О, как я жаждал этой встречи!
Убью!
Пространство звенящее тишиной, черный квадрат непостижимого измерения, луч света безмерный, яркий и в нем он!
Вижу каждую складку одежды, мелкие морщинки у глаз и шрам на его подбородке.
Нам было лет по семь. И бежал я с яблоками за пазухой, а он кричал: «Брось, брось, догонят!».
Прыжок!
Летим с косогора.
Разбил он подбородок о камень, мне ладошки в кровь снесло.
Было лихо-весело!
И проснулось чувство новое, ёмкое, взрослое, и вложилось оно в душу незримо, и смешали мы кровь из ран, и решили зваться братьями.
- В грудь ударило! Бо-о-ольно!!
Вот и десятилетие минуло: он моё тело по ночному кладбищу тащит и стреляет в темноту, а «жестянщики» палят из обрезов без разбору…
И было нам всего-то семнадцать и не сомневались мы друг в друге.
***
- Когда на работу устроишься? - спросил отец.
А я и говорить не хотел. Ответить: работаю – соврать значит, а сказать где, так лучше и не знать ему…
В тот год, как из армии вернулся, перевернулся мир лихо .
Друзья смеялись, когда в автоколонну устроился. А я и не знал: зарплату не выдают.
Отец молчал, а мне и невдомек: семья-то живет на пенсию деда.
Так и пристроился в бригаду Залётного и не заметил, как во вкус вошел.
Те три лимона первых, что матери сунул, возмутили отца, он вроде понял и молчал три дня .
Но все же убедил его, мол, в охране работаю. Вроде и не соврал, но и правду не сказал.
Да и ладно, успокоился он. Лишь понять не мог почему я на работу и в спортивном костюме...
***
-Темно… Где мое сердце?!
***
Что творилось тогда и вспоминать жутко, а уж, что я вытворял и вовсе.
Но вершились дела шалманом, от того и не страшно было. А вскоре и совесть забилась в мелкую щель: и смотрела с ужасом и показаться боялась.
Отец в рейс ушел, обещал через неделю вернуться, да вдруг и пропал где-то на трассе.
Я с пацанами всю её проехал. Нашёл фуру его и труп сгоревший.
Никак не верилось, что отец это. Но вот, ботинок мне знакомым показался, а лишь подкову увидел родную то и сомнений не осталось.
Не мы то «плечо» контролировали, далеко было. Предъявить некому, но без разборок не обойтись, вот и сорвался один, разрулить ситуацию.
Славянскую бригаду вычислил быстро.
К вечеру зашел в ресторан местный. Народу невпроворот: все на пальцАх - крутые, при деньгах. Болтами сверкают, цепями золотыми бренчат.
Девки верещат и бухло рекой, а халдеи по углам тарятся, ко мне так и не подошел ни один, хотя, и столика-то свободного не было.
Залетному нарваться на перо иль пулю, здесь запросто. Так и двинул я с этого места голодным и злым.
Солнце за горизонт присело, из-за деревьев последними лучами брызнуло и как-то странно завалилось, вроде рукой невидимой толкнул его кто за тучу.
Дождь неожиданно прыснул: мелкий, противный. Сыро, неуютно, холодно.
У восьмерки моей трое, один пальцем в меня тычет.
Ждут, пробили значит, твари!
И тут же «Бэха» рядом тормознула. Из окна ряха лысая с цепью пудовой плечо бычье вывалила, очками черными смотрит.
- Ты кто, братан? - голосом знакомым.
Я очки снимаю и он тоже…
В ту ночь мы вспомнили и яблоки ворованные и дробь, что от жестянщиков словил, и клятву смешную.
Он мне, как у Славяна оказался, я ему - как к Залетному прибился.
- А отца твоего не наши завалили, кто залетел тогда и не знаем, но коль так вышло, узнаю что - сообщу.
За фуру по любому спросить требуется, так что двигай домой, разберусь, весточку скину.
С того дня мы боле не встречались. По мобиле трещали иногда: так, ни о чём…
Сегодня мы четверых на своей трассе хлопнули, беспредельщики - две фуры наши тормознули.
Водилу, гады, бензином сбрызнули. Спичка зажженная у лица его дрожит бледным пламенем.
Не по понятиям беспредел такой. Я того, что со спичкой первым и завалил. И этих троих узнал: те самые, что у машины пасли меня в тот день дождливый.
И что-то не по сердцу от увиденного...
Конечно, и мы не ангелы. Но водил бензином не обливали. Было дело, кончали бОрзых выстрелом в голову, но что бы жечь…
Не-ет, и ни это меня торкнуло, что-то другое, совсем близкое. Отец!
Я плеснул бензином на беспредельщиков. И так, поливал каждого до страшной правды.
Они назвали знакомое мне имя, не сговариваясь, в унисон.
С отцом моим у них такое впервые вышло и поджёг его - он! С кем кровь смешана с детства!
Внезапно рядом «Бэха» развернулась на полном ходу, тормознула, разметав дорожный щебень.
Из открытых окон яркими всполохами стволы автоматов ударили, и понеслись громадные пули смертельным веером.
В грудь ударило! Бо-о-ольно!!
Увидел я, как вывалился снаряд из моей «Мухи»: заструился в горячем шлейфе, нанизав «Бэху» громадной спицей, поднял, перевернул, яркой вспышкой отшвырнул в сторону.
Меня же - за руки вверх. И уж не дышу я… Но его вижу!
Жму на спусковой крючок сотый раз, тысячный! А он глядит спокойно, с улыбкой, как тогда, обещая найти убийц отца.
- Не нужно брат, не убивают здесь, - эхом...
И наполнилась сущность моя бытием неведомым, и вмиг растворилась в сияющем мироздании, и нет ни-че-го. Лишь тишина безмерного простора, да Богу ведомая даль ощутимой вечностью.
Мерцает черный гранит на свежих могилах лучами маленьких солнц,
и бегут они, освещая обидно-короткие, скорбные даты, и складываются в страшно-молодые годы, и видятся одной нескончаемой строкой, застывшей у зыбкого горизонта.
А за кладбищенской межой теплый ветер гладит свежую траву чистополья, и волнуется она нервно, ожидая новых мест под тяжелыми плитами…
1992-1993гг.