Поздним вечером стайка девок, пощёлкивая семечками, шла к дому Апатии. Солнце уже почти зашло, кузнечики весело стрекотали на поляне, источая густой запах тройного одеколона. Свечи из пчелиного воска, которые опытная в делах гаданий старуха Вкуля заговорила на чёрной воде, лежали на дне лукошка, а синий платочек, тот, что летит точнёхонько в сторону дома жениха - сверху. В этот раз к делу подошли серьезнее обычного и надергали перьев из хвоста красного зайца.
- А что это мы, девки, предгадальную не поем? – весело прозвенел голос в толпе, и все затянули:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили!
-А мне вот что интересно, девки,- переводя дыхание от первого куплета, спросила шедшая впереди, - что это такое - крещение?
- Так знамо что, - важно протянула старуха Петра, которая шла в самой середине, - это в старину клещей крещами звали. И когда по зиме клещи и с голодухи скот да люд начинают кусать, а народ от них, окаянных, прячется, и огнем их жжет, то таки дни и называли крещенскими морозами, так как клещ известно, в самый мороз прёт.
- Так кто ж в таки дни гадает? Не до этого ведь. Вон в прошлую зиму еле от них отбились, сковородками пришлось, да еще не с первого раза пришибёшь. А кто и вилами колол.
- Так это же во времена предтеч песня сложена. Они клещей и не боялись вовсе. Они СЛОВО знали. Как, значит, слово-то скажут, так клещи все замертво и падали, а люди потом праздник устраивали, гадали, как мы с вами. А то и шибче.
Апатия, услышав приближение гостей, вышла к воротам, встречать. И кивнув приветственно головой, да так, что тяжелая рыжая коса ударилась с присвистом о спину, распахнула калитку.
Начались хлопоты. До Луны нужно было успеть сделать много: и круг иглой начертить, и на картах нецелованной девке посидеть, и чан родниковой водой наполнить. Всеми командовала Петра, с ней не спорь, авторитет у нее.
- Не так нитку кладешь, - строго выговорила Петра Апатии. Та промолчала, и только недовольно повела остренькими ушками.
– Я тебе дело говорю, вот помру не сёдня-завтра, так кто вас уму-разуму научит? – и уже более миролюбиво, всё-таки Апатия была здесь хозяйкой, добавила, - а ушки у тебя больно уж красивые. Такими ровными уголочками на макушке торчат, да с пушком, все парни в деревне, наверно любуются. Не то, что у француза.
- А что у француза, квадратные, что ли?- засмеялась одна из девок.
Петра сурово глянула на насмешницу и сказала:
– Ушки у него не такие, как у нас, а круглые, по бокам головы. У него, у француза, всё не по-людски. Слух такой в народе есть, а народ – он зря не скажет. Мне соседка сказывала. А еще врут, даже в книге сказано про ушки-то. Да не в простой, - Петра перешла на громкий шепот, - а в запретной!
- Врешь ты всё, - боязливо выкрикнула Апатия, - нет у Матвея никаких запретных книг.
- Да ты не бойся, Апатьюшка, - Петра погладила ее по плечу, - Матвею, после того, как он нас от разбойников спас, можно и книжки запретные дома держать. Да его вообще скоро в маги запишут, попомни моё слово.
- К тому же, теперь он первый жених на деревне, - поддержала Петру стоящая рядом пигалица. Ничего, что грудь впала, да худ, да тщедушен. Зато глаза голубые, и добрый, и внимательный, а главное – дышит ему магия.
- Как это - дышит?
- Манит, значит, зовёт. Мается с ней, переживает человек, а она все одно - зовёт. Вот так бывает.
- А уж если маг, то знамо дело, жизнь ему другая будет, чем у стекольщика. И жене его совсем другой почёт.
Апатию кольнуло, - «Вишь, как раньше, до обвала, он только ей был люб. А теперь полна корзина невест, всем по сердцу пришёлся».
- Он мне даже полтрет тушью прорисовал, очень похоже получилось, аж жуть берет, сразу видно, маговская работа, будто тень мою пригвоздил – встряла в разговор одна из девиц.
- А Апатье он самый первый нарисовал полтрет, - вступилась за лучшую подругу Кириллица.
Матвей начал рисовать вдруг, ни с того ни сего, и рисовал просто мастерски. Портреты, а правильней силуэты, в профиль. Черный силуэт на белом листке, как пойманная тень, смотрелся словно живым, с множеством точных деталей, и почти всегда отражал характер, самую суть человека. Так, в силуэте старосты, с его широким лбом, и выпяченной нижней губой, с ходу был виден Пафнутий Сидоров фон дер Асиаго да Сифон де Арчимбольдо ибн Атапапуэрко, сын Никодима. Люди и боялись этих теней, и хотели увидеть себя со стороны, настолько правдивы были портреты, и потому, несмотря на суеверный страх, охотно их заказывали.
- Ну что, девки, с какого из женихов начнем? – спросила Петра. И потерев руку об руку, хитро подмигнула.
***
- Матвейка, подь сюда! К тебе большие гости пришли.
Матвей, услышав голос матери, вынырнул из сарая и, к удивлению своему, увидел Дрыща. Тот визитами простых сельчан не баловал, если уж что-то совсем срочное было - посылал помощника, как он сам его важно величал – «сикритарь», значит, секретами ведающий. А тут – сам пришёл!
Матвей вежливо поклонился и замер в ожидании. Дрыщ хмыкнул:
- Да, Матвей, не гонишься ты вперед коровы. Вот смотри-ка, пришел я, а ты не спросил ни слова. Ждешь.
- Скажите сами, что надобно, а что не надобно, того и знать мне не по чину.
Дрыщ ещё раз хмыкнул, речь Матвея, ему, по всему, понравилась. И перешел к делу.
- Ты, Матвей, не знаешь, но я после того раза с ворами куда надо письмо прописал, есть у меня связи в столице. И вот намедни ответ мне пришел. Новость у меня к тебе хорошая есть. Едешь ты учиться в город, да ни какого абы, а на самого мага. И вторая хорошая новость приготовлена: не один ты поедешь, а с другом своим. Ярлик с тобой учиться едет... В аккурат после игрищ с торговым подвозом и двинетесь. Ты уж собирайся, я все бумаги, каки надо, уже справил.
Помолчал немного Дрыщ, разглядывая ошарашенного и онемевшего Матвея, и добавил:
- У меня ещё тебе сюрприз есть, но про него завтра скажу.
- Спасибо, Пафнутий фон дер Асиаго да Сифон… - начал было Матвей, но сбился. Да Сифон… де… де…
- Да ладно уж тебе, - отмахнулся Дрыщ, - не тужься. Можешь звать меня просто – Пафнутий Сифоныч. Мы теперь одного поля ягоды.
С этими словами Дрыщ развернулся, распахнул калитку, и зашагал прочь. А мать Матвея всё кланялась и кланялась ему вслед.
***
Едва солнце склонилось к западу, на окраине Гнилой Балки, у каменного предтечи, собралась целая толпа, народ гудел, шептался, обменивался последними сплетнями. Тут же, возле самого постамента, стояли Матвей с Аникой и рассуждали о высоком.
- Всё-таки непонятно мне это, Матвей… Старцы говорят, что предтечи всегда с нами, так зачем же в каждой деревушке стоит на окраине такой истукан? И почему каждый праздник я должен дар этому камню нести? - спросил Аника, разглядывая статую.
- Это не камень, - ответил Матвей, - батька сказывает, что это штука рукотворная, смесь разного, такое только предтечи делать могли.
И он, как и Аника, стал рассматривать предтечу, как будто впервые увидел. Предтеча сидел на низкой скамеечке и задумчиво смотрел вдаль. Возле его ног ворохом лежали букеты цветов. Ниже, потемневшая от времени, красовалась табличка. Аника, вспоминая, как Матвей учил его читать, произнёс по слогам:
- Пуш-кин Алек-санд Се-ргее-вич. А что – Пушкин? Это что?
- Видимо, звали его так. Может, был он знаменитый в своё время пушечных дел мастер, - задумчиво протянул Матвей.
- Ну! А чего это, если мне надо урожай хороший, я ему должен подарки нести? – гнул свою линию Аника, - я же пушки не делаю!
- Не понимаешь ты сложности мира, - терпеливо втолковывал Матвей, - старцы же говорят, что предтечи не умерли, а в другой мир ушли, откуда на нас смотрят. А нас же много, только в нашей Гнилой Балке домов пальцев пересчитать не хватит, за всеми не уследишь. Вот они там, наверху, только за идолами своими и смотрят, и если кто с какой просьбой придет, то слышат, и помочь могут. А иные им по сердцу приходятся, и тогда они, предтечи, за ним всегда смотрят, и во всем помогают. Такие люди – они особенные. И я думаю, - тут Матвей перешел на шепот, - что даже у француза такие особенные быть могут.
- Ну ты загнул, Матвей. Француз - он круглоухий, да, говорят, рогатый. На людей - не похожий. Да и как они могут следить? Не могут они следить, они же умерли давно! Нет, тут дело хитрее. Я так думаю: дурят нас старцы. Никакие предтечи за нами не следят, а следят, ясное дело, маги. Маг ведь он что? Хочешь птицей, хочешь мышью обернется, хочешь – невидимым станет. А может, ему и вовсе не надо оборачиваться никем, может, он на расстоянии слышит. Ведь глядеть на расстояние маги умеют? Умеют. Твой же отец для них чечевицы делает, чтоб они могли из них гляделки наколдовать. Делает? Делает. Так может, у них и слухалки какие есть – откуда нам знать? Вот они и следят за нами. А чтоб никто не догадался, велели старцам про предтеч врать.
- О как! – Матвей аж поперхнулся, - а не боишься такие слова говорить-то? Гляди, шарахнет тебя сейчас маг какой молнией-то. Ох, шарахнет. Держи язык-то за зубами, за такие слова знаешь, что может быть!
Аника ойкнул, воровато оглянулся и замолк. Матвей посмотрел на него внимательно, и хотел ещё что-то добавить, но тут появился староста.
Люди расступились, пропуская его, он же важно вышагивал, не глядя ни на кого. Неторопливо взобрался на трибуну, и, достав из кармана платок, обтер лоб.
- Все ли добро? – спросил он тонким голосом.
- Все по добру, - нестройно откликнулась толпа.
- И то ладно. Ну так я о деле… Все мы знаем, что завтра ожидают нас соревнования с Редькино. И только десять наших отроков могут защитить честь Гнилой Балки, а если повезет, - тут он демонстративно поклонился идолу, - то победой своей избавят нас от десятой части налога мытарю. А нам ещё мост строить... Деньги ох как нужны… Всю неделю я думал, ночей не спал, кого же выбрать, и вот пришел к какому решению…
Он неторопливо начал рыться в карманах, и достав наконец бересту, прокашлялся, снова обтер лоб и громко произнес:
– Итак, к победе нас приведут: Нетик Большой, Омаеев Светлый, Паштет сын Бульбы, Топырь Шустрый, Игнесиос сын Хуана, Евгений Длинный, Юрий Разумный, Мыща сын Глана, Ярлик сын Пафнутия… - на этом месте толпа неодобрительно загудела.
-Вишь, сыночка своего малосольного пихнул, а как же победа теперь? – раздался острый голос из вторых рядов.
Но Дрыщ на провокацию не поддался и продолжил:
– И последний в списке Матвей, сын Ксенофонта.
Народ зашумел сильнее, дескать, он, конечно, с разбойниками выделился, не поспоришь, но уж больно малосолен да тихоня, кровь у него медленная. Матвей же стоял, оглушенный, к такой новости совсем не готовый, и даже впервые не заметил лисьи глаза Апатии, направленные на него. «Вот и второй старостов сюрприз», - пронеслось у него в голове.
***
Наутро народ собрался загодя, задолго до начала действа. Каждый держался своей деревни, косился глазом на чужаков, но, конечно, без враждебности. Смех лился тихой рекой среди жителей Гнилой Балки и Редькино... Участники держались особнячком, стояли поближе к своим. Свои же, деревенские, посматривали на них весело, подшучивали. Словом, обстановка - самая праздничная, светлая, легкая, весёлая.
Лица у девяти представителей Гнилой Балки были серьёзны, сосредоточены, только Ярлик легкомысленно красовался, выпячивая грудь. Он то и дело подмигивал девкам, косил глазом в сторону Апатии. Апатия же, не таясь, смотрела во все глаза на Матвея. Матвей тоже то и дело смотрел на неё, так же, как она - открыто. Но, бросив взгляд, тут же уходил в себя, внутренне собираясь.
- Нам главное бег с тобой протянуть, бегаем мы так себе, - поделился Матвей мыслями с Аникой,- А там уж прорвемся и своих не подведем.
Аника с каменным лицом выслушал Матвея и согласно кивнул. По нему было видно - волнуется… А народ расходился, лоточники, разливавшие мёд, не успевали орудовать черпаками. Толпа шумела все громче, и уже не было четкого деления по деревням. Жители Гнилой Балки, Редькино и Драчёво перемешались, гомон нарастал, словно подходила гроза.
Наконец, подъехал старший мытарь, тощий с большой головой, формой и прической живо напоминающей камыш. Выставляя неправдоподобно длинные ноги, он важно прошествовал на трибуну. Народ уважительно расступился, кто-то даже поклонился.
- Добренько, земляки, - начал он неожиданно густым басом, - Вот и собрались мы с вами на наше ежегодное соревнование. За право порадовать нас и не платить в этом году десятую часть собранного, борются две деревни: Гнилая Балка, - тут представители Большой Балки заулюлюкали, мытарь поднял руку, дождался затишья, и продолжил, - и Редькино, - жители этой деревни, не уступая соседям, захлопали.
- А судьи будут из деревни Драчёво. Ну и я, конечно.
Тут уж захлопали все.
-Ну что ж, - продолжил мытарь, - начнем! Прошу соперников на поляну!
Толпа выстроилась в линейку, отцы посадили малых детей на плечи. Мытарь стоял у старта, перед заполированными до блеска бревнами, и поджидал, пока команды построятся. Потом поднял вверх руку. Потянул еще миг…
- Начали! И махнул платком.
Юрий, стоявший первым, сорвался с места, быстро домчался до первого бревна, и, как будто цепляясь ступней, чуть подогнув колени, ловко, короткими, быстрыми шажками, просеменил по гладкому бревну, спрыгнул, и таким же манером пробежал по двум оставшимся бревнам, потом звонко ударил ладонью о ладонь судьи, и помчался во весь дух обратно. Бревна, подвешенные за торцы на железных шипах, даже не шелохнулись под ним. Подбежав к своей команде, он ударил о ладонь Анику и остановился, пытаясь отдышаться... Юрий подарил своей команде хорошей форы, и болельщики взревели от восторга.
Аника, уже не так быстро, но всё же не допустив ошибок, миновал все три бревна, и передал эстафету Матвею. Тот, собравшись пружиной, рванулся вперед, но бревно предательски повернулось под ним из-за неловкого шага, Матвей поскользнулся и плашмя шлепнулся на бревно. Толпа хором ахнула и затихла. Матвей встал на ноги, поймал равновесие, размахивая, как журавль, руками, и двинулся вперед. Он дошел до конца, но время, добытое Юрием, потерял. Да и судья одно очко вычеркнул.
Команда Редькино пробежала чуток быстрее, но у них упавших на бревнах было двое. Большого преимущества пока ни у кого не было.
Гурьбой прошли к реке. Вторым этапом надо было доплыть до буйков, взобраться на вбитый в воду столб и, достав из корзины грецкий орех, доплыть обратно. Орех надо бросить в корзину своей команды. Когда дошла очередь плыть Матвею, толпа уже бесновалась, мужики вовсе не стеснялись в выражениях. Матвей плавал неплохо, и ему удалось не сплоховать, прийти вровень с остальными.
Но на следующем этапе… На следующем надо было проскакать верхом от амбара до реки и обратно, по дороге преодолев плетень и канаву и бросить пику в соломенное чучело, на которое была накинута рубаха. Тут Матвей и сплоховал – провалился по полной программе, с треском. Ну ладно бы там – не попал бы в чучело, или не смог перескочить через плетень, ему бы, пожалуй, простили. Но он сошел с дистанции! Едва он вскочил в седло и ударил пятками по бокам коровы, как она начала бешено брыкаться, высоко вскидывая тощий зад, будто необъезженная, и в конце концов сбросила его с седла. Это была катастрофа – с команды списали целых двадцать очков, и редькинцы стали почти недосягаемы.
Настало время последнего этапа. Соперники выглядели одинаково: грязные, всклоченные, замученные. Отступать никто не собирался, и было ясно, что бой уже пойдет не на жизнь, а на смерть. Толпа хрипела, свистела и выла на все голоса.
- Люди добрые! Соседи! – выкрикнул глашатай, - остался последний, самый главный тур!
Он выставил вперед два ведёрка.
- Правила прежние, как всегда – натаскать в ведёрки воды решетом. Кто первее – тот и победил. У каждого решето есть, аль нет? Ага… Ну, с богом!
Обе команды ринулись в бой с отчаянной решимостью. Аника добежал до реки первым, зачерпнул полное решето и в десять шагов оказался у ведёрка. Перевернул решето через край, вылил едва полгорсти воды. И снова кинулся к реке. Много ли в решете воды принесёшь? Юноши носились как угорелые, толкались, мешали друг другу, суетились. И только Матвей – один – шёл медленно, осторожно, неся перед собой решето как драгоценность. И когда дошел, наконец, и опрокинул его, одним махом наполнил ведёрко, да самых краёв. Толпа поражённо выдохнула. И навалившейся оглушительной тишине явственно прозвучал детский голосок: «у дяди лешето волшебное…»
Мытарь в два шага оказался возле Матвея, выхватил решето, поднес к глазам… Решето как решето, самое обыкновенное, дырявое...
- Ну что ж! – заявил он, - магия не запрещена. А жульничества никакого нет, решето самое настоящее, без обмана, лубяное, с дырками. Так что Гнилая Балка у нас в этом году в победителях.
И строго цыкнул на мужиков из Редькино, - своих магов надо растить, а не глотку драть, ясно?
Жители Гнилой Балки взвыли. «Качай его!» - крикнул кто-то из толпы, и мужики подхватили Матвея на руки, и начали подбрасывать вверх.
Наверное, так и приходит слава, - подумал Матвей, обреченно взмывая в небо, - скорее бы это кончилось.
***
Матвей ворочался в постели почти всю ночь, чуть не до утренних петухов, волновали его грядущие перемены в жизни и дальняя дорога. И так и сяк гадал он, что теперь будет, и хороши ли эти перемены, и в конце концов поймал себя на том, что давным-давно думает не о грядущих переменах, а об Апатии. Ну и, ясное дело, захотел разок взглянуть на нее. Так захотел, что прям – ах! – сердце зашлось. И он тихонько оделся и неслышно выскользнул через окно в огород.
На одном дыхании он долетел до её дома, и подхватив с дороги маленький камушек, кинул Апатии в окно. Она показалась сразу, будто ждала. Осторожно, стараясь не разбудить домашних, открыла створки окна, и ловко, как могут только ещё совсем юные девушки, перескочила через подоконник.
- Все ли добро? – поздоровалась она.
- Все по добру, - глухо ответил Матвей, и обхватив её за тонкую талию, поцеловал.
Она ответила ему с жаром, уже не так робко, как в первый раз.
«А может ну её, эту школу магии, останусь, и Апатия при мне будет», - мелькнуло в голове Мелькнуло – и пропало, все мысли спутались, исчезли, гонимые с жаром поцелуев.
- Матвей, - как прочитала девушка его мысли, - а может тут, с нами… - она сбилась, и откинув робость, прямо посмотрела на него, - со мной останешься?
-Апатия, да ведь нельзя… Считай – приказ. Мне Дрыщ и бумагу справил. Сам не пойду – силой отведут. Нельзя приказа мага ослушаться. А ну как он рядом, зайцем обернулся, за нами следит? Или вороном? Эх… Но… Но ты не бойся, я не забуду тебя. Да и учиться всего три годочка. Опосля – вернусь. А может, в город жить уедем. Я тебе писать буду. Ты грамоту-то помнишь, не зря учил?
- Помню, и я тебе тоже буду. Ты только слово своё не забудь. И меня - не забывай…
Тут в доме послышался неясный шум, стукнула створка окна, мелькнул огонёк свечи.
- Ой! – зажала рукой рот Апатия, - матушка проснулась! Я побежала, пока не хватились.
И, чмокнув Матвея в щеку, она исчезла в своем окне.
Матвей постоял ещё пару минут, переминаясь с ноги на ногу, вздохнул, почесал затылок, потом развернулся и решительно зашагал к дому. Ничего – думал он, - выучусь, вернусь за ней. Она для меня, она меня дождется. Значит, завтра. Завтра…
Впереди что-то вздохнуло, скрипнуло, шевельнулось, какое-то смутное движение почудилось Матвею. Он замедлил шаг, всматриваясь. Так и есть! Дорогу ему заступили трое, едва видимые в темноте чернильные тени.
- Этот, что ли, Матвей? – послышался тихий голос.
- Вроде этот, баламошка. Ишь, жердина какая…
В темноте, отраженный Луной, тускло блеснул нож. Матвей непроизвольно отступил назад и наткнулся спиной на человека.