Костина мама возвращается к себе домой, а Роза продолжает о ней беспокоиться:
„9.02.1915
Ниуниус не знаю, сказала ли тебе мама, что врач ей настоятельно посоветовал проверить мочу. Сделай это сразу же и сначала сам узнай результат и сообщи мне, чтобы мама, может быть зря, не тревожилась. Этим врач объяснял замедленное выздоровление раны...
О моих предложениях с комитетом писать много нечего, потому что всё сопротивляется...Я не огорчена и не расстроена, воспринимаю такие вещи спокойно, у меня и не было иллюзии, что чего-то достигну, это была только ещё одна попытка. Теперь мы хотим попробовать воздействовать журналом, брошюрами и т.п. Почитай, что мама написала о собрании. Там было зачитано письмо с фронта, которое характеризовало настроение на фронте совершенно в нашем направлении. «
Костя продолжает мучаться, не находить себе места, ему приходят в голову дурацкие мысли. Роза пишет:
«Места как паж в лифте для Ниуниу у меня нет, но у меня в голове другой более подходящий вариант.»
Роза поговорила со своими адвокатами об учёбе на юридическом факультете, о том, сколько будет это стоить. Она предлагает Косте поселиться в её квартире, за которую ей во время годовой отсидки в тюрьме всё равно надо платить. И его мама могла бы там жить. Им нужно только решиться.
У мамы в доме под Штуттгардом затяжной конфликт с её ещё мужем и его новой молодой любовью и издательство газеты «Равенство». Но при желании издательсвом можно было бы руководить и из Берлина. Обоим нужно решиться, но оба мучают себя, но не решаются.
До дня своего ареста Роза пишет ещё три письма с уговорами, всё напрасно.
18.02. за ней приезжает зелёный фургончик и отвозит её в женскую тюрьму. Первое письмо из тюрьмы она пишет своей секретарше Матильде Якоб. Матильда помогала ей, и когда она лежала в больнице. Матильда была для Розы настоящим подарком судьбы.
« вторник, 23.02.1915
Моя дорогая фрейлейн Якоб! Ваше воскресное письмо было первым письменным приветом из внешнего мира, и оно меня сильно порадовало. Только что получила второе, за что я Вас сердечно благодарю. Не беспокойтесь обо мне, и со здоровьем и вообще у меня всё хорошо. Также транспорт в «зелёном фургоне» меня не шокировал, у меня же была подобная поездка в Варшаве. В этом было столько сходства, что на ум пришли разные смешные мысли. Но, конечно, была и разница: русские жандармы меня, как «политическую» везли с большим уважением, Белинские полицейские же объявили мне, что им «абсолютно наплевать» на то, кто я, и запихали меня в фургон с другими девятью «коллегами». Ну, это в конце концов всё пустяки, и никогда не забывайте, что что бы в жизни ни произошло, всё нужно воспринимать спокойно и весело. Этого здесь у меня достаточно.
Чтобы вы не получили фальшивого представления о моём геройстве, хочу вам с раскаянием признаться, что когда мне во-второй раз в тот день пришлось до рубашки раздеться и выдержать прощупывание, мне только с большим трудом удалось удержать слёзы. Естественно, я пришла на себя внутренне из-за этой слабости в ярость, и до сих пор ещё не отошла. В первый вечер не камера меня возмутила и не такое внезапное отстранение от живых, а — угадайте! - то, что мне пришлось ложиться спать без моей ночной рубашки, и без того чтобы расчесать волосы.
Чтобы не обойтись без классической цитаты: вспомните первую сцену в «Марии Стюарт», когда у неё отбирают украшения:» Остаться в жизни без украшений», - говорит кормилица Марии, для леди Кеннеди вынести тяжелее, чем большие испытания (посмотрите у Шиллера, он выразился немного красивее, чем я здесь.) Однако, куда я забрела? Бог, накажи Англию и прости меня, что сравнила себя с английской королевой! Между тем у меня теперь здесь есть « маленькие украшения жизни», в форме ночных рубашек, расчёсок и мыла. Всё это, благодаря доброте и настойчивости Карла (Либкнехта), так что жизнь может продолжаться своим обычным порядком. Я очень рада что так рано встаю (5.40) и с нетерпением ожидаю, что и солнце последует моему примеру, чтобы что-то иметь от этого раннего подъёма. Самоё хорошее, что прогуливаясь во дворе, я слышу и вижу птиц: целую стаю нахальных воробьёв, которые порой устраивают такой шум, что я удивляюсь спокойствию блюстителей порядка, ничего против не предпринимающих; пару дроздов, причём желтоклювый господин поёт совсем по-другому, чем мой на южной. Он визжит и болтает такую ерунду, что хочется смеяться; может быть в марте или апреле ему станет стыдно и он начнёт петь подобающе. (Теперь мне нужно вспомнить моих бедных воробьёв, которые больше не находят на балконе свой накрытый столик, и, конечно, удивлённо сидят на парапете. - Здесь Вам обязательно нужно всплакнуть, это же так трогательно!...)
Дорогая фрейлейн Якоб, я оказываю Вам величайшую честь, которую только могу оказать живущим: я доверю Вам мою Мими! Но Вам ещё нужно подождать известия, которое Вы получите от моего адвоката. Потом Вы с нею на руках (Боже упаси, не в корзинке или мешке!!! ) с помощью моей хозяйки поедете в авто и возьмёте с собой все её вещи, в том числе и красное плюшевое кресло, к которому она привыкла. Это же всё поместится в машине. Но пока, как сказано, подождите несколько дней.
Что вы делаете? Много читаете? Я на это надеюсь. Я же читаю весь день, когда не ем, гуляю или убираю в камере. ..
Фрау Ц(еткин), к сожалению, была так расстроена, что я о ней беспокоюсь.
Сердечно Вас приветствую, прощайте и не грустите.
Ваша Р.Л.
Естестввенно, я буду сердечно рада Вас видеть, но с этим, к сожалению, нам нужно подождать. Мне разрешены посещения редко, и в настоящее время на них рассчитывают мои адвокаты.»