Я иногда спрашивал бабушку:
- Ба, а я умру, когда вырасту?
- Тебе лет-то сколько? Семь! О чём думаешь? К тому времени учёные придумают что-нибудь.… Это я не доживу, - грустно добавляла она.
Я, обычно споривший с нею, тут не возражал, а последняя фраза… как-то пролетала мимо. Детское сердце часто бывает жестоким. Да и не мог я тогда ясно осознать: как это – я буду, а бабули – нет?
Меж тем фельдшер Михаил Иванович бывал у нас всё чаще. Я любил смотреть, как он доставал из сумки видавший виды тонометр, ловко надевал на дряблую руку бабушки чёрную манжетку, быстро-быстро накачивал воздух резиновой грушей, а затем слушал, громко дыша и наблюдая за стрелкой. Знакомое, обычное слово «давление» вдруг обрело неприятный и даже зловещий смысл. Вечерами, уже лёжа на кровати, я слышал, как отец говорил с болью и раздражением:
- В больницу надо, мама. Ну, как ты не понимаешь?
- Нет, только не в больницу. Я не вернусь оттуда…
Отец в ответ говорил что-то с ещё большей досадой, а я думал:
- Неужели нет такого лекарства, которое победило бы это давление? А как же тогда с таблетками от смерти?
И вместе с сомнением в душу закрадывался страх перестать быть. Казалось, что если я усну, то могу не проснуться, умру во сне, и я долго лежал с открытыми глазами, борясь с дремотой.
Однажды я проснулся от плача – это плакала бабушка, я почему-то это сразу понял. Она плакала как-то по-детски, обняв подушку, громко всхлипывая. Рядом стояла сумка с вещами.… Я ежился от утренней прохлады и … стеснялся подойти и обнять, и сказать что-нибудь доброе.
Из больницы бабушка вернулась достаточно скоро, но прожила совсем недолго. Однажды утром она пила, как обычно, травяной чай. Вдруг, схватившись за голову, застонала и едва успела проговорить:
- Врача!...
Несколько дней бабушка жила, как пояснил врач, с «отключенным сознанием». Это такое состояние, когда человек и рядом, и - нет. Он дышит, его сердце бьётся, но он не видит и не слышит, и шансов проснуться у него нет. Всё всколыхнулось во мне, когда вечером я, заходя (почему-то на цыпочках) в комнату, увидел, как отец склонился над бабушкой и горько произнёс:
- Прости… моя хорошая…
Я выбежал в коридор и дал волю слезам, совершенно не обращая внимания на сидящих на крылечке деда и соседку тётю Нину. Дед подошёл ко мне, положил руку на голову и сказал:
- Ничего. Не плачь. Проснётся наша бабуля.
Я зло отдёрнул его руку: ну, зачем он обманывает меня, ведь все знают, что умрёт, ведь и гроб уже стоит в сарае. Такой страшный, неизбежный, пахнущий смолой гроб.
Через два дня бабушки не стало. На кладбище я с каким-то испугом почувствовал некоторое облегчение: наконец-то кончилось, это ожидание смерти.
Вечером я пошёл с друзьями, как говорили взрослые, побродить. А возвращаясь домой, увидел всё пережитое днём далеко-далеко. Как будто не я плакал навзрыд и замирал, прикасаясь губами к ледяному лбу покойной…
Прошло несколько недель, а, может, месяцев – не помню. Как-то, уже засыпая, я вдруг с такой болью почувствовал, что больше НИКОГДА не увижу бабушку. Какое страшное слово: НИКОГДА! Я не плакал, но сердце сжалось в тяжёлой до тошноты тоске. И так захотелось, чтобы ТАМ что-то было. На любых высотах Вселенной, на каких угодно условиях потустороннего мира встретить бы её и сказать, как в тот раз отец:
- Прости, прости, пожалуйста…
И смерть уже не казалась мне такой страшной.
Митяшов П.В. Недвижные качели. Рассказы. Издание второе, дополненное. – Волгоград: Сфера , 2017. – 112 с.