Музыка: Греческая молитва "Христос Анести"
Я никогда не видела моря, знаешь, хотя приплыла сюда на большом корабле, а может быть, и не очень большом, я плохо теперь помню, - мне только исполнилось четыре года, когда турки угнали нас в рабство. Иногда вот так сажусь, закрываю глаза, пытаюсь вспомнить маму и не могу. Кто она была, куда сгинула и почему я оказалась в том аду совсем одна, не знаю до сих пор и не узнаю уж никогда.
Восемьдесят лет с той поры прошло, как в последний раз я видела мой родной Крит. И все, что в памяти осталось, так это день проклятый, когда полчища османов, будто саранча, пришли в наши деревни. Не стало домов и садов вокруг, даже чертополох превратился в пепел. Все они пожгли, все вытоптали конями своими. Везде, где ступала нога Паши, лилась кровь и сеялась смерть.
Немногих уберег Господь от погибели, всё больше женщин и детей неразумных. Их и приютил в Святой обители игумен Гавриил. Верили люди, что в Тсанли , среди гор стоящий, не придет Мустафа со своим войском, что спасет их чудотворная икона от его неминуемой кары. Вскоре в монастырь со всего острова стали приходить мужчины, всех их принимал игумен, но были они числом малы против тысяч и тысяч извергов, к вратам пришедших, когда о том прознал Паша.
- Скоро прибудет подмога, надо продержаться день, а вы должны покинуть монастырь, - услышала я в то утро, когда турки начали палить по нам из пушек, – Паша приказал не трогать монахов, ему нужны только повстанцы, но если он узнает, что вы помогаете нам…
Человек по имени Михаил долго убеждал игумена, покинуть Святую Обитель, но тот отказался.
- Если им нельзя убивать монахов, - ответил игумен, - значит, я могу без страха выйти на стену, а пока они решат, как поступить со мной, твои люди успеют занять вышки и бойницы. Прикажи достать из погреба ружья и карабины.
День тот был страшен и длился, как век. К его исходу игумена, бездыханного и обескровленного, снесли вниз со стены. А вместе с ним Михаила и многих еще мужчин. Двух из них, братьев, положили рядом - были то его сыновья. Поднялся крик. С месокумьи прибежала старуха и бросилась наземь. Долго ревела она над ними, припадая то к одному, то к другому.
А на утро в монастырь пришел человек. Был он молод, высок ростом и одет во все черное. Мужчины обступили его со всех сторон и стали спрашивать. Он снял пецу , из-под неё на плечи упали волосы длинные и черные, как земля. Оказалось, то была девушка.
- Никто не придет, - сказала она, - турки на всех дорогах, у них тридцать пушек и две гаубицы, к нам не подойти.
Вдруг расступились мужчины, старуху пропуская, что плакала над мужем и сыновьями.
- Отец? – девушка обняла старуху за плечи.
- И Гирос! - сказала старуха и заревела в голос, - и Антониос!
Они стояли посреди двора, обнявшись, долго-долго, а я смотрела на них во все глаза и боялась пошевелиться. Вскоре старуха вернулась в месокумью к раненым, а девушка осталась одна. Тут-то она и приметила меня за телегой.
- Как зовут тебя? - спросила она и присела на корточки рядом.
- Элени, - ответила я, крепко держась за колесо.
- А меня - Пелагия, - девушка положила мне руку на плечо, - хочешь есть?
Я кивнула.
- Пойдем, - она взяла меня за руку и повела в трапезную.
Я ела хлеб, запивала его козьим молоком, и ничего вкуснее, мне казалось, быть не могло. Вокруг сидели монахи, мужчины, женщины и дети. Все ели молча и не смотрели друг на друга. Вдруг один из них, Костис, что был предводителем, встал и сказал:
- Пелагия принесла дурную весть, - все прекратили есть и воззрились на него, - турок много больше, чем нас, среди них албанцы. Подмоги не будет.
- Они нас всех перебьют, если не сдадимся! – вскочил на ноги молодой Спирос, до прихода османов он был пастухом в нашей деревне.
Все зашевелились и заговорили разом.
- Ты думаешь, они пощадят нас после того, как мы убили столько их солдат? – услышав Пелагию, люди снова замолчали, - Ты забыл, кто такие янычары? Я напомню тебе! Это каратели, убийцы и насильники! Они сожгли твою деревню, погубили твоих сестер! Ни одного критянина нет, кто не похоронил бы родителей, сестер и братьев, принявших смерть от османской сабли! Я потеряла отца и двух братьев в один день! Мать – все, что осталось у меня, я им её не отдам!
- Пелагия права, - Костис встал рядом, - завтра турки пойдут на штурм, они не угомонятся, пока не вырежут всех. Ни женщин, ни детей, ни монахов теперь они не пощадят.
- Что ты предлагаешь? – человек, которого все звали Димос, поднялся со своего места и встал против него, положив руки на рукоять сабли.
- Сражаться! – ответил Костис, не моргнув глазом.
- С янычарами? – молодой Спирос глядел на него так, как будто тот - умалишенный.
- С янычарами, - Костис был спокоен, - с албанцами, со всеми, кто придет по наши души.
- Пелагия сказала, у них пушки и гаубицы, - Димос пригладил усы.
- А у нас полный склад пороха, - ответил Костис решительно.
- Замерзла? – спросила Пелагия, когда все угомонились и разбрелись по кельям.
Я покачала головой, хотя мне было зябко. Она сняла зипун (под ним были темная мужская рубаха и жилет, а за поясом торчал нож), накрыла меня и приобняла. Стало так хорошо и спокойно оттого, что кто-то был рядом, что я так и заснула у неё на руках и проснулась лишь от грохота такого, что задрожали все стены и лавка, на которой я спала, повалилась на пол, и я вместе с ней. Опять поднялся крик и плач.
- Турки пробили стену, - крикнул кто-то.
- Уведите женщин и детей, - приказал Костис.
Все бросились на задний двор. Я услышала, как старый монах сказала ему:
- Заприте двери, а мы останемся здесь и встретим их.
Костис кивнул и ушел вслед за всеми.
- Пойдем, - Пелагия взяла меня на руки.
Прежде чем тяжелые двери закрылись за нами, я успела увидеть, как монахи и несколько мужчин встали против входа с саблями и ружьями в руках и принялись молиться.
На дворе было народу множество, и крик стоял такой, что никто и не заметил, как османы пробили главные ворота, и армия янычар ворвалась в монастырь. Первым шел настоящий великан, он был больше всех других мужчин, и наших, и турков, но не был похож ни на янычара, ни на албанца, хоть и одет на их манер в темный дзагшин , зеленый кафтан и широкие сапоги. Он не носил бороды и шел с не покрытой головой , а его белые волосы были заплетены в тугую длинную косу, в руках он держал ятаган . Великан рубил им всех мужчин, что на пути его вставали, и шел к Костису. Головы летели наземь, кровь лилась со всех сторон, а он все шел и шел вперед с саблей в руках.
- Мама! – окликнула Пелагия, и старуха подбежала к нам, - Возьми девочку и беги на мельницу!
Она отдала меня ей в руки, подняла ружье и прицелилась как раз в тот момент, когда великан выбил из рук Костиса саблю. Прогремел выстрел. Осман встал, как вкопанный, и опустил ятаган.
- Склад! – скомандовала она, и Костис бросился прочь.
Великан сделал шаг к нему, но Пелагия выстрелила вновь. Тогда он поднял ятаган и пошел на неё. Старуха спешила к задним воротам и не видела того, что довелось увидеть мне. Сабля турка врезалась Пелагии прямо в плечо и остановилась посреди груди, когда во дворе прогремел взрыв, и стены похоронили их обоих.
Я вся онемела, хотела сказать старухе, что видела, но не смогла. Не было у меня, дитя неразумного, слов.
Вырастила она меня, как внучку родную, как если б у сына её дитя свое было. Как если б у тебя было дитя.
Ты пришла забрать меня?
- Я пришла тебя проводить.
А ведь я знала, что ты придешь, я ждала тебя.
- Да.
Внуки говорили, что я совсем из ума выжила, а я им отвечала: «Вы не глядите, что я дряхлая слепая старуха, я знаю, она придет, Пелагия придет за мной».
И ты пришла.
Историческая справка: на момент штурма монастыря Аркади в нем находились 260 мужчин и около 700 женщин и детей. Игумен Гавриил Маринакис был убит на стенах монастыря. Константин Ябузакис взорвал себя и склад с порохом. Спирос Олимпиос героически погиб в бою. Я.Димакопулос был казнен по приказу Мустафы Найли Паши 10 ноября 1866 года. В общей сложности при обороне Аркади погибли 845 человек. Хариклиа Даскалаки, жена Михаила и мать Гироса и Антониоса, также погибших, стала одной из немногих выживших, как и маленькая девочка по имени Элени.
В 1930 году архиепископ Тимофеос Венерис установил в монастыре Аркади памятную лампаду с надписью: «Пламя, которое освещает стены этого склепа, тот божественный огонь, в котором жители Крита погибли за свободу».