Мой дед, Роман Тихонович, хоть и состоял в коммунистической партии, но молиться не запрещал. В переднем углу висела икона Владимирской Божией Матери… Я и сейчас вижу наклоненную влево и слегка откинутую голову Богородицы. Как будто лёгкие тени пробежали по Её лику с медленным и непостижимым взглядом. Помню тёмные глаза Спасителя, его горький склад рта и высокий лоб… Написана икона на доске, но насколько она древняя, никто тогда не задумывался. Молилась Анастасия Никитична, моя бабушка, перед ней всё равно поспешно, стараясь не давать волю возникающим в душе мужа противоречиям. Засыпая, я видел, как она в лунном свете подходила к моей кровати и осеняла меня крестом. Это вселяло в меня тревогу. «Если меня крестят, значит, мне что-то угрожает, - думал я. – Но что именно?» Ответа я не находил, но осознавал в глубине души, что, видимо, есть такие силы, с которыми без креста не справиться.
Однажды вечером я не на шутку расшалился. Не знаю, что ввергло меня в состояние крайнего непослушания, но я кричал, топал ногами, дерзил, сквернословил и смеялся нарочито громко, неприлично. Я видел, что дед только для виду смотрит в газету - желваки на щеках двигались всё живее. Но я был неудержим в своей глупости. На очередное предложение бабушки успокоиться я схватил ботинок, поставил его на стол и со смехом бросился прятаться за диван.
- Побойся Бога! - воскликнула бабушка и указала на икону. – Он ведь всё видит, что ты делаешь, как себя ведёшь! Ну, какой бес в тебя вселился?
В ответ я состроил отвратительную рожицу и продолжал настаивать на грехе.
Успокоился я только перед сном, видимо, устав от противостояния взрослым. Когда я разделся и готов был прыгнуть на кровать, бабушка подошла ко мне и вдруг так сильно и искренне меня обняла, будто хотела защитить от кого-то… Но и это я истолковал по своему: ничего страшного я не сделал, подурачился – и всё.
Наутро я проснулся от тарахтенья мотора. Это сосед дядя Лёша, или, как его звали в хуторе, Афанасич, готовил к работе в поле свой трактор. В доме стояла тишина. Я вспомнил, что дед с утра собирался уехать с удочками на плёс. Может, всё-таки, возьмёт меня с собой? Отбросив ватное одеяло, я спустил ноги с кровати. Но лишь только я стал на пол, как почувствовал ломящую боль в ногах, от кончиков пальцев до лодыжки. Я шлёпнулся на кровать, испытывая больше удивление, чем страх. Я повторил попытку стать на ноги, и снова боль решительно подкосила меня. «Что такое? Не может быть!» - пронеслось в голове. Я ощупал ноги, которые ещё вчера носили меня по саду, поднимали по лестнице на чердак и зарывались в полдень в речной песок.
- Ба-ба–а–а!!! – закричал я в отчаянии, осознав невозможность передвигаться.
Я кричал так, что у самого же закладывало уши. Увидев буквально влетевшую в дом бабушку, я, преисполненный жалости к себе, горько произнёс:
- Ножки не слушаются!..
Я не помню, что бабушка говорила в тот момент. Помню только, что она долго носила меня на руках по комнатам и всё время поглаживала мои завёрнутые в одеяло ноги. Когда я наревелся вдоволь и стал обречённо утихать, она опустила меня на диван, посмотрела в глаза и уверенно сказала:
- Молиться надо… Заступнице нашей молиться…
Весь вечер в мерзких подробностях пронёсся в памяти. Невыносимое чувство стыда нахлынуло, сжало и без того трепыхавшееся сердечко. Бабушка посадила меня на пол, стала позади на колени, придерживая меня рукой.
- Повторяй за мной, - услышал я за спиной непривычно строгий, даже жёсткий, её голос. – Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами…
Я старательно, из слова в слово, повторял молитву. Слёзы душили меня, сбивали дыхание. Но я не сводил глаз с потемневшего лика и вторил голосу родного человека.
Что было потом, я опять же плохо помню. Знаю, что через какое-то время я, обессиленный и опустошённый, уснул. Проснулся от гомона моих друзей, Никиты и Андрея. Они зашли, чтобы вместе пойти на речку, а тут пришлось посидеть у кровати присмиревшего друга. Они не знали, о чём говорить, ерзали на стульях и часто переглядывались. Когда я сказал им, что надо идти, чего, мол, сидеть около меня, Никита крикнул мне «Мы ещё зайдём!», уже закрывая дверь.
Вечером вернулся дед. Он принёс в комнату в чашке большого серебристого леща, две острозубых щучки и несколько колючих окуней. Я, свесив голову с кровати, разглядывал рыбу, а дед поглаживал меня по затылку и говорил:
- Выздоравливай… Через недельку возьму с собой… Только удочку тебе другую сделаем, подлиннее.
Я кивнул и подумал:
- Интересно, он знает о том, что мы с бабушкой молились?
Вечером, как обычно, бабушка стояла перед иконой. Только я уже не просто лежал, стараясь заснуть, а ловил доносившиеся до меня слова и произносил их про себя:
- Благого Царя благая Мати, пречистая и благословенная Богородице Марие, милость Сына Твоего и Бога нашего излей на страстную мою душу…
Наутро я потихоньку начал вставать. Боли не было, просто ноги были какими-то деревянными. А ближе к полудню я смело вышел на крыльцо, жмурясь от солнечных лучей…
Давно ушли в мир иной Роман Тихонович и Анастасия Никитична. В их доме, который покосился, ссутулился, живёт чужой человек. Я сижу за рулём автомобиля и еду в затерявшийся в степи хуторок… Она должна остаться, та икона, в которой живы молитвы моей бабушки и её неразумного мальчика. И мне надо вернуть тот знакомый с детства лик Богородицы, потемневший от времени и скорби…
Митяшов П.В. Недвижные качели. Рассказы. Издание второе, дополненное. – Волгоград: Сфера , 2017. – 112 с.