.Глава 5
Вслед за императрицей Елизавета вошла в большую комнату, с окнами, выходящими в зелёный садик. Это и была фрейлинская. Цесаревна едва удержалась от замечания, угодив «в прошлый век». Первое, что она увидела, были лавки, покрытые красными и зелёными (любимые цвета Анны) коврами. Лавки тянулись вдоль стен, расписанных яркими травами, цветами и птицами. Сводчатый потолок изображал небо: на синем фоне сияли все светила одновременно: солнце, луна и звёзды. На полу лежали толстые красные ковры. Старомодные «косящие» окошечки были распахнуты, впуская в сумрачный покой солнечный свет. На лавках сидели девицы, принадлежащие к знатным фамилиям, и усердно пряли. Не трудно было догадаться, что это они распевали русские песни фальшивыми голосами. Елизавета сразу узнала старых знакомиц: княжна Варвара Черкасская, четыре графини Ягужинские, четыре графини Салтыковы, Дохтурова и Мельгунова. При входе имперарицы и цесаревны, фрейлины встали и глубоко по-русски, поклонились. «Средневековье какое-то, - подумала цесаревна… - если бы батюшка восстал из гроба и увидел это позорище? Слава Богу, что он не видит».
- Вот они, - обратилась царица к гостье. – Тут далеко не все, и я могу принять на службу ещё двух-трёх дармоедок. Пока думаю вот, кого удостоить высокой чести. Понимаешь ли, от них толку – ни шиша! Они ведь, по милости твоего отца и матери, так разбаловались, что им бы лишь вертеться, да задирать юбки перед любым мужиком, хоть бы и перед солдатом. Но у меня этого не будет! Не допущу! Я их всех замуж выдам непорушенными, поскольку они в этом мне поклялись, что они все ещё непорочны. И чтобы не кормить даром всю ораву, я приучаю их к работе, как было при дедушке с бабушкой, Алексее Михайловиче и Марии Ильинишне, вечная им память, на Верху, - Анна широко перекрестилась. – В их времена девки дворские сидели за рукодельем, а чтобы не скучать царице, распевали приятно. Но эти! – она с презрением привычно махнула ручищей. – Эти нонешние девки не хотят ни петь, ни работать! Вишь ты, точно воды в рот набрали! Я их за леность и глупость наказываю: отправляю в прачечные солдатские портки мыть. И накинулась на дрожащих девиц, дочерей первых вельмож империи. - Отчего вы петь перестали, бездельницы? Вот я вас! Пойте, а не то всех погоню в прачечную на неделю, чтобы ручки свои белые до мозолей стёрли, дряни! Варька! Ты, дура, старшая! Запевай!
Княжна Черкасская вспыхнула под взглядом нового лица - Елизаветы:
- Прости нас, государыня-матушка, - пропищала она, - зело устали, да и охрипли. Рады бы потешить тебя, да не можем.
Анна вскинула брови:
- Что ты говоришь?
- Все охрипли, ваше величество, потому как раз по семь перепели все песни, какие знаем, смилуйся, не вели казнить.
- Ах вы, мерзавки! Голосу не хватает, так войте, что ли, но только по-русски. Я пока добрая. Варька, запевай!
«Христос-бог, она называет княжну Черкасскую Варькой и дурой, - обомлела Елизавета. – Чего тогда ждать? На что надеяться? Княжна, похоже, до смерти запугана, как и все остальные. Надо бы сыскать предлог как можно скорее убраться отсюда».
- Садитесь и пойте! - тем временем прогремела царица. – Пойте! Пойте! Не то отхлещу по щекам!
Судя по реакции фрейлин, это не было пустой угрозой.
Девицы заняли свои места и завели срывающимися, писклявыми голосами:
«Во саду ли, в огороде… »
Царица хлопнула в ладоши:
- Громче!
Фрейлины заверещали пронзительными голосами, сдерживая кашель, но это не каждой удавалось. Выходила ужасная какофония, но царица самодовольно улыбнулась.
- Теперь – в уборную! – скомандовала она Елизавете.
Вся фигура Анны дышала крепостью, необоримой силой и властью медведицы, сорвавшейся с цепи. Царица снва открыла дверь самостоятельно, отпихнув локтем лакея-арапа. В следующей просторной горнице, куда попала Елизавета, присутствовала та же азиатская роскошь, что и в опочивальне. Туалетный стол поражал своими размерами и множеством предметов туалета из чистого золота. Тут были флаконы и флакончики с духами, баночки с притираниями, пудреницы, мушечницы, пуховки, щётки и гребни для волос, ножницы, пилки, щипчики. Глаза разбежались! Елизавета громко выразила восторг, но удивлению не было предела, потому что тут же стояли тазы из чистого золота и даже уринники. В уборной тоже висели клетки с птицами, а под ногами сновали кошки и собаки в драгоценных ошейниках. Одна из собачек подбежала к Елизавете, принюхалась и завиляла хвостом. Цесаревна нагнулась к ней, чтобы погладить. Собачка вспрыгнула к ней на руки и лизнула в нос.
- Цытринька благосклонно тебя встречает, - заметила императрица. – Она моя любимица и прибыла сюда из Митавы. Я доверяю её нюху, так что тебя сегодня не обижу. Можешь держать её на руках, пока не насидится.
Сказав это, Анна развернулась всем корпусом и зычно позвала:
- Эй, кто здесь!
Тотчас откуда-то выбежали и принялись низко кланяться царице человеческие существа самой чудной наружности. Цесаревна в толк не могла взять, почему здесь эти грязные бабы, одетые в деревенские сарафаны, карлицы, тоже грязные с головы до ног, но одетые по-городскому, в фижмах на китовом усе, на высоких каблуках, и арапки в ярких тюрбанах, скалящие белые зубы? Только две девушки в придворных платьях, но почему-то босые, тихо вошли и встали возле нахтиша, держа в руках золотые ножницы и тазик.
- Здравствуй, раскрасавица-матушка! Здорово ли живёшь? – голосила экзотическая компания. Ползая вокруг повелительницы, дурки толкались, пытались пробиться к ней, чтобы облобызать ей туфли или подол халата.
- Здравствуйте, дуры! – приветствовала их императрица. – Вы мне понадобитесь, а пока садитесь по углам, ждите! Или нет, лучше проваливайте за дверь, а то напугаете цесаревну. Пошли вон!
- Не гони нас, матушка, не лишай милости! - заныли бабы. – Да как же мы без тебя-то?
- Брысь! Эй, Марья Юрьевна, ты тут, что ли? И цесаревнины девки тоже с тобой? Ну, коли так, то поверни в дверях ключ и за дверями смирно дожидайтесь!
Вмиг дурки и босые прислужницы, вымелись из царицыной уборной. Анна тяжело опустилась в кресло.
- Садись и ты, - велела она Елизавете, - вот сюда, на стул. Господи, Боже ты мой, я вот гляжу на тебя и глазам собственным не верю - а ты ещё не замшела у себя в деревне! Выглядишь хорошо, пышна и румяна! Сколько же тебе лет? – она просверлила гостью тяжёлым медвежьим взглядом – Молчи, я сама скажу. – Анне явно была не по душе красота молодой родственницы. И хороша же! Если бы не красота, не молодость и не популярность соперницы, то Анна предпочла бы махнуть на неё рукой. Как и на то, что девка сия по материному, то есть, по Катькиному «Тестаменту» - наследница российской короны. Правда, впереди неё есть кильский ребёнок, сын её покойной сестры, живущий с отцом в Голштинии, за границей и по верисповеданию лютеранин. Значит, отрезанный ломоть. Не может лютеранин занимать православный престол, значит, отпадает. Но девка Елизаветка! Лучше бы эта рыжая красавица умерла, или постриглась в монахини, а так надо с ней ещё возиться, устраивать её будущее замужество, чтобы удалить в один из германских нищих двориков. Вряд ли она на это добровольно согласиться! Придётся применять силу и, прежде всего, подвергнуть здесь унижению, чтобы узнала и приняла своё место. Всё это было решено зарание, и посему царица медлила, приглядываясь к прекрасной гостьей, высматривала, откуда начнёт «рвать жертву». От мрачного взгляда Анны по спине цесаревны поползли мурашки. – Тебе двадцать один год, - изрекла, наконец, царица. – Уже старая дева, по годам, так пора на старый пень садиться. Давай-ка, государыня-цесаревна, поговорим по правде. Между нами не должно быть никаких недомолвок. Ты мне двоюродная сестра, но ты же ведь, по рождению-то - байстрючка, солдаткина дочка! Тебя во время дядюшкиной свадьбы с Катериной к родителям привенчали, сим, значит, вроде как бы узаконив. Истинно так! – Она помахала перед лицом цесаревны толстым пальцем. - Я всё помню!
Елизавета, как в омут с головой, решила броситься в битву.
- Ваше величество, - мягко начала она, - я осмелюсь напомнить вам, что родилась в год Полтавской виктории, в те дни, когда победоносные войска наши вступали в Москву с триумфом. Осьмнадцатого декабря это случилось, и в тот же день мой отец, отложив все торжества, прибыл к постели матери и признал меня своим ребёнком. Значит, мне полных двадцать лет, я человек вполне взрослый и самостоятельный. Мои отец и мать оставили мне хорошее наследство, вотчины, с которых имею доход. Я научилась жить самостоятельно и вполне преуспеваю. Если вашему величеству угодно посетить моё любимое Александровское, то милости просим! Я устрою вам великолепный приём.
Моя мать была отцу не просто законной супругой, но венчанной по всем правилам в Успенском соборе, самодержавной императрицей! Перед кончиной она учредила мою сукцессию на наследство, третьей по очереди, то есть после племянника и старшей дочери Анны с потомством. И тот, и другая - уже не с нами, они у трона Всевышнего молятся о нас. Маленький сын сестры Анны растёт лютеранином… Ваше величество, ныне Бог распорядился в вашу пользу, и я спешу уверить вас в своей верности и прошу для себя милостивого отношения. Мои отец с матушкой были добры к вам, так и вы будьте добры к осиротевшей кузине, станьте мне заступницей и советчицей, какой была бы мудрая старшая сестра. – Проговорив эти слова, цесаревна встала и опустилась на колени, но Анна не дала ей поцеловать руку. Она с неженской силой оттолкнула девушку.
- Что ты говоришь? – злобно прошипела цариа. – Кто это был ко мне добр? Ха-ха-ха! – прокаркала она. – Дядюшка-батюшка государь выдал меня, молодёшеньку, за хилого немца, а потом, как он загнулся, так и отправил подыхать на чужбинушку, горькую зозулю-вдову! Ох и натерпелась я от дяди, и от Меншикова, живя без гроша в кармане! Одна радость была, вырваться в Петербург, но дядя с Меншиковым меня оттуда поганой метлой назад гнали, изверги! Все передо мной задавались, и ты, в том числе. И ты! – сверкнув глазами, царицв выставила толстый палец. – Молчи! Не перебивай! Твоя мать, Катерина… гм, признаюсь, она меня не оставляла, поддерживала на сиротстве, ссужала деньгами. Не будть бы она дурой, да туши бы она, - Анна громко хихикнула, - угли, которые тлели у ней между ляжек, она бы по мужнему завещанию заняла трон. По той же дурости мать твоя спилась и померла раньше срока. И вот теперь ты свалилась мне на руки! Так и быть, я буду тебе другой матерью! Из моих рук ты получишь мужа, если ты не станешь и дальше баловаться! О тебе ведь много чего говорят. В первую очередь, что ты своевольна и легка с мужским полом. Ты и покойного Петрушку развращала, и путалась с Сашкой Бутурлиным, и с Сенькой Нарышкиныи, да и теперь о тебе криком кричат, что ты блудно живёшь. В донесениях иноземных резидентов и то проскальзывают о тебе пакости. Так вот, прикзываю тебе – исправься! Я даю тебе время на это, и не погоню пока тебя замуж за первого встречного заморского принца. Живи там, где и живёшь, но это только при одном условии, повторяю: если ты не станешь баловаться! Тогда смотри у меня! Спуску не дам, запру в монастырь, не посмотрю, что ты дядюшкина поросль! – Анна строго погрозила кузине пальцем. – Замуж пойдёшь, как только появится подходящий жених, и не пикнешь, кстати, уже имеются некоторые кандидатуры. Кстати, это твоё Александровское, материнское наследство? – вдруг живо поинтересовалась Анна.
- Материнское, - прошептала огорошенная её предыдущей речью Елизавета. – Я влюблена в это место! Ах, какая там красота, ваше величество! Какой лес! Дивная охота! Отличное место для того, чтобы укрыться от всего мира. Разрешите мне, и я с радостью останусь навсегда жить в вотчине простой хозяйкой, и я не хочу замуж. Желаю остаться незамужней…
- Чего? Ну, это ты оставь, - резко оборвала её императрица, и даже замахнулась кулаком, - об этом не может идти речи! Что ты, умом тронулась? Али как? Ох, дура! В глуши задумала ковать крамолу, либо разводить блудни? А что? Меня ведь не проведёшь! Я тебе не царёнок Петрушка! Я тебя спихну в неметчину, да кому угодно, только бы был герцогского рода. Также и приданого, завещанного твоей матерью, ты не получишь, жирновато, но кое-то пожалую, если жених окажется полезен моим министрам. Ох-ох! За тобой глаз нужен, дрянь ты такая! Да ещё кормить тебя! Скажи-ка, твоё имение, Александровское, добро ль обустроено? Есть поля, сады, рыбные ловли и другие угодья? А твой штат? Кто способен нынче присматривать за тобой, шалава? Наставлять тебя? Вы должны заниматься не танцами, да театрами, а рукодельем. В Покровском монастыре монашки, говорят, мастерицы шить золотом, и я велю тебе этому научиться, чтобы проводить время с пользой! Смотри-ка на меня!
С этими словами Анна схватила цесаревну за подбородок и сильно сжала. Было похоже на допрос с пристрастием. Сердце девушки замерло. Вот оно что! Анна, кажется, расцветает от сознания своей власти. Елизавете оставалось только заплакать, но она предпочла вытерпеть это глумление. Там, где надавливали толстые пальцы императрицы, нежная, белая кожа покраснела.
- Кто возглавляет нынче твой женский штат? – грубо продолжала допрашивать царица, но хватка её понемногу стала ослабевать.
- Старшая фрейлина Мавра Шепелева…
- Почто врёшь? Нет у тебя никакой старшей фрейлины! Я знаю, после того, как Салтыкова вышла за Миниха, место гофмейстерины у тебя упалое! А старшая фрейлина? Кто назначал к тебе старшую фрейлину-то? Теперь при тебе состоит одно отребье, подонки, прах! Я слыхала, что женским штатом заправляет старая пьяница Ягана Шмидтша. Девка Мавра Шепелева, чучелка, кикиморка, от горшка два вершка, это она, что ли, удостоилась повышения? Тьфу! Остальные – малолетние девчонки, дочери твоей мужицкой родни. В камер-юнкерах - тоже молокососы? Сашка и Петька Шуваловы, Воронцов Мишутка? Я их родителей знаю, но от самих ребят никакого толку, в утешители-то и то, поди, не годятся, цыплята! Ась? – Анна присмотрелась к лицу расстроенной кузины. – Тебе ведь нужен молодой мужик, полный сил! Неужели, есть таковой? Сейчас можешь не отвечать, я всё равно узнаю! Ты траченный товар и не можешь без мужика. Однако замуж ты у меня не пойдёшь, коли нагуляешь с брюхо! Запомни, коли что, брюхо тебе сделают, то без разговору в монастырь! Поняла?
- Не беспокойтесь, я не уроню себя, - сухо обронила Елизавета, мысленно благодаря Жано Лестока за помощь. Что бы она без него делала?..
- Так с кем ты ко мне явилась? – продолжала допрос царица. – Верно, постеснялась привезти сюда старую дуру Шмидтшу, и малолеток-кузин? Я видела в окно, как и с кем ты выходила из кареты, так что, не отопрёшься: вместе с тобой прибыли три женские персоны, из коих в твоём штате состоит только одна! Эта Шепелева! Других я тоже узнала. Княжна Прасковья Юсупова и Настасья Нарышкина! Мне ли их не узнать? Однако кто тебе позволил их причислить к своему штату? Покойный государь? – Елизавета покачала головой. После всего случившегося, она уже не решалась лгать, как собиралась. – Нет! – торжествующе усмехнулась царица. - Обе эти шалавы при дворе не служат, с тех пор, как померла мать твоя. Обе – незамужние девицы и происходят из первейших фамилий и богаты. Что означает их прибытие с тобой - бунт! Тоже захотели воли? Так вот, не выйдет! Вото вам всем, воля-то! – Анна сложила кукиш и показала цесаревне. – Сейчас я устрою мерзавкам тут застенок! Допрошу Прасковью и Настьку и всё решу по своей воле! Миловать, иль казнить, я вольна! – Анна принялась засучивать рукава, что у неё было, вероятно, в обычае, когда она собиралась действовать. – Девка Шепелева тоже для меня тёмная лошадка. Старшая фрейлина! Не про неё честь!
- Маврушка почти год прожила при дворе моей сестры в Киле, состоя именно в ранге старшей фрейлины, - объяснила цесаревна. – Она знает обязанности…
- Ну да! – вспомнила Анна. Она закатила глаза и подозрительно усмехнулась. – Забыла! Анна Петровна брала Шепелеву в Киль. Добро, коли девка прожила год в Европе, познакомилась с заграничным политесом. А иностранные языки знает?
- Отлично говорит по-немецки и по-французски!
- И, значит, охотно поедет вместе с тобой за границу?
- Поедет.
- Понравилось ли ей в Киле?
- Она осталась довольна полученным опытом, - уклончиво ответила Елизавета.
Анна недолго подумала и потом кивнула головой, обвязанной красным платочком:
- Исполать! Для твоего дворика, как он есть нынче, пожалуй, достаточно старшей фрейлины, чтобы наставлять маленьких чухонок. Без гофмейстерины ты обойдёшься, кои будешьдостойно себя вести. Ладно, пускай девка Мавра Шепелева состоит при тебе старшей фрейлиной. У неё ни богатства, ни породы. Да к тому же, она и угодница и собой неказиста, как моя Бенигна. Но смотрите у меня! Обе! На днях ты возвращаться в свою деревню, и половину лета живи, как тебе хочется, но скромно, тихо. Балы и куртаги, а также любые празднества я тебе устраивать наистрожайше запрещаю. Гостей будешь принимать только тех, кого я сама направлю, в первую очередь, это будут претенденты на твою руку. Ко двору прибудешь также по первому моему приказу и зову. Сшей новые платья себе и девчонкам, чтобы не копаться, я не потерплю никаких капризов и проволочек. Захочешь сама посетить двор, то сначала пришли мне письмо с просьбой разрешить аудиенцию. Если дозволю, то приедешь. Поняла?
- Я ваша покорная слуга, государыня, я вас прошу быть мне сестрой и матерью, - ответила Елизавета.
Она встала и поклонилась по-русски, чувствуя, как пламенем разгораются щёки. Слёзы блеснули на глазах, как роса майским утром.
Анне полюбилась такая покорность.
- Сестра и мать, - повторила она. - Вот уж это верно! Мать! Когда я замуж выходила, ты ползала на четвереньках. Тебя как-то смешно прозывал государь-дядя?
- Четверной лапушкой!
- Ага! Ты была с норовом девчонка: орала, как резаная, чуть, что не по тебе. Теперь будешь покорна?
- Да, государыня!
- Слава Богу! А теперь надо разобраться с теми двумя шалавами, которые притащились с тобой! Дряни! Гордячки! Я им укажу место!
Императрица резко повернулась. Халат резко распахнулся, показав ноги с красными толстыми щиколотками. Елизавета попятилась к своему месту, но сесть так и не решилась. Она осталась стоять, спрятала лютый гнев на дне голубых глаз. Её сердце снова упало, когда царица позвала зычным голосом:
- Эй, кто там?! Марья Юрьевна! Подь сюды! Где там у тебя девки-то, прибывшие с цесаревной без спросу? Загоняй-ка сюда Юсупову и Нарышкину!
«Батюшки, как скотину …» - ужаснулась цесаревна. Если бы можно было знать, каким чудовищем окажется на «Верху» эта выброшенная отцом нищая кузина? А я? Я оказалась бедной родственницей и, можно сказать, падчерицей, при дворе российской империи хозяйки! Что ж, теперь придётся подчиняться анне в обмен на жизнь и свободу. Или она вольна меня уничтожить!»
Дверь царской уборной распахнулась, и тотчас угодливо улыбающаяся княгиня Черкасская впустила Юсупову, Нарышкину и Шепелеву. За ними, вроде непрошенные, ввалились и все изгнанные перед тем лица. Ещё и с прибавлением. Покой заполнили комнатные женщины различных степеней и рангов. Императрица сердито зыркнула на них, но потом махнула рукой:
- Пускай будут!
Грозный взгляд Анны остановился на маленькой Маврушке:
- А, чучелка! Подойди сюды! Это твоя матка, Шепелева Марья, ходила в любимых камер-юнгферах у царицы Екатерины, а твой дядя по отцу – Митрий Шепелев?
Маврушка упала на колени:
- Так точно, ваше императорское величество!
- Экий ведь щелчок! – Императрица широко расставила колени и стала манить Маврушку пальцем, пока та оказалась зажатой между двумя жирными ляжками. Широкое придворное панье девушки подвеглось варварскому обращению: вся конструкция, натянутая на ивовые прутья, треснула, и разом смялась, как обыкновенная корзина. Издав жалобный писк, девица Шепелева вскочила на ноги, но ростом, вместе с прической, она оказалась вровень с императрицей, когда та сидела. Ухмыльнувшись, царица схватила несчастную за ухо:
- Ну и старшая фрейлина, - процедила она, - сколько же в тебе росту, мышонок? Чуток с аршин? А лет сколько?
- Полных двадцать два года, матушка-государыня-ааа! – извиваясь от боли, проверещала Маврушка. Пальцы царицы безжалостно крутили ей ухо, и оно сразу стало багровым.
- Девственна?
- Так точно, ваше величество!
- А ежели я отдам тебя докторам – проверить?
- Отдайте, государыня…
- Лучше побожись, чёртова кукла!
- Вот Христос-бог!
- Но! – недоверчиво выдавила царица. – Но-но! Как же это можно, пожив в Киле, при дворе распутного пьянчуги Фридриха, остаться в природном девстве? Чему тогда выучилась? Угодничать, транжирить, вино пить? Ежели судить по твоим манерам, то ты – великая угодница! Пойдёшь ли за своей госпожой в огонь и в воду?
- Пойду, матушка…
- Это хорошо, - согласилась царица, - ума бы только побольше, чтобы могла удерживать беспутую госпожу! Добро и то, что красоты в тебе нет, как в моей дуре Бенигне. А как тебе жилось в немецкой земле? Понравилось? Вот, цесаревна говорит, что ты поедешь с нею в неметчину, что по-немецки лопочешь изрядно, правда ли? Отвечай!
Но бедняжка в её безжалостных руках уже дышала едва-едва. Выкрученное ухо из багрового стало лиловым, глаза нчали вылезать на лоб. Царица, видимо, этим тешилась, но, не дождавшись от несчастной ответа, выпустила ухо и отпихнула девчонку туфлей, да так, что та ударилась о цесаревнины колени.
- На-ка, Елизаветка, забирай оную дурочку! – прогудела Анна. – А впрочем, дура дуре бывает рознь. Ин, ладно, оставляю при тебе старшей фрейлиной девку Шепелеву, поелику она неприметна и до амуров неохоча. Но, смотрите у меня обе! За грех особо спрошу, с той и с другой! Хоть завтра уезжай в вотчину, цесаревна, и смотри, не балуй, а жениха я сама тебе сосватаю, кого сочту нужным. Смотри! – она строго погрозила пальцем. – Месяц май на дворе и скоро закаты будут розовы и ночи светлы, чтобы, как я понимаю, амуру легче целиться было. Смотри, не отдавайся лукавому и не серди меня!
Огонь раздражения снова опалил Елизавету. «Вот оно что! Анна боится во мне соперницы, названной третьей в очереди на наследство в Тестаменте моей матери. Без сомнения, она знакома с завещанием, которое я подписала по просьбе Меншикова. Уж не Остерманом ли оно прибрано и спрятано. Тогда Анне в самом деле не будет покоя, пока я не удалена за границу, или не пострижена. Вот что страшно».
Страх, кажется, проник в каждую клеточку её тела, пробежал вместе с кровью по каждой жилке, каждым нервом она почувствовала опасность, исходящую от царицы. «Пропадёшь, пропадёшь, если не покоришься! Ну, так и покоряйся, обманывай, хитри, фальшифь. Счастье, радость молодой жизни – вот что нужно тебе, поскольку твоё грешное тело и так уже владеет тем, кого желает. Сладостные утехи, поцелуи, вздохи весны, запахи цветов, песни – всего этого у тебя в достатке. Ты молода, так живи и радуйся, а корону оставь злобной Анне. Признай любую нелепость, зови её хоть матушкой, хоть горшком. Поклонись пониже и уезжай, пока это дозволяют».
Елизавета так и поступила. Встала с места и поклонилась Анне по-русски, как той нравилось. Когда выпрямлялась, то та не успела заметить слёзы в глазах покорной кузины. Слёзы блеснули, как роса майским утром, а в это время фрейлины за стеной вывели тонкими голосами: «не пойду я в хороводы, не нарву цветочков я…»
Царица махнула рукой:
- Садись, садись, на этот раз я тебе поверю, - а потом, обернувшись, крикнула, - гей, Марья Юрьевна, а теперь давай сюда Нарышкину!
Возле дверей возникла небольшая потасовка, после чего Нарышкина вышла и низко присела перед царицей. Лицо Анны пошло тёмными пятнами от гнева.
- Гей! Гей! Настасья! Тебя-то, потаскуха, каким ветром к цесаревишне придуло? Вот откуда идут сплетенки про блудню в Александровском? Про будто бы нечестное ея житьё-бытьё? Чай, ты, стерва, пряталась от моих глаз в вотчине Елизаветы с каким-нибудь галанишкой? Я ж посылала к твоим родителям за тобой, а они клянуться, что о тебе, ни сном, ни духом! Сказывай, ты от меня пряталась?
- О, нет, ваше величество! Конечно, нет! Кто вам только наплёл про меня? - забормотала, огорошенная таким нападением, Анастасия. - Матушка-государыня, ей-же-ей, моей вины нет! Я не являюсь фрейлиной, меня освободили от фрейлинского места два года назад, после смерти императрицы Екатерины, и я не должна о себе докладывать. Я просто гостила у цесаревны, я ей родня!
- Анастасия – моя троюродная сестра, если вы не помните, ваше величество, - поспешила вступиться за подругу Елизавета. – Она гостила у меня с середины зимы, мы вместе горевали о покойном государе. Она выхаживала меня от лихоманки, и без неё я бы пропала!
- Да что ты говоришь? – всплеснула полными руками императрица. – Вы, обе! Молчать! Мне ли не знать про твоё родство с Нарышкиными, Елизавета? Что же до Настьки, то она известная блудница и прохвостка! К кому только не прилегала во времена блаженной памяти Екатерины и Петрушки! Если уж ты, Лизка, (ну и обращение!) считаешь её порядочной, то изволь мне объяснить, почему она осталась, в её-то годы 2 безмужней, считай, уже вековухой? Почему твоя мать не позаботилась о племяннице и не выдала её замуж? Как называется сие – уж не потворство ли придворной шлюхе? Вот и теперь она, не обязана, видите ли, докладывать мне! – она воинственно подбоченилась. - Все высокородные девицы представлялись мне, одна ты, Настасья, дрянь, посмела ко двору не приехать! Гордааа! Как все Нарышкины! А некоторые из вас даже возомнили себя принцами и принцессами! Да кто вы, бл… такие? Стрелецкие внуки! Ты, да Александр Львович, кланяться мне отказываетесь, ну, так я вас сомну, и сырость из вас выжму! А вот это - для зачину тебе – вот, это тебе, дуре, за твою гордость!
Крепкая затрещина разорвала воздух, и Нарышкина рухнула на колени.
- Прошу прощения, матушка-государыня!..
- Но-но-но! А не жирно ли сразу будет прощать тебя, негодяйка? – Анна горой нависла над бедной жертвой. – Ты думаешь, я позабыла, как ты под солдат укладывалась? Заруби на носу: я всё помню! Так вот тебе снова за блуд!– последовали ещё две звонкие пощёчины. – У меня разговор короток!..
- Государыня! – взмолилась Елизавета. – Анастасия на коленях умоляла мою мать не принуждать её к замужеству! Она мечтает по любви сочетаться законным браком!
- По любви? – вытаращила глаза царица. – Всё это блаж, ох и блаж! Чай, твоя мать под хмелем, на дурную башку, дала Настьке подобное разрешение, а при мне чтобы об этом больше не заикаться! Цыц! Вот тебе мой приговор скорый – я вновь жалую тебя фрейлинским местом и немедленно в девичью, шагом марш! Прясть будешь и петь, а я подберу тебе жениха и господина, ибо ты нуждаешься в твёрдой хозяйской руке!
- Нет, ваше величество! – заголосила Анастасия. – Я не нуждаюсь в муже! Я верой и правдой служила покойной императрице с десяти лет! Мой батюшка отписал на меня порядочное наследство, и я хочу жить самостоятельно, Христом Богом молю вас!
- Цыц! - замахнула опять Анна. - Я желаю тебя, дурищу, скорей выдать замуж. И не говори, что ты стара. Ты богата, а по Москве, вон, сколько стреляет холостых зайцев, а среди них есть и седые боевые генералы. Вон, Василь Васильич Измайлов. Он сейчас на Низу, но я вытребую его в Москву, и тотчас сладим вашу помолвку. В девичью её! Эй! Марья Юрьевна! Авдотья!..
- Не-е-ет! Государыня, лучше головой в омут…
- Молчать!.. Изобью до смерти, шалава!
Анна в гневе затопала ногами. К распростёртой на полу Нарышкиной подплыла испуганная княгиня Черкасская, пулей подлетела «бой-баба», подскочили комнатные шалуньи и, наконец, два крепких чернорожих лакея. Они схватили девушку, однако несчастная вывернулась и закричала:
- Не надо! Сама пойду!
- Целуй руку! - Императрица подставила руку к губам новой фрейлины, и та, дрожащая, словно в лихорадке, повиновалась. Было от чего. Елизавета, к стыду своему, не могла больше ни слова вымолвить в её защиту. Она глубоко вздохнула, наблюдая, как царица усаживается в кресло, и вокруг неё собирается женская компания, подносит ей квасу, и тоже рассаживаясь по рангам. Причем, дурацкая церемония подачи квасу так рассмешила Елизавету, что она принуждена была закусить себе губы, почти до крови. Одна из калмычек, наполнив квасом золотой ковш, встала на колени и, держа посудину на вытянутых руках, ползком подобралась к царице. Анна, удовлетворённо кивнув, приняла ковш и сразу отпила больше половины. Цесаревне ничего не оставалось, как покорно воспользоваться предложенным ей стульчиком и сесть у ног Анны. Однако та теперь выглядела усталой. Она напилась квасу из огромного золотого ковша и томным голосом сообщила:
- Ох, уморилась! Голова болит, ноги гудят! Анютка! Дура! А вода горячая у тебя готова?
- Готова, матушка-государыня, для твоих сахарных ножек, - пропела одна из босоногих камер-юнгфер.
Императрица, однако, скривилась:
- Недосуг, не надо! Мне скоро в манеж ехать, мой свет, Эрнст Иванович, поди, заждался. Не хочу его огорчать, да и покушать мне ещё надо. Давай, Анютка, мне горчичного масла, натрёшь мне пяты, чтобы не больно было ходить. Живей!
После того, как Анютка принесла флакон с маслом, царица, сбросив туфли, задрала ноги и положила их на колени присевшей перед ней служанки. Девушка, вылив себе на ладонь немного масла, принялась мягкими движениями массировать пяты императрицы, время от времени добавляя ещё, пока Анна не вздохнула удовлетворённо.
Наступил черёд княжны Юсуповой, смиренно стоявшей за стулом цесаревны.
- Княжна Прасковья Григорьевна, - окликнула её царица, - девушка, а что же ты молчишь? Я посылала и за тобой, но ты ответила через отца, что-де приболела. Выходит, всё это враки? Ты тоже, что ли, прилегла к цесаревне? Нехорошо! Для тебя давно место припасено. Твоя фамилия знатна и богата, отец твой удостоен высоких постов, и, не смотря на все его политические уловки, сохранил наше уважение. Хотя, черт его знает, чего он держит в старой татарской башке? С конца февраля ходит туча-тучей, да я всё прощаю старику, думаю, что ему на печи лежать пришло время, а его детям – мне служить. Так ли, княжна? Ты слывёшь за ученую и благонравную девицу. Должна повиноваться и принять жалуемое тебе фрейлинское место, а я найду тебе достойного, прекрасного мужа. Ну, что ты на это скажешь?
Императрица уставилась на княжну тяжёлым взглядом. Ей не хотелось применять насилие к одной из самых богатейших невест Росси.
«Повинуйся, балда!», - хотелось крикнуть Елизавете. Да докричишься ли?
Она с великим напряжением наблюдала за тем, как медленно, очень медленно непокорная татарская дочь поднимает стрельчатые ресницы. Мрачный огонь, освободившийся из-под этой завесы, уязвил императрицу, но ответ последовал почти желанный:
- Я благодарна вам за матернюю заботу обо мне, ваше величество, - исполняя приседание хвоста, заявила княжна Полина. – Служить вам – великая честь и я готова поступиться своим желанием жить в деревне, я об этом писала вам, ради служения Отечеству и моей императрице! – Ещё один яростный взгляд из-под ресниц. – Однако прошу вас не неволить меня с браком! Моя великая и единственная просьба к вам – на всю жизнь остаться незамужней!
- Рехнулась тоже? – удивилась императрица, ударяя себя по бокам. – Княжна Прасковья Григорьевна, ты глупа! Испорчена, избалована и капризна, как говорил мне намедни твой старший братец князь Борис. Я ему не поверила, а теперь верю. Тебе нужен муж! Каждая женщина должна обязательно подчиняться сильному мужчине. Иметь защитника. Без мужа ты – пустоцвет! Пожаловав тебе фрейлинское место, а затем и мужа, я спасу тебя и твои имения, от грабежа и упадка. Ох-ох! Ты сама не знаешь и не ведаешь, княжна, чего хочешь! – сурово выговаривала императрица.
- Нет, - последовал ответ высокоумной девицы, - ваше величество, я знаю, как устроен мир, но, возможно, пока не ведаю, к чему стремиться. Однако я хорошо знаю, чего не хочу! Не хочу, чтобы всё моё состояние перешло к мужу. Не желаю полностью подчиняться мужчине. Не считаю правильным отдать кому-то вместе с рукой свою свободу! Разве не живут иные хорошо в девках? О, государыня моя, не принуждайте меня к замужеству, я вас умоляю!
Княжна с мольбой протянула к царице руки, глосс её задрожал с истерическими нотками, а сердце Елизаветы сильно забилось и её нежное лицо порозовело от возбуждения, которым её заразило отчаянное сопротивление подруги. Да ещё от бессилия сопротивляться «медведице». Что уж было говорить об Анне? У той от гнева и ярости щёки затряслись, серая кожа на одутловатом лице заполыхала, она покраснела, как платок на её голове.
- Христос-бог! Чего только не делается в моём царстве! Дожили! - Возопила не своим голосом императрица. – В девках, конечно. Живут, но ты, Прасковья, ещё большая дурёха, чем цесаревна! Это всё дурацкие французские книжки, король Людовикус и его шлюхи! О-ох-ох! Чего делается? С каких это пор девки не хотят замуж? Гей, гей, дуры, вы белены объелись? Вот я вас! – Анна вскочила с места, опрокинув камер-юнгферу, и затопала босыми ногами. - Я вам говорю, что все вы пристроитесь у меня, поганки! Я ужо всех девок загоню в брак законный, да и весь сказ! Княжна Полина, из уважения к твоим почтенным родителям я тебя не стану тотчас гонить в девичью. Езжай домой, и объяви отцу с матерью мою волю: быть тебе фрейлиной. Даю тебе семь дён на сборы. Ты хорошо меня поняла? Тогда целуй руку!
Делать было нечего. Когда Анна ткнула свою ручищу княжне в губы, та её очень неохотно поцеловала, но по её спине и даже по затылку, цесаревна прочла: «не покорёна!»
- Что ты скажешь? – обратилась императрица к Елизавете, и та поняла, что Анна отнюдь не была глупа, или безумна. Она задыхалась от гнева, опалившего её душу, терзавшуюся одним видом молодых, дерзких лиц. Она могла бы и дальше унижать красавиц, но не хотела оказаться непопулярной в глазах гвардейцев. Елизавета должна исчезнуть с пути, но надо организовать это достойно, с заморским женихом, под колокольные звоны и пальбу пушек. Не будь Елизавета так популярна, она раздела бы до гола эту сучку и кнутом собственноручно била бы и била её до крови, пока не исполосовала бы вдоль и поперёк.
Анна нахмурилась, будто туча. Лицо Елизаветы, наоборот, засияло, как солнце, лишь в ясных глазах угадывался лёгкий испуг, но она держалась на удивление достойно. Она встала, опустилась перед царицей на колени и мелодичным голосом произнесла:
- Ваше величество, вот я преклоняю колени перед вами, и смиряюь. Ввиду молодости и неопытности своей прошу вас ради взаимной родственной любви и мира, сохранять милостивое отношение ко мне. Я присягаю быть вам во всём послушной и верной подданной, и заранее сердечно благодарю вас за доброту вашу, - голубые глаза наполнились слезами, и Анна, «большуха», подавила в себе гнев.
- Уж ладно! Ты похожа на меня … характером, - пробурчала императрица и, видно было, тоже растрогалась, - иди, поцелуемся, и поезжай домой с девкой Шепелевой. Но помни - лишу милости в два счёта. Ты поняла меня? Делай, как я тебе велела!
Анна протянула руку, большим и указательным пальцами взяла Елизавету за подбородок и. приподняв её голову, поцеловала в губы. Елизавета ответила, едва поборов брезгливость. От царицы противно пахло смесью медвежьего сала и амбры. Родственный визит подошёл к концу. Пятясь, цесаревна с Маврушкой и Полиной выскочли из покоев императрицы. Они заторопились как можно скорее покинуть Потешный дворец и Кремль. Елизавета неслась по паркетам, как ласточка по небесам.
Но в Приёмной цесаревна совершенно неожиданно столкнулась с тем, кого вовсе не хотела видеть – с Остерманом. Подканцлер подкатил в креслице на колёсах, которое толкал его секретарь.
Андрей Иванович поднял зелёный козырёк и прокартавил:
- Моя несравненная цесаревна! Ваше высочество, а вы по-прежнему прекрасны. Как сама весна, как божественная Венера!
«Лукавая гадина! - подумала она брезгливо. - Тьфу тебе!» - но лучезарно улыбнулась:
- Милый Андрей Иваныч! Зато вам, гляжу я, начисто отказали ноги, и я вам от души сочувствую!
Остерман не полез за словом в карман и прогундосил в нос:
- Зато мне голова хорошо служит, цесаревна!
На этой ноте они и распрощались.