Трикотаж = три кота аж!( наш семейный каламбурчик)
______________________
Утро забрезжило за окнами хрущевской пятиэтажки. На софе послышалась недовольная возня: две трехцветные кошки – одна окраса «калико», а другая – «арлекин», свернувшиеся клубочком на одеяле, не поделили место на любимой хозяйке и сейчас обменивались оплеухами без когтей. Третья кошка – толстая и серо-белой окраски – недовольно поднимает голову на шум, но в разборках за «теплое местечко» не участвует: она благоразумно занимает нишу, образованную в сгибе хозяйкиных коленок. А трехцветки меж тем увлеченно гоняют друг друга, их лапки скачут по груди и животу спящей под одеялом женщины. Когда, увлекшись поединком, кошки пробегают по хозяйкиному лицу, та не выдерживает.
-Девки, хорош, а? Щас тапкой кину…
Голос из-под одеяла – каким бы сонным он ни был - это сигнал. Ура! Хозяйка проснулась! Тут же, отпихивая друг друга, возле лица собираются все три шерстяные морды. Все, больше уснуть не удастся. Хозяйка улыбается, высовывает руки из под одеяла и гладит наперебой своих питомцев.
- Уууу, морды мои дорогие! Скотинки мои, животинки мои. Трикотажж!
«Скотинки-животинки» отвечают мурчанием и взмякиванием. Пока вставать.
Доброе утро вползает в комнату вместе со звоном кошачьего корма, сыплющегося в железную миску возле холодильника. Хозяйка смотрит, как кошки поглощают завтрак и вспоминает. Вспоминает то, что когда-то рассказали ей кошачьи глаза….
***
Пестрая как шахматная доска кошачья спинка скользнула между стеллажей в мастерской автосервиса. Большой зал пугал обилием непонятных резких запахов: масла, автоэмали, едкие щелочи. Но котенок-девочка, прикормленная сотрудниками автосервиса, отличалась здоровым женским любопытством и каждый день изучала новые запахи. А сегодня ей, наконец, повезло заглянуть в цех. Ох, сколько всего тут было! И резиновые покрышки, и стальные диски, и цепи, и провода, и пластмассовые канистры с разноцветными жидкостями. Кошка не знала многих цветов, но на запах легко отличала содержимое этих канистр.
Пробираясь между толстых шлангов, котенок испытывал подсознательный страх. Трехцветка была слишком мала – она родилась только этой зимой, в каком-то темном подвале и еще ничего не могла знать о существовании змей, но память предков велела ей обходить длинные, округлые и изогнутые предметы подальше. Так она и поступала. Белые усишки на мордочке топорщились вперед от любопытства и волнения, а широко распахнутые желто-зеленые глазки горели на фоне черной полумаски будто два светлячка. Кошечка потрогала клубочек пыли, обнюхала его, и брезгливо встряхнула лапкой – эка невидаль.
Инстинкт не велел котенку бояться людей: память предков рассказывала ей о том, что человек дает ее пушистым собратьям тепло и пищу, а еще умеет изумительно чесать за ухом и гладить по спинке.
- Это че еще за херня тут! – рявкнул мужской голос.
- Да кошка эта опять, - отвечал второй голос, - из офиса.
Пестрый хвостик кощонки, только что торчавший вверх как маленькая антенна, испуганно опал, вытянувшись параллельно полу. Маленькие ушки прижались к голове.
- Я сто раз говорил, чтоб в цеху не было всякой дряни блохастой. Ну-ка пошла нахер отсюда!
Юная исследовательница собиралась смыться тем же путем – в щель приоткрытой двери, ведущей в офисное помещение, но не успела. Носок огромного по сравнению с самим котенком сапога с размаху пнул под тощее брюшко, отправляя тельце в полет. Перед глазами все завертелось, мелькнул свет, слишком яркий после электрического, и четыре лапки встретили асфальт. Сразу же навалилась тупая боль в животе и отбитых подушечках. Трехцветка сидела на раскаленном июньским солнышком асфальте, перед ней была закрытая дверь. Она мяукнула, но дверь и не думала открываться. Живот болел и хотелось пить. Кошечка стала осматриваться. По тротуару шли люди, их ноги иногда оказывались совсем рядом с мордочкой. Сидеть на открытом месте было жарко и опасно – а вдруг снова пнут? Ушибы болели, и задние ножки почему-то не слушались после удара, став чужими, но котишка встала и медленно пошла вперед – в тень соседнего здания с большим крыльцом.
На крыльцо тоже выходили люди. Они вставляли в рот белые палочки и поджигали их, вдыхая дым. Котишка обрадовалась, увидев людей, и громко мяукая от боли, поползла к ним на передних ножках. Она хотела пить. Но люди не понимали ее, они боялись прикасаться к шерстяной спинке.
«Фу, больная какая-то!» - и носки туфель легонько отпихивали кошку прочь, когда она, превозмогая боль, пыталась тереться об ноги. Кто-то бросил на полированный гранит крыльца кусочки сосиски, но трехцветка не притронулась к ним, хотя и сумела взобраться на две ступеньки. И вдруг…
Перед измученной мордочкой опустилась плошка с холодной водой. Руки, державшие плошку, сильно пахли табаком и лекарствами, пальцы дрожали. Кошка доползла до воды и, положив ноющее брюшко на ноги человека, принялась жадно лакать. Вода приятно растекалась холодком в желудке и даже боль немножко отступила. Пахнущие табаком пальцы погладили пестую шахматную спинку.
- Бедненькая… - указательный палец осторожно почесал голову промеж ушек. Кошка принюхалась. От женщины с водой пахло болью и отчаяньем, и очень плохо пахло – даже запах табака оказался слабее. А потом руки подняли ушибленное тельце с лестницы и прижали к груди. Вот! Прямо отсюда из центра груди расходились невидимые волны отчаяния: это человеческая душа корчилась от боли точно так же как и кошачье тело. Трехцветка утешительно мяукнула, но женщина не поняла, принимая вопль за жалобу.
- Потерпи-потерпи, маленькая! – зашептала она. – Сейчас я доработаю, а вечером тебя к доктору отнесу. Все будет хорошо.
И все стало хорошо. Отмытая, объевшаяся теплого молока и сырых яиц трехцветка впервые заснула ночью не на подстилке на полу, а в большой квартире, в человеческой постели на мягком одеяле, свернувшись на груди новой хозяйки. Привыкла отзываться на имя Макарона. А потом настойчивые пальцы долго массировали ножки, пока к ним не вернулась прыгучесть. А потом было много-много таких ночей и дней, Макарона выросла и стала некрупной изящной кошкой, с острой мордочкой и яркими глазками, болтливой и ласковой как весенний ветерок.
***
Серо-белая молодая кошка, напоминающая круглой формой головы британскую породу, просительно потерлась об ноги хозяев. Жаловаться на кормежку ей никогда не приходилось, недаром ее серые бока были плотными и округлыми, но в последнее время есть хотелось почему-то постоянно. Наверное, виной тому было непонятное шевеление в животе. Рука опустилась вниз с куском угощения, кошка привстала на задние лапки, ухватила коготками кусочек колбасы и ловко выдернула его из пальцев. Пока она поедала лакомство с пола, рука потрепала ее по шерстяному боку и вдруг отдернулась прочь.
- Аааа! Ты смотри, да она же брюхатая, паскуда! Щас родит нам, и куда все это девать! Я топить котят не собираюсь.
- И что делать теперь?
- Пусть в подъезде живет, там и рожает!
- Но осень же, в подъезде холодно.
- Ниче, не замерзнет, там батарея есть. А ну-ка пошла вон!
Никто не пинал ее, не бил и не мучил: просто руки, раньше бывшие такими родными, взяли поперек раздутого туловища и выставили на лестничную площадку.
В подъезде было холодно. Серо-белая поцарапалась в дверь, мяукнула и прислушалась. Она точно знала, что за дверью были люди и ее дом, но почему-то дверь теперь отделяла ее от всего этого. Устав от безуспешных попыток проникнуть в квартиру, кошка отправилась исследовать подъезд, ставший ей новым домом.
Нет, ее не морили голодом: бывшие хозяева выносили ей плошки с едой и водой. Возле мусоропровода, в котором вечно что-то пугающе громыхало, на площадке лежали картонки – если лечь на них и свернуться в клубочек, то холод от бетонного пола почти не чувствуется. Были еще и батареи, но на них серо-белой претендовать было опасно: на этих площадках собирались люди. Они плохо пахли, пили какую-то резко пахнущую жидкость и громко орали. Серо-белую они не любили: могли запустить тапочкой или пнуть. Однажды плохо пахнущий человек схватил кошку за шкирку и с размаху запустил вниз по лестнице. Серо-белая удачно приземлилась на лапки и бросилась вниз, а вослед ей летели пьяные выкрики и глумливый хохот, многократно усиленный эхом подъезда. После этого серо-белая стала бояться людей. Она с радостью выбежала бы из подъезда вон, но на улице, которая начиналась сразу за входной дверью было еще холоднее. Стоял ноябрь, и, хотя кошка не умела разбираться в человеческих календарях, мудрая память предков подсказывала ей, что скоро грянут настоящие холода, а место для гнезда, в котором появятся на свет ее котята, должно быть очень теплым. И серо-белая оставалась в подъезде. Она все еще приходила к дверям своего бывшего дома, царапала замерзшей лапкой косяк и плакала. Видимо, особенно людей раздражал ее плач, потому что один из плохо пахнущих субъектов, пьющих гадости на площадке под окном, заслышав кошачьи причитания, схватил серо-белую и с размаху приложил о стену. Отощавшее тельце с непомерно раздутым животом потеряло свою прекрасную увертливость и кубарем полетело, стукаясь о ступеньки. Серо-белая осталась жива и относительно здорова, только с этого дня от холода и страха у нее пропал голос. Больше ее вопли никого не раздражали, а еще она научилась хорошо прятаться, почти превратившись в собственную тень.
Но однажды она спрятаться не смогла. В подъезд пришли две девушки, у одной была большая сумка. Они сели в лифт и доехали до четвертого этажа.
- Здесь она где-то должна быть. Давай я вниз, а ты наверх.
- Давай вместе наверх – там тепло, никакая нормальная кошка в холод не пойдет.
Вместе они поднялись на площадку, где обитала серо-белая.
- Кис-кис-кис! – позвала одна, наклоняясь. Кошка вжалась в угол, и только собралась улизнуть вдоль стены от надвигающегося двуногого силуэта, как второй силуэт преградил ей путь. Руки схватили ее и запихнули в темную сумку. Кошка испуганно пискнула, но ее никто не ударил и не ткнул в нос тлеющий бычок. К сетчатой стенке сумки приблизились две пары глаз.
- Такая миленькая, да? Серое пятнышко на голове как платочек. Дуняша прямо!
- Да, миленькая. А та тетенька, что в зоозащиту позвонила, говорила что ее алкаши били, прикинь! Как такую можно бить, а? Дуняша-Дуняша, кис-кис, пойдем с нами.
- Сейчас сфоткаем ее, я Тамаре фотографию отправлю, пусть пока делает объявление на пристройство. А Дуняшу эту придется стерилить щас, кто возьмет беременную-то?
Потом была комната с окованным жестью столом, куда серо-белую выпустили из сумки. Куча запахов ударила в чувствительный розовый нос, и кошка осела на пушистые окорока. А потом в загривок вошла игла. Серо-белая почувствовала как мир тускнеет и веки опускаются. Сонная одурь навалилась плотным одеялом, в ней растворились звуки и запахи операционной.
Первым, что увидела пришедшая в себя серо-белая Дуняша, была клетка. Немного побаливал низ живота, и кошка собиралась вылизать тревожащее ее место, но не смогла согнуться – мешала попона из ткани, плотно прилегавшая к телу. Зато в клетке стояла плошка с водой. Кошка попила воды, встала на ноги и огляделась. Вокруг были такие же клетки, в которых лежали или сидели кошки – много, как когтей на всех лапках. Кто-то из соседей зашипел на нее. Дуняша принялась царапать решетку. На шум явилась женщина в белом халате, открыла дверцу, вынула кошку и понесла прочь.
В приемном покое ветлечебницы стояли две женщины в шубах, от них пахло холодом и снегом, а от одной из них – еще чуть-чуть табаком.
- Ой, какая лапочка! – весело сказала женщина, от которой пахло табаком. – Мордочка кругленькая такая у нее. В жизни гораздо лучше, чем на фото в объявлении.
Все еще плохо соображающая после наркоза серо-белая оказалась снова в темной сумке. Ее вынесли на холод, но внутри сумки лежал шерстяной платок, и кошка подгребла его лапками под себя, соорудив подобие гнезда. Сквозь сетку она видела заснеженную зимнюю улицу, и сияющий фарами красный автобус, который с шипением распахнул перед нею створки дверей. А потом они куда-то очень долго ехали, через весь город, и кошка успела снова крепко уснуть. А проснулась она уже снова в тепле, на большой кровати. Это кровать была самым крупным предметом в единственной комнате квартиры в поселке на западной окраине города. За окном стояла ранняя зимняя темнота, но с потолка лился свет люстры. В комнате пахло табаком и… другой кошкой! И верно: в зал вошла некрупная трехцветка, едва ли на год старше самой серо-белой и с явным неудовольствием воззрилась на внезапно объявившуюся соседку.
- Будешь ты у меня Петля! – сообщила женщина серо-белой питомице. – Петлюша, Петлюшенька.
Так у кошки появилась новая хозяйка. Живот вскоре зажил, попону сняли и врач вытащил ниточки шва. Корм был вкусный, дом теплый, и, несмотря на тревожный запах табака, гостеприимный – на батареях можно было валяться сколько угодно. Единственное, что оставалось плохого – это постоянные драки с трехцветкой Макароной: пользуясь правом первопроживания, она ревниво лупила Петлю в хвост и гриву, с воем прогоняла с хозяйкиного одеяла. Но хитрая хозяйка придумала запускать одну кошку под одеяло, чтобы вторая, не видя соперницы, была уверена – место свободно. Через некоторое время Петля окрепла настолько, что отхлестала Макарону. Бои местного значения, сильно огорчавшие хозяйку, длились около недели а потом сами собой прекратились. Кошки подружились и спали теперь рядышком. Порой можно было видеть, как они, обнимаясь лапками, вылизывают друг другу мордочки. Умиленная хозяйка снимала кошачьи нежности на фотоаппарат и выкладывала в сеть – на тот самый сайт, где когда-то прочла объявление о пристройстве серо-белой кошки по кличке Дуняша. Приближался Новый, 2012 год. Единственное, что осталось от прежней подъездной жизни у Петли – это пугливость, с которой она выхватывала коготками еду из человеческих рук: быстро-быстро, пока не пнули! Но теперь пинать серо-белую было опасно: она стала невероятно крупной и сильной, а ее крепкие острые когти быстро заставили бы считаться с их обладательницей даже алкашей из того холодного и страшного подъезда!
***
- Люка, Люка, на иди! На!
Разношенные тапочки на ногах старушки-хозяйки зашаркали по линолеуму. Маленькая белая кошка с черными и рыжими отметинами на боках хрипло мяукнула и побежала на зов, идущий с кухни. В плошке уже был насыпан сухой корм, и кошка, походя потершись о ногу хозяйки, радостно захрустела сухариками.
-Водички еще налью сейчас, сейчас, - старушка с трудом нагнулась и подняла с пола пустую миску. Кошка оторвалась от еды, взмякнула, переступив передней лапкой. За восемь лет совместной жизни они с хозяйкой разработали систему знаков. Например, если кошке хотелось ласки, она поднималась на задние лапки и с мяуканьем всплескивала передними, или же просто «била копытом». Когда она впервые научилась проделывать этот фокус, старушка-хозяйка очень смеялась, а потом, когда в гости приходили ее взрослые дети, она просила свою любимицу повторить номер еще и для них. Иногда Люка слушалась и «била копытом» по заказу, очень веселя этим гостей. Полное имя у кошки было Лючия, и черное пятно вокруг левого глаза придавало ей вид театральной актрисы в полумаске. А хрипловатый голос и требовательные интонации делали ее похожей на стареющую примадонну. Но для старушки, не признававшей иностранные имена, она все равно оставалась Люкой. Люка любила лежать на коленках бабушки, когда та смотрела телевизор и механически перебирала ее короткую шерсть. Иногда хозяйка не понимала, что гладить надо совсем не пузо, а, скажем, голову, и тогда кошка, подняв заднюю лапку, перекладывала ею хозяйкину руку на нужное место. Бабушка и этот номер показывала своим взрослым детям, и внукам, которые приезжали ее навещать. Все смеялись и находили Люку очень забавной.
Стояло жаркое лето. Однажды хозяйка утром не смогла встать с постели. Она хваталась за грудь и стонала. Люка перепугалась, прижалась к человеческому боку и услышала, как неровно, плохо и неправильно бьется сердце хозяйки. Кошка мурлыкала и терлась о хозяйкины пальцы, ставшие вдруг непривычно холодными. Сил у старушки хватило только на то, чтобы дотянуться до сотового телефона, набрать номер дочери и сказать «Приезжай, помираю я!»
Потом было много всего. Через несколько минут кошка, тревожно прислушивавшаяся к неровному дыханию, рвущемуся с серых губ хозяйки, услышала щелканье дверного замка. В комнату с криком «Мамочка!» влетела дочь хозяйки, потом – ее сын. Кошку согнали с постели, воцарилась суета, запахло лекарствами. Потом люди кричали в телефон, потом под окнами взвыла сирена «Скорой помощи», и в квартиру вошли люди в зеленом, с чемоданчиком и носилками. Дочь хозяйки плакала, внук переминался с ноги на ногу. Люди в зеленом погрузили хозяйку Люки на носилки и куда-то понесли, рядом шла хозяйкина дочь, и держала тяжело дышащую мать за руку. Люка бросилась за людьми, но дверь закрылась, и кошка осталась одна. В миске была еда, в другой – вода, но кошка слушала удаляющийся вой сирены с совершенно человеческим ощущением тревоги, которое поселяется в опустевшем доме. Она бы заплакала, если бы умела.
Кошка ждала. Постель, половики, тапочки в коридоре и плащ на вешалке, старая кофта в кресле – все хранило хозяйкин запах. Она вернется, и снова почешет Люку по спинке, и снова они будут сидеть в кресле перед телевизором и вместе смотреть бесконечные сериалы. Ведь не может быть иначе! Но хозяйка больше не вернулась никогда. Через несколько дней снова защелкал замок, в квартиру вошла заплаканная дочь хозяйки и ее брат. Увидев у порога кошку они переглянулись.
-Господи, кошка же у нее еще осталась! – сказала женщина. – Голодная она, наверное! Сбегай, купи корм, ладно?
- И что ты дальше с ней делать будешь? – спросил мужчина. – Себе возьмешь?
-Ну, ты что, куда мне кошку еще! Щас надо поминки делать, сначала девять дней, потом сорок, потом урожай в саду надо будет закатывать по осени. Может, ты сам возьмешь ее? У тебя дочка же просила котеночка.
- Ну да, нужна она мне! – фыркнул мужчина. – Если б котеночек был, а эта уж старуха, восемь лет! Подохнет вот через год, и слез будет море. Надо отдать ее соседям.
В плошку положили корм, но изголодавшаяся Люка требовательно била лапкой по полу и хрипло мяукала: за эти дни она так мучительно истосковалась по человеческим рукам, что голод в сравнении с этой тоской оказался слаб. Но хозяйкины дети не стали ее гладить – они налили свежей воды, сфотографировали кошку на сотовый телефон и ушли. Люка проводила их до порога и села ждать.
Так прошло еще несколько дней. Люка бродила по дому, звала хозяйку: а вдруг она вернулась во время кошкиного сна и сейчас прячется где-то? Но память предков подсказывала кошке: хотя человеческий век много дольше кошачьего, но, в конце концов, люди тоже умирают. Кошка понимала, что именно это и произошло со старушкой. Запах хозяйки становился все слабее – словно дух ее присутствия истончался, уходя из опустевшей квартиры. Чтобы сберечь его, кошка зарылась в старые вещи в открытом плательном шкафу, и каталась, валялась в них. Она совершенно перестала следить за собой, шерсть на ее белых боках свалялась в колтуны, которые уже нельзя было разгладить шипами на языке. Она делала что могла, но родной и любимый запах уходил неотвратимо, так же неотвратимо, как и это страшное лето, в котором она оказалась никому не нужна.
- Никто не хочет ее брать, всем нужны только маленькие котята – сокрушалась хозяйкина дочь. – Неужели на улицу выгонять? Рука не подымается, мама ее любила так, Люку эту.
-Да отвези ты ее в ветеринарку, пусть усыпят – сердился ее брат, куря на старушкиной кухне, - Ей и так недолго осталось: она старая и вон какая тощая. Так легче ей будет.
- Нет, не хочу усыплять и выгонять не хочу… Слушай, а, может, попросим детей в интернет выложить объявление? Вдруг кто откликнется?
- Ну давай в интернет напиши, да.
Осенним утром за Люкой пришли. Но не будущие хозяева, нет. Две женщины – пожилая и молодая, посадили Люку в сумку-переноску, на дне которой стоял новенький туалетный лоток, и лежала впитывающая пеленка. Взвизгнула застежка-молния, сумку понесли вниз по лестнице и поставили на заднее сидение машины. Люка, никогда не бывавшая за пределами квартиры, пугалась всего: запахов в салоне машины, темноты и тесноты переноски, звука мотора, духоты и тряски. Автомобиль сначала бежал по улицам промышленного городка, петляя меж собранных в квадратные комплексы домов, а потом вышел на междугороднюю трассу и помчался в сторону большого города – столицы республики. Кошка плакала в темноте от страха, а автомобиль все бежал и бежал по длинной асфальтовой змее федеральной трассы, один час, два, три. Наконец, автомобиль остановился на западной окраине большого города, возле автобусной остановки. Дверца открылась, сумку с кошкой извлекли на белый свет. Люка даже притихла, вбирая в себя запах незнакомого места. Она увидела площадь с разбитым асфальтом, маленький магазинчик, а за ним - тонущую в зелени деревьев одинокую многоэтажку. И по дорожке меж густых кустов со стороны многоэтажки к ней шла женщина – счастливая хозяйка Макароны и Петли. Эта женщина поговорила с дамами, которые привезли Люку из другого города, взяла сумку-переноску и пакет с «приданым»: двумя мешками с кормом и наполнителем для туалета. Имя «Люка» произнесенное женщиной, встревожило кошку – она громко и хрипло мявкнула. Голос кошки очень развеселил женщину, она весело болтала с Люкой, пока несла ее домой.
Молния сумки взвизгнула и выпустила странницу-путешественницу на волю в большой кухне незнакомой квартиры.
Здесь больше не пахло ни лекарствами, ни табаком, ни горем – зато пахло двумя кошками! Люка опешила от звуков недружелюбного шипения за кухонной дверью, но та была плотно пригнана и не открывалась. Новая хозяйка пыталась то покормить Люку, то постричь на боках кошки колтуны, но та, истосковавшись по ласке человеческих рук, только с требовательным блеющим мявом бодала тянущиеся к ней ладони.
О дружбе питомцев меж собой в первые дни нечего было и думать. Петля и Макарона настойчиво рвались на кухню: объяснить дерзкой незнакомке, у кого тут хвост толще и лапа тяжелее, но дверь оказалась прочнее их потуг. Люка шипела на них в щель над полом. Причем все эти разборки активизировались вечером, когда хозяйка кошек приходила с работы: до этого момента им по сути, делить-то было нечего – еда, вода и туалет были на каждой территории. А вот появление хозяйки означало ласку и игры, поэтому враждующие стороны занимались «перетягиванием внимания». Стоило хозяйке запереться с Люкой на кухне, по ту сторону двери рыдала от зависти и ревности Макарона. Стоило выйти в коридор или комнату к Макароне и Петле, за кухонной дверью начинала горестно стонать покинутая Люка. Первые ночи женщина спала на полу в кухне, постелив спальник – чтобы не оставлять новую питомицу одну. Посещение кухни, особенно – необходимость ходить туда-сюда через кухонную дверь, а частенько – и с грузом в руках – превратилась в подобие тайного пересечения государственной границы. На пятый день такого напряженного существования хозяйка вооружилась бельевой брызгалкой, села на пол и… открыла дверь. Животные напряженно принюхивались друг к другу. Как только одна из кошек начинала угрожающе ворчать и хлестать себя хвостом по бокам, в ее сторону направлялась брызгалка, до краев наполненная ледяной водой из-под крана. Так продолжалось несколько часов. Наконец, все обитатели маленькой квартиры устали от напряжения и расползлись по углам. А еще через несколько дней, когда Люка достойно врезала Макароне в ответ на ее безобразный наезд – в кошачьем стаде установился окончательный мир.
Три кошачьих судьбы, три хорошо закончившихся скверных истории. Говорят, что всех бездомных животных не пережалеешь, не накормишь и не обогреешь. Это верно. Но ведь у конкретных животных, ставших частью твоей жизни и поселившихся в твоем доме, жизнь изменится навсегда. Вот они, мои Лючонка, Макароша и Петлюша – валяются на софе и кресле, лезут на коленки, пока я печатаю текст, просят почесать их за ушком. Они классные, каждая на свой лад. Сейчас Люке 9 лет, Макароне – 5, а Петле – 4. Мы вместе попутешествовали, меняя квартиры и даже города, но в итоге наш состав остался прежним.
Мурчащий "трикотаж" вполне заслуживал, чтобы про них написать, как мне кажется. А вам?
=)
/11.08.2014/