Василий Тихонович (дед Васька, как мы звали его в детстве) доживал последние дни у своей дочери Анны. Я помню его сидящим на лавочке в тени старой яблони. Рядом на некрашеной доске - последний номер «Сельской жизни» и очки с лопнувшим стеклом. Сухие жилистые руки всё ещё уверенно сжимают костыль, на который он опирается. Иногда он что-то бормочет сам себе, чему-то усмехается.
Он заговаривал и с нами, десятилетними пацанами, спрашивал о чём-то, как нам казалось, само собою разумеющемся. Мы с готовностью отвечали на эти простые вопросы и бежали дальше: нас ждали друзья, удочки, речка…
Мы любили старика. Любили и … слегка побаивались. Когда он был в здравии, никто лучше его не отплясывал «казачка» на шумных и многолюдных гулянках. Для сегодняшнего времени удивительно, но я и мой двоюродный брат Никита пытались подражать ему в этом, тренировались перед зеркалом, а потом лихо шли по кругу на каких–нибудь посиделках под аплодисменты взрослых. К моей досаде, лучше «показать деда Ваську» получалось всегда у Никиты: что поделаешь - внук родной.
В кармане деда Васьки всегда было, чем угостить нас, жующих на бегу: то сочная груша, то пряник, который почему-то вкуснее, чем дома, то горсть жареных семечек. Но было и другое… Не то что дети, взрослые замирали, когда прыгали чашки и прочая столовая утварь под тяжёлым кулаком Василия Тихоновича, если ему слишком активно возражали. В такие минуты мы безоговорочно верили, что ему в пору юности не было равных в кулачных боях.
Достаточно неприхотливый в одежде, он разительно менялся 9 Мая: выглаженный тёмно-зелёный френч с орденом Славы на груди, безукоризненно сидящая фуражка с сияющим козырьком, начищенные ваксой сапоги. Молодецкий взгляд и подстриженные усы делали его неотразимым. Мы знали, что орден Славы – «это очень серьёзно»; что заслужил его дед своей отвагой и кровью во Вторую мировую в боях под Харьковом, где был засыпан в окопе и, контуженный, чудом спасся. Долго лечился в госпитале на Урале…
Мы, любившие «крутиться» между многочисленной родни, на ходу усваивали цеплявшиеся за наши уши фразы, шутки, истории:
- Да в джигитовке «наш Василь Тихныч» и сейчас спуску молодым не даст…
- Да это ж было во время пожара у вдовы Алексеевой, когда Василь Тихныч из огня вытащил шкатулку с её сбережениями! Да там и денег то было, одни разговоры…
И незаметно в наши маленькие сердца входило чувство единения с теми, кто нас растил, жалел, воспитывал. А в этом единении было всё: и любовь, и гордость за свою фамилию, и ощущение безопасности.
Теперь же беспомощный, осунувшийся и какой-то неустроенный старый человек стал нам далёким и непонятным. В его прежде цепком, остром взгляде появилась какая-то … спокойная, осмысленная усталость. Нам его, конечно, было жалко, но что мы знали о жалости в те годы? Пресловутое «а вот жалеть меня не надо»? Это потом, в студенчестве, я внутренне вздрогнул от прочитанных строк Шукшина о том, что «жалость выше нас, мудрее наших библиотек».
Моему деду Роману он приходился родным братом. Дома их стояли не просто рядом, а были обнесены одной изгородью, так что со стороны это выглядело как единое подворье. Василий остался в родительском доме, Роман построил новый. Между их домами дорожка была так натоптана, что даже сильный дождь не мог её размочить.
Теперь же проведывать больного старика приходилось ходить аж на другой край хутора. Но дед исправно носил «кислого молочка», «пресных» яблок и «рыбки». Ловить эту «рыбку» дед выходил рано утром. Я, как ни старался собраться вместе с ним, всё равно просыпал. И когда, гремя ведерком и цепляясь удилищем за кусты репейника, выбегал на берег Кардаила, то безошибочно находил деда по запаху папирос, который вместе с тонким табачным дымком стоял в утреннем воздухе.
Звали деды друг друга чаще по имени, отчеству.
- Дед, а чего ты деда Ваську так уважительно зовёшь, он же тебе брат? – допытывался я, семеня рядом.
И получал немногословный ответ:
- Потому что брат… Сам говоришь…
Однажды Роман Тихонович застал брата особенно притихшим. Всё молчал, изредка кивал седой стриженой головой, потом обронил:
- Роман … дай закурить… Страсть как хочется.
Дед, знавший, что курить больному врачи запретили, тем не менее, и не думал отказывать – шумно захлопал по карманам… Вот напасть!.. Папиросы остались на крылечке, когда обувался.
- Василь Тихныч… забыл я. Правда, забыл… Да и сам курить хочу.
- Ну, ладно. Мне-то поштучно выдают… Контроль!
Придя домой, Роман Тихонович взял забытую пачку «Беломора», жадно закурил. Я стоял в стороне и видел, как он достал из кармана платочек и всё старался что-то убрать с глаз. Монотонно стрекотали кузнечики в пыльной траве, летний ветерок шуршал в листьях вишен.
На следующий день Василий Тихонович умер.
До последних своих дней дед часто возвращался в разговоре к одному и тому же:
- Почему я не сходил за папиросами для Василия? Эх!.. Надо было сходить… Что же это я так?..
Митяшов П.В. Недвижные качели. Рассказы. Издание второе, дополненное. – Волгоград: Сфера , 2017. – 112 с.