Жили-были дедко да бабко. Дедко давно уже был не мужчинко, да и бабко не девужко, и деточег у них, ясная поляна, не было. Жили они скучно, монотонно, так скать, по Обломовски ни хойа не телали. Тут как дедко не выдержал и сказал с надрывом так:
- Эх, не могу я так больше, бабко! Скока ж ента можна таг жить без детишечег то!
- Таг от кедова им, старый, взять-ся то! Не девужко я уж тибе, чтоб детишечег делать.
- Вот что бабка, поди-ка слепи мне Чебурашечга.
- ???
- Что ты на меня глаза вылупила, як дикий зверь корова! Иди чебурашечга лепи, дура!
- Чебурашечга?
- Да-да. Чебурашечга.
- А может Колобочечга лучше? – робко спросила бабко.
- пОшло, старуха, пОшло.
- Ну, Чебурашечга, так Чебурашечга.
И пошла бабко месить тесто. А дедко тем временем двинул в ДэКа на лекцию посвящённую культуре и быту Ямайских жителей. Лекция длилась несколько часов и вернулся дед только за полночь укуренный ву смерть. Бабко лежало на печи и издавало звериный храп. Тут вдруг чует дедко – пробило его на хавчег нипадедзки. Полазил он по сусекам, туда заглянул, сюда заглянул – ничего не нашёл. В погреб полез и, хрен тебе в дышло, ничегошеньки не нашёл. Залез на чердак и там, падло, ничего нет. Ах, сцуко – бабко, не запасла провизии, старая. Уставший, вспотевший и злой спустился дед вниз. Пригорюнился, сел на лавку. «Эх, помре дедко с голода. Нечем дедужге пузо набити. Нечем старому поете. Нечем бедному пожрати. Ах. Уй. Ей» - запричитал тихо дед. Тут слышит – из печки доносится нечеловеческий, звериный писклявый голос, который поёт:
- Я был когда-то странной игружгой деревянной…
«Чебурашко!» - сообразил дед. И как схватил его на автомате:
- Не был ты! Не был! Сцуко!
И откусил левое ухо! Правое ухо! Руки откусил, ноги… Осталась только голова, и смотрит эта вот голова на дедко недоумевающими влажными глазами:
- Что ж ты наделал, дедко! Какой же я теперь Чебурашко без своих ушечег, ручег, ножег и туловисча?
- Прости… Бес попутал, - сказал дед и отвёл глаза в сторону. - Не будишь ты теперь Чебурашком, будеш теперича – Колобочечгом.
- Не хочу быть Колобочечгом, Чебурашком хочу!
- Я сказал будешь Колобочечгом, а то вапще съем. Кто я – тварь дрожащая или право имею? А я право имею, всегда имею. Так что спи лучше, Колобочег, - сказал дедко и швырнул его в холодную печь, рыгнув ему вслед.
* * *
Солнце медленно ползло к физиономии старого раста. Просыпание было неминуемо. Вот оно уже настигло шею, подбородок, губы, нос и… Свет в глаза был как удар под дых! «Это против правил», - подумал дедко, почёсывая распухшее, покрытое морщинами, роже. Бабки рядом не было. Он слез с печи и пошёл к столу. Выпив всю воду в графине, он заметил на столе записку:
"Ушла за провизией.
Бабко."
Он смял листок и швырнул его в угол. Снова хотелось жрать, но еды в доме не было. «Остаётся – ждать бабку или…» Из печи донёсся тихий шорох. «!» Дедко подошёл к печи отодвинул заслонку, наклонился и увидел Колобочга. Тот в свою очередь, прижавшись к задней стенке печки, смотрел, хлопая глазами, на деда.
- Вылезай, - сухо промолвил Дедко.
- Не вылезу, - пропищал Колобочег.
- Вылезай, сучарро аццкое! Жрать хочу! – прокричал старый стукнув кулаком по печке.
- Все хотят. Шахтёры хотят, дети хотят, а ты жди бабку.
- Слепили на свою голову, – сказал дедко и полез на чердак.
Через несколько минут он спустился, держа в руках деревянную шкатулку. Поставил её а стол, несколько секунд простоял с закрытыми глазами, словно соблюдал какой-то ритуал. После открыл, достал оттуда трубку и пакет с какой-то травой, забил траву в трубку, сел на лавку и закурил. Колобок с интересом поглядывал из печки на деда выпускающего из себя густые клубы дыма.
- А что ета такоя?
- Не твоё дело, баранок, – гневно отрезал дед.
Колобог с интересом продолжал на него пялиться из печки.
Спустя какое-то время раздобрев стариг решил, что всё-таки не стоит так строго с Колобочгом. Какой никакой, а свой. Заговорчески прищурившись он протянул в сторону Колобочга трубку.
- Бушь?
- Бу, - промямлил тихо Колобочег. – А что эта?
- Это? – сказал дедко, глянув на трубку. – Это, Колобочег, репка.
- Что-то не похоже на репку.
- Посадил я как-то репку.
- И чего?
- И вот выросла она большая-пребольшая.
- И что дальше?
- Всё.
- Дураг старомордый! Причём тут репка?!
- Как причём? Я ж её посадил?
- Посадил.
- Она же выросла?
- Выросла.
- Ну, так тяни! – неожиданно крикнул дед и запихнул Колобгу в рот трубку.
Войдя в избу, бабко чуть не выронила пакеты из рук. Картина была ещё та:
Дедко играл на баяне дурацкую детскую мелодию, голова его была запрокинута назад, ноги топали в ритм, а Кололобог пел прокуренным голосом:
Я был когда-то странным ушастым Чебурашком,
Умел ходить и прыгать, но дед меня поел.
Теперь я – Колобочег, из теста и без почег.
Сижу я в печке как будто арестант.
- Вы шта здесь устроили, гандурасы разганджобаные! – завопила Бабко.
- Ты что, бабко? Это ж… Это ж… Поезия бляха-муха, – проговорил дедко дрожащим голосом и из глаз его пошли слёзы. – Этот Чебуратор недоделанный, эта полушария… это ж… сцуко… как поёт подлец задушевно, – сказал старчо и в конец зарыдал.
- Развели тут, понимашь, - прошипела бабко и ушла на кухню жарить-парить.
Она выложила продукты на стол. Стала чистить картошку. И мысли унесли её куда-то далеко.
Ей вспомнилось детство.
Почему теперь она не может себе этого позволить – быть безответственной, спонтанной, неожиданной?
Она вспомнила как её крестили. Как священник поливал её святой водой, произнося монотонные молитвы. Как холодные капли обдали её. Как она улыбалась веря, что делает что-то правильное. Как верила тогда, что когда-нибудь станет кем-то, что добьется чего-нибудь, что станет нужной кому-то. Что окончит школу с красным дипломом. Что уедет из этого Богом забытого места в город, поступит в институт и станет большим человеком. Что у неё будет семья, дом, автомобиль, отпуска в Сочи. Что всё будет именно так. Но в реальности всё было совсем иначе. Прогулы в школе. Наркотики. Приводы в милицию. Исключение из института за то что в зачётке нарисовала Леннона и написала «Freedom!». Неудачный брак. Аборт. Эксперименты с тяжёлыми наркотиками. Религия. В итоге попадание в сумасшедший дом и становление…
- Бабко, ты чо? Бабко! – кричал дедко, тряся её за плечи. – Совсем подурнела.
- Ой, притомилась видати. Сейчас пройдёт. А ты иди. Иди курочег покорми.
Дед вышел с недоумением глядя на неё: «Ну ты даёшь. Ты, это… не балуй.»
* * *
Дедко хлебал щи. Вдруг заулыбался, глаза его засверкали. Он стал хлебать ещё учащённей, чавкать, хлеб откусывать большими ломтями и глотать всё практически не пережёвывая.
- Ты чо старый? – удивлённо глядя на него спросила бабко.
- Я тут это… придумал.
- Ну началось.
- Вопщем, надо тебе бабко пойти в курятню.
- Ты ж уже ходил.
- Вот теперь ты пойдёшь.
- Да чаво там делать-то. Кур ты уже покормил, да и из кур у нас одна Рябушко только.
- Пора, бабко, пора нам. Я это точно знаю – пора.
- Чо пора-то.
- Пора нам бабко в люди выбиваться. Пора богатеть, капиталы так скать наши поднимать.
- Ишь чего удумал… капиталы…
- Эх, бабко, не знала ты куражу.
- Ой-ой-ой! Нашёлся мне тута! Какую такую куру Жу?
- Да не куру Жу, а кураж, бабко, кураж! В общем слушай, старая. Пойдёшь ща к Рябушко и скажешь, чтоб она нам яйце золотоя снисла.
- Чавой?!
- Да-да. Ты всё правильно поняла – Яйце Золотоя.
- Ты сов… совсем одурел, поди!
- Слушай меня, бабко. Дедко знает что делает.
Бабко вышла из-за стола, пошла к двери потом обернулась и с сомнением посмотрела на дедко.
- Ты иди, иди. Не бойса. Яйце Золотоя – так ей и скажи. Иди, – улыбаясь успокаивал её старый.
- Ладно, - пожав плечами ответила бабко.
Вернулась бабко через две минуты. Дедко пил чай с лимоном и не поднимая глаз на неё спросил:
- Ну что?
- Она сказала, что она – курица, а не метало перерабатывающий завод.
- Зря она так, зря, – невозмутимым тоном сказал он помешивая чай. – Придётся по-другому. Сходи ищщо раз и возьми с собой Колобочга.
- Зачем?
- Покажи ей его и скажи: «Это был Чебурашко. Он отказался снести Яйце Золотоя.»
Бабко, уже не удивляясь, взяла Колобочга и пошла к Рябо.
Позже расплываясь в улыбке она пришла обратно и торжественно произнесла:
- Утром будет.
- То-то же. То-то же.
- Мария пора вставать. Скоро завтрак, - говорит санитар раздвигая занавески, чтоб открыть палату первым лучам солнца.
- Я не Мария, я – бабко.
- Ага. А я – папко. Опять ты убегаешь в свою придуманную реальность. А ведь за зря только чьё-то место занимаешь. Неудачно сложившаяся жизнь ещё не повод от неё закрываться, Мария. Завтрак через двадцать минут.
Санитар выходит из палаты и закрывает за собой дверь.
Мария садится на край кровати и болтая ногами в воздухе смотрит на серое, как её глаза, небо в окне. «Я – Мария». Она бросает взгляд на свои изрезанные руки. «Раз, два, три, четыре и… последний ещё не зажил. Не хватает ещё одного для симметрии, на изгибе локтя. Я асимметрична», - думает она смотря на правую руку. Одев халат она выходит в коридор.
Пол в коридоре покрыт виниловым кафелем – зелёным и красным. В некоторых местах видны проплешины, куски квадратов оторваны и давно канули в лету – никто не собирается заклеивать пустые места. Пустые места. Стены – тускло зелёные, потрескавшиеся, в некоторых местах видно, что раньше они были синими, а ещё раньше красными. Вдоль стен идут двери – тоже зелёные, раньше тоже были синими, а ещё раньше тоже красными и так до бесконечности. Раз в два года их снова перекрашивают в ещё какой-то цвет, железную ручку красят тоже. На старый слой краски накладывается новый и так до бесконечности. От того каждые два года коридор на пару миллиметров становится уже. Ещё тысячу лет и он станет совсем не проходимым и можно будет не ходить на завтрак. Возраст дерева узнают по количеству ободков на стволе, возраст больницы – пересчитав все слои краски. От краски все углы стали округлыми. Ни одного острого угла в помещении.
Дойдя до середины коридора, оказываешься в холле женского отделения, он же столовая на время завтрака, обеда, полдника и ужина. Здесь кормят психов. Чтобы получить еду тебе надо подойти к узкому окошку дать тарелку и чашку. Их можно взять рядом, на железной тележке, там же лежат ложки. Если это завтрак – в тарелку тебе кладут кашу, в чашку – сладкий чай или дешёвое какао с пенкой. Если обед, то в глубокую тарелку – жидкий суп, в плоскую – гречу с тушёной печёнкой, или макароны с сосиской, или тушёные овощи (возможно с сосиской), в чашку – компот. В полдник – две вафли с кисёлём или ватрушку с молоком. На ужин – пюре с котлетой или рыбой с подливкой с натёртой тушёной морковью и чай. Хлеб не считают, поэтому можно брать сколько хочешь. Некоторые прячут его в карман и уносят в палату, а ночью едят. Некоторые лепят из хлеба фигурки. Некоторые кидаются им.
До завтрака ещё десять минут. Несколько психов в пижамах уже заняли очередь к раздаче, ждут когда принесут кастрюли с кашей. Дело в том, что кухня находится в другом здании. Женщина которая занимается раздачей еды (как на самом деле называется её должность трудно сказать) идёт с санитарами на кухню, иногда они захватывают с собой пару психов из мужского отделения, чтобы те несли тяжёлые кастрюли. От этого все психи там утром тихие и выходят лишь тогда, когда знают, что за едой уже ушли. А некоторые наоборот добровольно приходят на помощь, думая, что к ним будет особое отношение или просто лишний раз хотят попасть в женское отделение.
Очередь оживилась. Психи в предвкушении. Пахнет тёплой кашей и какао – принесли еду. Но окошко всё равно не открывают, потому что до завтрака ещё три минуты. Такие правила. Психи словно сговорившись смотрят на часы, что висят на стене, напротив окон. Три. Две. Одна.
Я всегда прихожу позже, чтоб не участвовать во всей этой куче мале, в этом пихании тарелок. Каждый псих так старается первым получить порцию, словно ему не хватит. Позже я сажусь отдельно ото всех и вожу ложкой в, прилипшей к тарелке, перловой каше. Я сижу среди бывших женщин, матерей и жён. Теперь же они просто психи, лишившиеся разума. Я – не псих. Ко мне подсаживается девушка. У неё чёрные волосы, чёлка закрывает правую половину лица. По всей видимости ей лет двадцать.
- Почему ты сидишь отдельно?
- А почему ты задаёшь так много вопросов?
- Здесь нельзя одной. Иначе будешь изгоем.
- По-твоему лучше быть такими же как они, – говорю я с невольной улыбкой на лице.
- Нет, как они, пожалуй, не стоит, – серьёзно отвечает она. – Здесь важно соблюдать тонкую грань – не слишком выделяться и в тоже время не стать таким же психом как они.
- А ты, что же, не псих?
- Нет.
- Почему же ты тогда сюда угодила.
- Потому что они не верят мне. Они все мертвы.
- Кто – они?
- Люди, – продолжает девушка шёпотом. - Они все мертвы – их нет. Каждый по-своему не существует. Я пыталась им это объяснить, но они упекли меня в дурку. Я сама видела каждого. А потом… потом я пыталась убить себя, чтоб доказать им. Я должна была своим примером им всем указать на то что их не существует. Это моя миссия. Нас много таких. Я точно не знаю этого, но мне так кажется.
- Нет, ты точно псих.
- Ты будешь свой хлеб?
- Бери.
- Спасибо, – говорит она и, внимательно оглядевшись, прячет кусок хлеба в карман.
- Как тебя зовут, – спрашиваю я её.
- Ты знаешь.
- Вообще-то мы не знакомы.
- Тебе решать, – произносит она улыбаясь и выходит из-за стола.
Нет, она точно псих. А есть ли здесь вообще кто нормальный?..
- Бабко! Бабко, проснись!
- Что такое? – сонно пролепетала бабко.
Перед ней, у печки, стоял дедко и дул свою трубку, загадочно улыбаясь.
- Пора уже. Пора.
- Куда? Старый ты чо ополоумел шо ли? Ещё утро раннее.
- Вот именно, утро! Пошли в курятню. Ты что забыла?! Рябо… яйце… золотоя.
- Ах, да. Ну подём, подём.
Они вошли в курятник. Рябушко сидела отвернувшись к стене, а рядом лежало оно – Яйце Золотоя!
- Этого не возможна! – прокричала бабко.
- Вот оно родимое, – улыбался дед, продолжая дуть трубку.
- Но это не возможно! Этого физически не может быть! Не бывает золотых яиц.
- Ну ты, бабко, даёшь. Я те поражаюсь ей богу. То что Колобог – говорящая булка, тебя не удивляет, то что Рябо – говорящая куритцо тоже, а Золотоя Яйце – быть не может. Я так понимаю?
- Ой! И правда чавой это я? Дай-ка я тоже, – сказала бабко и взяла у дедко трубку.
Так они стояли перед Яйце минут пять, передавая друг другу по очереди трубку. Бабка уже думала как бы повыгоднее его продать.
- Почём продавать будем, – спросила она.
- Я тут, бабко, чаво подумал… не будем его продавать.
- А чего ещё с ним делать-то? Не жрать же.
- Идейка у меня одна есть.
- Ну, начинается. Какая ещё идейка?
- А давай-ка создадим Культ Яйца! А?
- Чо? – недоумённо произнесла бабко.
- Культ Яйца.
- Культ чего? Яйца?
- Ну да. Будет у нас Церковь Золотая Яйца. Будут ходить к нам в курятник паломники со всея мира. Рябо будут почитать яко Мать Яйца. Будет она Яйцемать. А Колобог… А Колобог будет ея посланник. О как!
- Эээ… Ты это, старый… Бросал бы ты курить.
- Цыц, бабко! Пошли лучше писание писать.
Дед сидел с одной стороны стола, а бабко с другой. Он начал:
- Значит так, бабко, пиши, да через копирку пиши, чоб несколька копий было:
«И явился как-то к бабко с дедком Колобог,
Явился он чрез печ,
И изрёк он им голосом не человеческыя:
«Пойдетя вы перед закатом к Рябо
И дары с собой возьмёте
И глаголете ей, что был к вам Колобог
И что откровение от него было на вас,
Что родит Рябо на рассвете Яйце Золотоя
И что будет оно свет излучати,
И зачатие сие будет непорочным».
И сказав это в один миг исчез он.
И пошли бабко с дедком в курятню
И подарили дары Рябо в виде пшена
И передали что велено им было.
А на утро разрешилась Рябо
И было у ней Яйце Золотоя.
И пали волхвы ниц и отдали хвалы
И возрадовались сему чуду.
А в ночь было дедко во сне второе явление Колобга.
И была у него блаженная улыбка на челе
И был он весь в зелёном свете
И забыл зачем пришёл он и ушёл.
А в следующую ночь снова было дедко явление Колобга.
И снова был он с улыбкою на себе
И снова забыл зачем пришёл,
Да не ушёл он в этот раз, но остался,
Дабы произнесть когда прийде время послание».
- Ну что? Записала?
- Ну ты эт даёшь…
- А то!
Дед взял у бабки экземпляр откровения, внимательно перечитал, улыбнулся и сунул Колобгу в печь.
- Вот ознакомься. Будешь посланником ея.
- Ага.
Пять минут Колобог читал и потом полчаса не вылезал. После он выглянул из печи и позвал Дедко и высунул ему ту бумагу с текстом.
- Ну что?
- Что сказать мне тебе Дедко? Есть у меня мнение.
- Ну говори. Не пугай пожаста.
- Бери в общем текст да неси в город ближащий и отдай там в газетную какую-нибудь кассу или компанию. Пусть они напечатаю штук сто-тысячу этих бумаг. Ты забери потом потом их домой и заплати там денег сколько есть или надо за это. После принесёшь их и будешь знать что дальше делать.
- Понятно, милый мой Колобог, уже бегу.
- Беги!
И Дедко сразу же побежал с этою бумагою к месту, где есть электричка и где смогут напечатать сколько-нибудь экземпляров, да не забыл взять с собой деньги, которые спрятал в штаны. Вернулся домой только вечером с бумагами.
- Ну што, милый, деньги-то остались? А?
- Да не бойса ты – я всех денёжок не брал, взял сколько надо.
- А вот и бумаги напечатанные, – сказал Дед доставая из штанов кучу напечатанных нужных бумажек.
- О-о-о! – Ответила она.
Он улыбнулся ей, позвав Колобга.
- Вылезай или выглядывай Кругляшок.
И Дедко засунул ему несколько бумаг.