Может быть, во времена Йоганна Штрауса Дунай и был голубым, но сейчас у меня под ногами, зажатая каменными берегами, плескалась грязно-серая мутная клоака.
Но все равно в моей голове звучала мелодия, когда курил, спасаясь от жары, в тени раскидистого дерева.
Ритм этого вальса пытался уловить в поцелуях парочки у парапета, которая не обращала внимания ни на жару, ни на мои нескромные взгляды. Они кормили друг друга какими-то голубиными поцелуями. Он засунул руки ей под майку, она свои запустила ему сзади под джинсы. Они стояли тесно прижавшись друг к другу, и им было наплевать на всех и вся.
Вдруг повеял ветерок. Очень слабый, чтобы освежить, но он принес обрывки другой знакомой мелодии.
Я пошел по тенистой стороне бульвара на звуки, которые становились все громче. Очень скоро под аркой у входа в парк (он был так близко, а я поджаривался под солнцем, ожидая сбора группы в назначенное время), я увидел хористов, чью песню мне принес ветерок.
Судя по униформе, это были донские казаки. Мужской хор из двадцати человек.
Вначале я подумал, что таким образом они решили себе немного заработать, но перед ними не было никакой емкости, куда можно было кидать деньги. Зато слушателей было довольно много, учитывая это время дня и жару. Хлопцы явно упивались своим пением. Я вообще люблю мужское многоголосие а капелла. Но это было потрясающе. Дирижер с явным наслаждением на лице заставил свой хор выдать превосходное мощное легато в низах:
«Ма-а-а-ару-у-у-у-ся-я-я- раз...» а тенора контрапунктом поднялись так высоко, что казалось вот-вот жаворонками взлетят в поднебесье.
Песня закончилась, и толпа слушателей взорвалась аплодисментами.
Казаки поклонились, и дирижер снова поднял руки.
Но мне уже была пора бежать на перекресток, где стала собираться группа.
Вослед мне неслось: «По Дону гуляет...»
Может быть, тоска по своему Дону привела этих хористов на берег чужого Дуная в надежде, что река донесет их песни к родным берегам.