Чудовищный рыцарь как скала возывышался на ристалище перед королевской трибуной, ожидая следующего ответа на свой вызов. Я оглянулся на оруженосцев – Готрик и Одомар, видно, прочли что-то особенное в моих глазах и застыли, ожидая приказаний.
– Неси бахарское седло. И дорожный плащ, – бросил я Готрику. – А ты, – это уже Одомару, – расседлай Назира. – И, когда он стащил большое турнирное седло со спины жеребца, добавил: – Унеси в шатёр. А мне подай чекан.
Одомар чуть помедлил, видно, от удивления – чекан, смертоносный боевой молот, никогда и никому не служил оружием турнира, однако бросился с седлом на плече вослед Готрику. А тот уже тащил из шатра бахарский арчак с длинным серым велеисом – одеянием далеко не парадным: только маленький герб на левом плече служил ему – и мне – особой приметой. Пока я пристраивал плащ поверх лат, Готрик заново оседлал Назира, а Одомар принёс и закрепил справа у седла моё излюбленное оружие смертельной ближней схватки. Поднявшись в седло, я расправил велеис и прикрыл им простое, лишённое высоких лук седло, а ещё в последний момент, словно по наитию, расстёгиваю пряжку на шейном ремне щита. И, взяв копьё, выезжаю на поле.
Рыцарь-убийца ни на йоту не шелохнулся, когда я ткнул его щит стальным наконечником пики. Всё вокруг, кроме длинной вытоптанной полосы земли посреди турнирного поля перестало существовать для меня – и король Теофил в своей ложе, и вельможи с дамами вокруг него, и притихшая толпа у ристалища. Только, что называется, краем уха слышу я возгласы всезнаек-герольдов: «…Сар Тидрек из Грюнвика… прозванный Бахарцем… вызов на смертный бой…» Я выезжаю на рубеж – и взмах маршальского жезла пускает время вскачь!
Гремит земля под копытами чудовищного жеребца великана в матово-тусклых латах – я даже не слышу, как обычно, поступи своего Назира и несусь вперёд, словно лечу во сне. Вот они, передо мной – двое чудовищ одно на другом, с непомерной длины пикой. Момент атаки – и, перебросив копьё через голову Назира, я склоняюсь на луку так низко, как никогда не смог бы сделать, сидя в нашем готийском седле, и чуть не за спину отвожу руку со щитом, едва ли не выпуская поводья. Рвущий удар отдаётся дрожью во всём теле, до самых устоев хребта, и срывает щит прочь с наручных петель, – будь шейный ремень застёгнут, он бы и меня вытащил из седла, – но Назир и я проскальзываем под пикой великана!
Во всякой иной схватке промаха копьём и потери щита было бы довольно не для одного – для двух поражений. Но только не в этой! И мой удар ещё за мной. Я распрямляюсь в седле, и, развернувшись назад так, как только позволяет лёгкое бахарское седло, с маху бью великана копьём в висок, подхватывая его на упор левой руки – хоть я едва ли сейчас чувствую её.
Удар достигает цели!
Любому другому он вышиб бы мозги, но только не моему противнику. Вертится на острие сорванное с шарнира забрало, – «мельницей» сбрасываю его в сторону, – а он, как ни в чём не бывало, скачет к краю поля, к рубежу новой атаки! Но теперь все, от короля Теофила до последнего мужика-зеваки у ограды, видят его лицо. «Это же нелюдь! – слышу я сквозь толщу шлема голос короля, способного докричаться до каждого из нас даже в разгар битвы. – Кончайте с ним!» Теперь бы не попасть под арбалетные стрелы стражи, – проскальзывает мысль. Нет, этот… это творение злых чар сегодня – моя добыча! Даже если теперь вместо щита лишь плащ – и маленький герб на нём – прикрывают мне грудь.
Вновь надвигается чудовищный всадник на чудовищном, покрытом сталью коне. Я несусь ему навстречу, но теперь удара его копья, а оно длинней моего фута на два, мне никак не избежать! Разве что… И вместо серого пятна в обрамлении краёв шлема я целю в пасть жеребца-дракона. И чуть ниже… Удар – и, выбросив вверх рукоять вонзённого в цель копья, я ещё глубже, чем в первый раз, ныряю за шею Назира, рискуя подставить его под оружие врага. Оно пролетает мимо – но тут же что-то рвёт меня за шею с седла. Это копьё Серого рыцаря вонзилось в плащ! В последний миг латной перчаткой «с мясом» отрываю застёжку. Наверное, сейчас мой велеис, как знамя, реет у меня за спиной на вражеском копье, но некогда оглядываться – рука, освободившись, привычно выхватывает из-под седла чекан.
Бледно-серый конь с головой, почти оторванной моим копьём, оседает, будто зарываясь в землю – как вепрь или тур, сражённый на бегу рогатиной егеря. Но его всадник ровно опускается на ноги – будто огромное животное колдовским манером исчезло под ним, – и уже тянется за мечом! А вот этого ты не ждёшь, убийца! – взмах, и гранёный боёк чекана по самый обух вбит в освобождённое от забрала серое нечто туда, где должна быть глазница – есть она, нет ли, я не успеваю разглядеть.
Только пролетев мимо на быстром, как ветер и верном, как собственная рука, Назире, я оборачиваюсь, и вижу, что проклятый идол твёрдо стоит на ногах, хоть из-под кромки шлема и торчит в сторону двухфутовая рукоять моего чекана. И в руке его – меч, длиной клинка не уступающий тем двуручным гигантам, с которыми стережёт тронный зал короля Теофила его гвардия. Да уж, воистину не вышибить мозги тому, у кого их, по милости Кукольника, отродясь не бывало! Прыснув хрипом – сейчас он заменяет мне человеческий смех – этой своей шутке как девизу грядущей схватки, я снова поворачиваю Назира и обнажаю свой меч. Так тому и быть: пусть старый добрый клинок решит невероятный этот бой!
Голем-великан метит навстречу мне острием гигантского меча, словно цельнокованой пикой, то ли в забрало, то ли в горло. Конём мне его не стоптать, значит, пустим в ход одну лишь острую сталь. Только бы не пропустить миг атаки! Вот он, – и острие великаньего клинка скрежещет по гарде и пяте моего меча. С лязгом я отталкиваю его оружие, занося свой клинок – хватит ли силы в замахе? И с тем звуком, который только и может вырваться сейчас из моей глотки, бью наотмашь – и назад, во всё плечо! Лязг сменяется треском, и в руке моей – один лишь эфес: клинок сломался в пяте о крепкое как щит ребро наплечника. Вот только до этого он рассёк чудищу шею!
Но и обезглавленное, его тело продолжает стоять!
Выпустив из цепенеющих пальцев то, что осталось от славного моего меча, подымаю забрало и срываю подбородник. Мне уже случалось, вырвавшись из схватки, ЕСТЬ воздух, но никогда я ещё не ощущал его ВКУС! Замечаю теперь, что творится вокруг: за пределами поля стоит такой гам, будто там идёт резня как во взятой штурмом крепости! Вот и королевская стража вместе с оруженосцами бежит к безголовому чудищу, да, кажется, и ко мне. Нет, право, это дело стоит закончить. Подъезжаю к мёртовому остову моего противника, спешиваюсь – кто-то, кажется, Одомар, берёт Назира под уздцы, – и наклоняюсь к тому, во что вонзился мой чекан. Крепко наступив ногой, вырываю мой честный молот из этого паскудства и с размаха всаживаю истукану в наколенник, разнося в клочья его и то, что под ним. Потом крепкий толчок плечом в рёбра – или что там Кукольник упрятал ему под латы, – и колдовская плоть наконец валится наземь. Кончено!