Рассказ участвовал в литературной дуэли: "Домашний портал",
и занял четвертое место
*Примечание. В рассказе используется северный диалект русского языка: «поморская говорь».
***
Живет на севере народ такой, поморцами, себя кличут. Море – кормилице, Белое у них. Не вода белая, ежели может кто-то подумать спьяну, а туманы молочно-белесые в непогоду сливают воду и небо вместе. Смотришь с берега и не разобрать, где вода кончается, а небо начинается: белым-бело.
Странный люд там ходит на добычу в море. Странно рыбу ловят и не удочками вовсе, но широкими ярусами о пяти тыщ крючков на концах веревок. Забрасывают в море поутру и ждут до полудня. Лодьи качаются на волне, штиль полный, ну поморцы вповалку укрываются рогожкой и дремлют себе, в ус не дуют. Лишь солнце мимо полдня проплыват, тут они и за ярусы хвататся. Вытаскивают наверх, а там: трески, палтуса и сайды – видимо невидимо, на любителя иль на кажный ден – сельди, камбалы и наваги хвостом бьют. Богато живут северцы.
Старая история, сам в нее с годами верю все меньше и меньше, но вам расскажу, как на духу. Случилась она вскоре после победы царя Петруши в Северной войне. Шведы-то подустали за двадцать лет воевать супротив русичей. А следом за теплом ветра задули холодны, молочень-туманище змием-драконом вполз, закрыв удобные пристанища в губах и бухтах. Вражины было кидатся к островками, – где там? – да по-над берегу, да в-под горой скалистой ни одной шхеры не видат. Не в-за горами зима, знат, лютая торопится, – струхнули не мало, – да и заключили в конце лета мир с Россией. Слыхали ить все про Ништадтский мир одна тысяча семьсот двадцать первого года?
Тогда ж, петербуржские коллегии скусно думали в-за столами дубовыми, в палатах каменны, – надумали подати поднять, чтоб налоги в казну государственну, по-за крышку полным полнехоньки набить. Ой, ойюшки! Поморцам тяжельче всех пришлосе: возле амбар, мимо дом, подле берегу – всюду пришлось клети возводить, рыбу вялить, солить, бочки засмаливать. Как лёд стат твердучим толщиной в-под аршин, так на санях на Большу Землю мужики возить стали, в торговые ряды становилисе, торговалисе насмерть, – денгу выручат приходилосе.
Мои родители из-за голоду на север-то приехали, надеялись рыбой, пушниной и лесом разбогатеть. Я о ту пору уже не мальцом был, почитай шести лет от роду, мамке помогал по хозяйству, пока отец то в море рыбку промышлял, то товар сбывал в Санкт-Петербурхе. Нас в семье душ двенадцать жило-было, кормилось, любилось. Работы в поле и на подворье всем хватало. Но мамка сказала, что мне следоват пойтить в школу. Аккурат опосля победы над шведом в нашей деревне Унежма открылась по указу царя да при участии Духовной коллегии, иначе Святейшего Правительствующего синода, церковно-приходская или архиерейская школа при монастыре. Предметам обучали нетрудным: грамматике, чтению букваря, арифметике, истории церкви и отечества.
Годом позже выловила артель Унежмы богатую рыбу, – попалась в ярус редкая в Белом море серебристая пикша. Досталась отцу, – повезло, – при дележе улова. Мы с соседями высыпали на берег, едва услышав первый переливчато-торжественный перезвон на колокольне малой приходской церквушки. Он возвещал о том, что звонарь увидел режущую вечернюю волну лодью, вывернувшую из-за Лесистого шхера. Рыбаки сошли на берег, вытащили дары морски. Среди рыбин в отцовской доле я первым из детей увидел пикшу. Обомлел, скажу не шутейно: умет папка в море ходить! Чудовина имела полтора аршина длиной, а на тёмно-фиолетовой спинке подле жабр парусом возвышался желтовато-белый плавник. Черная боковая линия отделяла бело-серебристое отвислое брюхо.
Вечером северное солнце ходит вдоль горизонта долго, поэтому не нужно жечь лучину. Я помогал мамке и старшей сестрице разделывать пикшу. И о, чудо! Из желудка морской обжоры они достали граненую бутылочку темно-зеленого стекла, горлышко которой накрепко было залито сургучом. С ужином спешили, потому ни мало не смущаясь последствиями, женщины отдали диковину мне, так позабавиться возле амбар. На просвет внутри привиделсе трехмачтовый кораблик и свернутый листок потемневшей кожи. Долго я ковырял сургуч ножиком, пока достал до пробки. А дальше – ловкость мальчишеских рук, и любознательность поначалу была удовольствована. Я вытряхнул содержимое бутылки. На землю выпал только рулончик с привязанным к нему ключиком. Парусник остался внутри. Как такой большой кораблик попал туда, догадаться я не мог.
На куске кожи неизвестный пират, – я уверен, что это мог быть морской исключительно разбойник, – нацарапал записку. «Сокровища?» – подумал я, и трясущимися руками поднес её ближе к глазам. Буквы были мелки, но в приходской школе за год читать я всё-таки научился неплохо. Текст гласил: «Неизвестный! Вставь ключик в боковую дырочку на борту парусника, тогда обретешь Счастье»! Я хотел тотчас проделать все нужны советы с этой штукой, но мамка позвала трапезничать. Сунул в-под пазухи секретну бутылочку и помчался в избу.
Лежа потом на лежаках из соломы, я ломал голову, как бы половчее вставить ключик в дырочку кораблика, хитро справшегосе за зелеными гранями. И под засыпание придумал хитрый крючок. Утром, наскоро связав лён в пучки на малом поле, я кинулся к задней стенке амбара, подле которой всегда играл.
Наконец-то ключик попал в дырочку и зацепился там за что-то, щелкнул. Солнце исчезло за внезапно набежавшими тучами, из земли вырос пылевой вихрь. Он подхватил меня и поднял в воздух. А через мгновение я очутился в незнакомом месте, точнее в чужой избе, очень просторной и богатой. Это была квартира, как я узнал позже, профессора Малинникова, ученого, химика из двадцать первого века. Поначалу он принял меня за соседского школьника, которого родители посылали на дополнительные уроки к знаменитости. Трофим Трофимович терпеливо мне объяснял азы этой премудрости, дал тетрадку и чудно перо для письма, заставил писать сказанное. В течение урочного часа я находился словно в дивном сне, и действительно был счастлив. Но выйдя за дверь, снова оказался рядом с амбаром.
С тех пор секретна бутылочка была всегда со мной, в-под пазухи. Так продолжалось некоторое время. Через год мор какой-то целые деревни косил, - и мамке досталось, жалко. Отец горевалсе, поначалу конечно, а потом женилсе третий раз и перевез семью в Холмогоры. Злая мачеха мне не понравиласе сразу. Знакомый дьячок дал совет: «Михайло, иди-ка ты осенью в Питербурх или в Москву, учитса. Там науки по твому уму как раз, новы и ждут молодых сил. Чую ждет тебя большое будущее». Я послушался, все смотрел на березку под окном. Однажды проснулся и обрадовался – береза пожелтела полностью. Пришла моя великая осень. Поклонился отцу и пошел с обозом поморцев в Санкт-Петербурх, держа в-под пазухи стеклянные грани новы жизни.