фотография из интернета.
В первый раз я чуть не встретился со смертью совсем ребенком. Мне было лет десять, не больше. Дело это было на даче, старой даче, которую продал мой отец уже лет тридцать тому назад. Советское садоводство «Синявино». Как сейчас помню «55 километр».
Я с соседскими мальчишками ходил копать на «пороховое поле». Так мы называли зеленую полосу и ближайший лесок около Мурманской трассы. Во времена минувшей войны здесь проходили страшные сражения. Сколько людей погибло: и наших и немцев – даже жутко подумать. В пору моей юности мы мальчишками копались в земле и набирали полные карманы пороха, ржавые гильзы, патроны и прочие «трофеи войны», хотя с ее окончания уже тогда прошло около сорока лет.
Так вот, был жаркий летний вечер, как сейчас помню: тихий и безмятежный. Набрав полные карманы артиллерийского пороха, я переходил Мурманское шоссе, погруженный в раздумья о том из чего бы сделать ракету, чтоб начинить ее этим зарядом. Я так был занят этой мысль, что даже не сразу понял, что друзья кричат мое имя, пытаясь предупредить.
Дошло это лишь в тот момент, когда к крику «Олег» добавился бешенный скрип тормозов. Как я не заметил машину – ума не приложу. «Жигулёнок» на большой скорости, юзом тормозя по асфальту, пронесся в миге от меня, больно задев руку то ли боковым зеркалом, то ли ручкой двери. Машину еще долго мотало из стороны в сторону по всей дороге, оставляя на разогретой трассе черные следы от стертой резины. Еще пара секунд и автомобиль остановился на грунтовой обочине в облаке пыли. В те далекие времена движение было не такое интенсивное и, к счастью, навстречу ему никто не ехал. Я даже не успел понять произошедшего, даже не успел толком испугаться, но инстинктивно бросился бежать со всех ног прямо в лес, спотыкаясь на заросших высокой травой кочках.
Помню, как билось мое сердце, билось где-то в висках. Помню, как ныла рука, по которой расползался синяк. Помню, как страшно было выйти из дома. Еще несколько дней после этого я боялся, что меня ищет милиция и вот-вот посадят в тюрьму за невнимательность на дороге, или еще хуже сообщат обо всем родителям и в школу.
В тот раз я впервые понял, что тоже могу умереть. Нет. Не то, чтоб это был глубинный процесс осознания своей бренности. Просто смерть - собственная возможная смерть, стала для меня таким же очевидным фактом, как смена времен года, или неизбежная обязанность учиться в школе, граничившая тогда с безысходностью.
Второй раз, насколько я помню, я заглянул в глаза смерти там же, на даче в «Синявино». Причем я именно заглянул в глаза, это почти не метафора. Произошло это чуть ли не следующим летом.
На дворе стоял июль. Жара. Пожарный водоем. Я совсем тогда не умел плавать, но решил составить друзьям компанию. Забравшись на накаченную камеру от грузовика я дрейфовал по небольшому пруду. За игрой мальчишек с берега, наблюдал взрослый мужчина, сидевший на корточках на крутом берегу. Присутствие взрослого внушало спокойствие моей сухопутной душе. «Не бросит же он в беде ребенка в случае чего» - думал я.
Я плескался со всеми и не заметил, как скользкая камера, внезапно спружинив, выскочила из под меня, отлетев далеко в сторону. Я упал в воду и начал барахтаться.
Все случилось быстро и, как тогда на трассе, совершенно неожиданно. Сперва я надеялся, что выгребу, но осознание того, что я по-настоящему тону пришло очень быстро. Глотая воду, кашляя я принялся кричать: «Тону, помогите». Как не странно, мальчишки, купавшиеся рядом никак не отреагировали на мои призывы о помощи. Дело становилось совсем плохо и я принялся орать изо всех сил. Я уже не стеснялся, не сдерживал крик, не пытался справиться собственными силами, я истошно орал, умоляя помочь.
С надеждой всматриваясь в лицо взрослого мужчины, сидевшего на берегу, я ждал, когда он бросится в воду и вытащит меня. Он даже не пошевельнулся. Возможно он думал, что я дурачусь, хотя крик, вырывавшийся из моего заполненного водой горла, вряд ли мог сойти за розыгрыш. Как сейчас помню его невозмутимое лицо, с легкой улыбкой на губах и спокойный, отрешенный взгляд, смотревший точно в мои глаза.
Это последнее, что я запомнил четко, через миг его черты расплылись, преломившись в сомкнувшейся над моим лицом водной ряби. В тот момент гипоксия сыграла свою шутку – мне, вдруг, сделалось так легко и спокойно. «Все равно» - так можно передать мое состояние. В ушах точно была вата и шум, всплески доносились откуда-то из далека, становясь все более приглушенными. Помню, это было очень приятное чувство – полное безразличие. И еще… красота. Странная красота, незнакомого мне состояния.
Резкий рывок наверх вернул меня в реальный мир. Мой товарищ, схватив меня под руку, протащил пару метров и мои ноги почувствовали дно. Всего несколько секунд, пара метров, и вновь жизнь получила опору, в виде сколького, илистого дна.
Когда откашливаясь я обессиленный свалился на берегу, мужчины уже не было. Он просто ушел, точно растворившись в теплом воздухе. Прошли долгие годы, но я до сих пор помню его странную улыбку и пустой взгляд, устремленный на меня. Помню расплывавшийся перед глазами мир, дробившийся на части на границе жизни и смерти.
Не скажу, что моя жизнь переполнена подобными моментами, слава богу, их было не много. Но в память они врезались намертво. Последний раз нечто похожее я испытал на Бали, когда потерял сознание и слетел в кювет на машине, снеся в придорожной оранжерее заботливо выращенную на продажу пальму. Я очнулся лишь в больнице и с любопытством смотрел на этот мир, будто вновь открывая его. Меня терзало несколько вопросов: где я? что случилось и почему врачи смеются, склонившись надо мной? Потом выяснилось, что в бессознательном состоянии я говорил по-балийски, это очень развеселило добродушных индонезийцев: белый, да лопочет по-местному. Они не знали, что за моими плечами университетская школа Восточного факультета.
Из всех этих историй я вынес одно – ощущение чуда. Чуда спасения и непознаваемую мистику присутствия кого-то еще, распутывавшего за меня тугой, готовый разорваться, узел причинно-следственных связей моего кармического пути.
Возможно, в нашей жизни и правда нет бога. Возможно, вся наша жизнь лишь химия, физика и биология. Возможно, мир материален и жизнь, окружающая нас, это лишь подтверждает. Возможно… Но я знаю одно. Если даже в нашей жизни бога нет, он есть в нашей смерти. Может быть это и есть тот самый балийский дуализм бытия: материальное и идеальное не исключают, но дополняют друг друга, как черные и белые клетки балийского камбена, как театр теней «ваянг», где ты можешь смотреть на куклу, либо на ее тень на экране.
Может быть мы просто не там ищем Бога? Жизнь материалистична, смерть – нет.
Ренон, Денпасар, Бали
2013