Окуджава и Горленко. Путы, что не разорвать

Анпилогова Ксения
Признаться, мне всегда было больно даже читать об изменах. И обычно я автоматически обвиняла во всём  того, кто бросал семью, предаваясь страстям. Всё изменила история этих людей. Чем больше я узнавала про них, тем больше понимала – судить влюблённых не вправе никто на свете, ведь в любви все поступки чисты. Надеюсь, после прочтения с этим согласитесь и вы…

«Совсем один в той странной тишине»
«Видимо, я выполнил своё предназначение…, – с грустью размышлял 57-летний Булат Окуджава.– Много лет: если писал – чернилами сердца, если  пел, – так на разрыв аорты. Что теперь я могу дать людям, если восьмой год в голову не приходит ни строчки?! Я даже снова забыл на даче гитару, а ведь раньше был с ней не разлучен. И вообще…». Его мысли прервал звук поставленной на стол чашки. Ольга, заметив, что муж даже не взглянул в её сторону, налила кофе и, вздохнув, вышла из комнаты. «Вот, как бывает, – вошла, а сердце в ответ даже не ёкнуло», – подумал он, пригубив кофе, показавшийся ему безвкусным. После обеда Булат Шалвович вдруг вспомнил, что сегодня ему всё же придётся поехать в Институт современного законодательства, чья администрация буквально умоляла его о концерте. «Ничего не попишешь», – посетовал он и стал искать ключи от машины.

«Только нам пока далече до пронзительных высот»
«Да ведь ему совсем не хочется играть!» – отметила про себя внимательная Наталья Горленко, слушая выступление Окуджавы за кулисами того института. «Хотя поёт всё равно замечательно. А голос! Такой же, как на пластинке: будто надтреснутый, проникающий в глубину души….Ой, меня же вызывал директор!» Вернувшись на рабочее место после, Наташа едва не вскрикнула – на её кресле с её гитарой сидел Булат Шалвович в окружении жадно слушавших его девчонок. Когда закончилась песня, они, словно сговорившись, заболтали наперебой:  «Булат Шалвович, вы не слышали, как наша Наташа поёт?.. Многое потеряли!». От смущения и без того робкой 26-летней девушке хотелось провалиться сквозь землю… Наташа пулей выскочила из комнаты, простояв в коридоре до тех пор, пока Окуджава не пошёл к выходу.
– Ты почему хотя бы не взяла его телефон?! – строго сказала подошедшая к ней заведущая Ленка.
– Да ни к чему это…, – нерешительно ответила Наташа.
– Он же пообещал нам тебя послушать! Беги немедленно, пока не уехал! Тебе это нужно, ты же мечтала выступать на сцене! – сказав это, Ленка сильно толкнула её вперёд.
Пока девушка неслась по коридору, перед её глазами возникло лицо музыканта. «На нём та же печать сиротства, что и у меня», – подумала Наташа, уже выбежав на улицу. Увидев её, Окуджава вышел из салона машины:
– Садитесь. Куда вам ехать?
Она, сама страшась радости, что охватила всё её существо при взгляде на этого человека, уже готова была сказать: «Вы же такой, как и я! Хоть на край света!» Но, вспомнив, что уже поздно, и заволнуется её муж, едва слышно промолвила: «Меня ждут...». Лицо поэта стало растерянно-мрачным: «Понятно…Вы хотели, чтобы я вас послушал? Вот мой номер – позвоните, как будете готовы». 

«Жизнь моя связана с вами отныне»
Она позвонила… Спустя полтора года после той встречи. После окончательно затвердевшего осознания, что она больше не может быть рядом с мужем. Что больше нет сил обманывать себя, ведь за Сергея она вышла по наказу матери. «Ну чего тебе ещё надо?! Заботливый, воспитанный, умный. Хватит ждать у моря погоды! Иначе навсегда останешься одна», – говорила та, не оставляя дочери никаких путей отступления. Набрала номер Наталья после потери драгоценного, безумно желанного ребёночка… Она верила, что с появлением малыша исчезнет её душевная неустроенность, отойдут на второй план грёзы о сцене. Тогда бы она успокоилась и была счастлива, сосредоточившись на семье. Но…всё случилось, как случилось. Вместо счастливых забот молодой мамы – осенняя Москва, в которой пережить глубоко женское горе ей было просто невыносимо. Наталья сутками лежала на диване, даже не пытаясь выкарабкаться из поглотившего её отчаяния. В очередной раз, бездумно разглядывая комнату, её взгляд остановился на телефонной книжке. Листая, в глаза бросилась фамилия «Окуджава». Сердце ёкнуло: «Нужно позвонить... Он поможет! Он не откажет написать для меня песню! Он поймёт меня, и мне станет легче», – подумала она, вспомнив его грустное лицо. «Успеете к половине первого в Центральный дом литераторов? У меня будет двадцать минут», – сказал музыкант, словно не удивившись. Из шкафа на кровать Наташи полетели юбки, брюки, блузки… Глядя на них, она вдруг поймала себя на мысли: «А ведь я очень долго была совершенно равнодушна к тому, во что одета». Голубые джинсы, любимая «испанская» кофточка с фигурным вырезом, на шею – кулон из серо-голубого агата в виде свечи… В тот вечер они проговорил 20 минут, затем час, два… – так, словно всегда знали друг друга. Булат Шалвович действительно мог понять её горе, ведь он сам пережил смерть не родившейся дочери. Третья встреча с Натальей произошла у него на даче, 10 декабря. Из-за обильного снегопада ей пришлось остаться там на ночь. Они играли – в снежки, «догонялки» – пили вино и читали друг другу стихи. Он – свои, она – с юности обожаемого Лорку… На следующее утро, едва переступив порог дома, Наталья услышала настойчивый телефонный звонок: «Ты ушла, и словно душа вместе с тобой ушла, понимаешь? Вдруг чудеса ещё бывают на земле, и ты приедешь?» На другом конце провода без колебаний ответили: «Приеду».

«Все влюблённые склонны к побегу»
Трясясь в купе очередного поезда, Наталья поймала себя на том, что с сидящим напротив человеком, который был старше её на 31 год, ей гораздо легче и светлее, чем с любым сверстником. Если до встречи с Булатом Шалвовичем она чувствовала себя «чужой на празднике жизни», с ним всё это куда-то ушло. Ведь он умел видеть красоту даже в самом обыденном и охотно делился ею с ней. К тому же, сбылась её детская мечта – наконец-то она могла выступать! И даже больше – выступать вместе с любимым человеком. С концертами они исколесили всю страну: Питер, Сибирь, Харьков, Таллинн, Баку, Крым… «Это ли не предел счастья?» – довольно думала Наташа. – «Вторя словам песни, быть согретой его взглядом даже на сцене, а, выступая одна, знать, что там, за кулисой, он переживает за меня ещё больше». Не менее счастлив был и сам поэт. Ему снова хотелось жить, мечтать. Но самое главное – Окуджава снова стал писать стихи... Каждый раз он хватал за руку любимую и говорил: «Птичкин (ласковое прозвище, которое ей дал Окуджава)! Ты не поверишь: стихи пошли!» И спустя мгновение хвастался, словно мальчишка:
Эта женщина! Увижу и немею.
Потому-то, понимаешь, не гляжу.
Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю
и к цыганкам, понимаешь, не хожу.

Для пары это было поистине сумасшедшее время. Почти два года они вели «подпольный образ жизни», скрываясь от глаз посторонних. Из-за этого их любовь проходила в дороге, в бесконечном мелькании телеграфных столбов и видов за окном. Но, казалось, двоих такой образ жизни более, чем устраивает – за исключения моментов, когда приходилось возвращаться в Москву… В столице всё было другое. Мучил вопрос: «Что же будет дальше?». Пронзали влюблённых и острые иглы сомнений: «Такая разница в возрасте…». Но сильнее всего изводило осознание того, что никакие они не свободные – обоих дома ждут встревоженные взгляды, немые упрёки, обиженные голоса близких людей. От всего этого могли дать трещину даже самые крепкие отношения…

«Две вечных дороги – любовь и разлука – проходят сквозь сердце моё…»
Первой попыталась что-то изменить Наталья. Конечно, Сергей чувствовал, что в её жизни кто-то появился, но старательно делал вид, будто верит – в эти выходные она едет в Питер, к одной подруге, в следующие – на дачу к другой... И от его смирения она чувствовала себя намного хуже, чем если бы он вдруг разразился обвинительной тирадой. В какой-то момент врать дальше стало невмоготу. Усадив мужа напротив себя, она всё ему рассказала. Обострённая совестливость и чувство ответственности перед семьёй не давало поступить так же Булату Шалвовичу. Не один раз он: утром уходил от Ольги, а вечером, слыша всхлипывания жены, или известия, что заболел сын Антон, возвращался. Не меньше раз пытался порвать он и с Натальей, «расставаясь навсегда». Так продолжалось долгих пять лет… Но когда Булат Шалвович в очередной раз приехал к ней и ликующе произнёс: «Я свободен. Теперь абсолютно точно, Птичкин!», у Наташи в голове промелькнуло: «Опять всё сначала? Я больше это не вытяну». «Мне будет очень тяжело без тебя, но видеть твои метания ещё тяжелее. Возвращайся к семье. Насовсем», – сказала она, а через пару дней уехала в Швейцарию.

«А старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают»
Спустя несколько лет после их расставания в одном литературном журнале Наталья прочла до боли знакомые строки: «Улыбка женщины одной, единственной, неповторимой...». «Боже, тот самый стих, что однажды с таким волнением посвятил мне!» Строкой ниже она прочла: «Посвящаю жене Ольге». Наташа, грустно улыбнувшись, всё приняла и простила. Гораздо больше её огорчали стихи Булата Шалвовича, посвящённые старости и смерти. Наташа словно чувствовала, когда он болел. В такое время ей самой становилось физически плохо, снились жуткие сны. И 11 июня 1997 года один из таких снов оказался вещим: на следующий день она узнала, что поэт умер в военном госпитале Парижа… До конца с ним была рядом верная Ольга.
На его могилу Наталья положила бархатную розу – его любимого красно-чёрного цвета. Наталья Горленко, по признанию в интервью, считает встречу с Булатом Шалвовичем самым счастливым, что случилось в её жизни.

Невозможно забыть то, что любимо.
Медленный огонь, огонь, зажжённый любовью.
Как похожи наши судьбы, эти песни, эта боль и эти вечные дороги...
Медленный огонь. Огонь, зажжённый любовью...