом они убирались, и можно было распахнуть двойные створки любого окошка и запросто, чтобы никто не увидел, выбраться в огород, а оттуда на улицу.
Но однажды эти створки окошка сыграли злую шутку с моей сестренкой Валей. Летом в свои два годика она сидела на широком подоконнике окна кухни, а бабушка хлопотала рядом по хозяйству. Окно было закрыто. Валя заигралась с какими-то тряпочками и сильно оперлась на раму окошка. А оказалось, что створки окна были не закрыты на шпингалет. Окно резко распахнулось, и Валюша, не удержав равновесия, выпала наружу. Реву и слёз было – не описать. Благо, что набила только шишку с синяком. А уж как сильно переживала это падение бабушка, что недоглядела за ребятёнком.
Мне было уже лет восемь, и я завершал первый класс, когда она умерла. Это было весной, когда уже стаял снег. Она умерла тихо, без болезней. Бабушка просто уснула вечным сном, отдохнуть от своих прежних крестьянских работ и нынешних домашних забот, на лежанке русской печи.
А рядом с ней безмятежным детским сном спала сестра Валя.