Кукушка

Александр Исупов
                Кукушка.

      Ноябрьским вечером рассматривали с мамой старые фотографии. Мама подала фотокарточку, где я, четырёхлетний пацан, стою рядом с девушкой и держу её за руку.
      - С кем ты тут сфотографирован, знаешь? – спросила мама.
      Я пригляделся и уверенно ответил:
      - Конечно же, знаю. Это Миля.
      Мама улыбнулась:
      - Не Миля, а Людмила Караваева. Это ты её Милей называл, когда был маленьким. Очень ты к ней привязался. Дня три плакал, когда она вышла замуж и уехала.
      Я тяжело вздохнул. Те, детские, воспоминания мгновенно всплыли в памяти. Переживания заполнили душу.
      - Что-то с ней стало сейчас? – спросил, наверное, сам у себя. - Ей, думаю, теперь лет семьдесят. Помнится, говорили, они с мужем в Баку уехали. Нефть добывать.
               -Пока были живы Караваевы, какие-то слухи о ней доходили, - ответила мама, - а после распада Союза ничего о ней уже неизвестно.
               Я ещё раз взглянул на фотографию. Красивая девушка смотрела на меня со снимка. Чёрные кудрявые волосы ниспадали на плечи. Огромные глаза светились весёлой искоркой, а улыбка привлекала взгляд.
      Только теперь, рассмотрев внимательно фотографию, я вдруг понял – Людмила была совсем не похожа ни на кого из Караваевых.
      С удивлением я обратился к маме:
      - Знаешь, а ведь она совсем не в Караваевскую породу. Ни на кого из них не походит.
      - Молодец, - улыбнулась мама, - заметил. Приёмная она у них. Я и хотела рассказать об этом тебе. Так уж получилось, что и я к этим событиям имею некоторое отношение. Если есть желание послушать, расскажу эту историю.
      Я утвердительно кивнул и поудобнее расположился на диване.
      - В начале пятидесятых я приехала в Киров и устроилась медсестрой в Макарьевский дом ребёнка. Он тогда в большом двухэтажном доме располагался. Недалеко от церкви. Раньше в нём батюшка жил, а после революции детдом устроили.
      Детишек проживало около сотни. От грудного до пред школьного возраста. Тех, что постарше, постепенно переводили в дошкольные и школьные детские дома.
      Детишки - разные. Но, в основном, брошенные родителями, большей частью, юными или молодыми мамашами, которые из-за боязни перед законом родили ребёночка, а воспитывать отказались, перепоручив заботу о новорожденном государству.
      Честно сказать, бывали и очень душещипательные и драматичные случаи.
      Осенью того же года поступила в моё дежурство девочка – Люда Вознесенская. Возраст – четыре года. Худенькая, тоненькая, под глазами синяки, от недоедания. Одета очень бедно, но аккуратно. Платьице с заплатками на локтях, и очень уже мало. Косички тонюсенькие заплетены и уложены на головке.
      Мать её, молодая ещё женщина, может быть чуть за тридцать, тоже очень худая и очень красивая, вела себя достаточно странно. Сразу написала на дочь отказ, сказала, что не возражает против удочерения другими людьми.
      Когда я заполняла медицинскую карточку и документы на поступление, сидела с каменным лицом, отвернувшись от дочери, теребила лежащий на коленях вещмешок и скупо отвечала на задаваемые вопросы.
      Девочка, словно мышка, присела в уголке на маленький детский стульчик и молча плакала. Даже не плакала, не всхлипывала. Только слезинки ручейками скатывались из её огромных глаз по щекам и падали на воротничок платьица.
      Когда все формальности были улажены, и женщина встала со стула, чтобы навсегда уйти из жизни дочери, девочка встрепенулась, вскочила со стульчика и вцепилась в полу материнского пальто.
      Закричала, захлёбываясь плачем:
      - Мамочка! Милая! Не бросай меня! Я всё-всё буду делать и буду самой послушной девочкой!!! Только не оставляй меня здесь!
      Женщина молча вырвала полу пальто из слабой детской ручонки и, не попрощавшись, вышла в коридор.
      Девочка замолкла, подошла к окну. Глотая слёзы, долго смотрела вслед удаляющейся фигуре женщины.
      Вечером мы, все те, кто оставался на ночное дежурство в доме ребёнка, собрались в дежурном помещении пить чай. Я рассказала, как жалко было девочку, которую оставила бессердечная мать.
      Дежурные воспитательницы и нянечки дружно осудили поступок женщины, и кто-то даже сказал: «Кукушка». Лишь престарелая тётя Паша тихо проворчала: «Зря вы, девки, на неё набросились. Может, обстоятельства так сложились, что нельзя иначе поступить было? Почём вы знаете?»
      Девочка всю следующую неделю беззвучно плакала, чуралась всех. Почти всё время проводила у окна, в надежде, что мать вернётся и заберёт её к себе.
      Первое время я очень внимательно относилась к Людочке. Иногда приносила ей то пряник, то конфеток-подушечек. Помнишь, тогда это одни из самых дешёвых и самых доступных конфет были?
      Она съедала половину угощения, а вторую половину откладывала в кармашек платьица. Говорила при этом, что оставила для Лёши. У него вообще никого нет, даже мамы.
      Людочка очень умненькая девочка была. К этому времени умела читать и писать печатными буквами, и считала до ста. Во время моего дежурства приходила в медицинский кабинет и помогала раскладывать медкарточки детей на полку в ячейки. Вытирала, как настоящая хозяйка, пыль на нижних полках. С интересом рассматривала медицинские инструменты и  пузырьки с лекарствами  в стеклянном шкафу.
      Иногда рассказывала, как они с мамой почти год скитались по стране, разыскивали родственников, но почему-то их нигде не принимали, а маме не давали работу. Было удивительно, как маленькая детская головка смогла сохранить все эти подробности.
      Закончилась осень. Прошла студёная зима. Постепенно оттаивала, отходила девочка. Исчезли синюшные подглазья. На щеках появился румянец, а на лице иной раз проскальзывала улыбка.
      В начале тысяча девятьсот пятьдесят второго года меня перевели в амбулаторию на место педиатра. Но иногда я забегала в дом ребёнка – навестить Людочку.
      В том же году хозяйка, у которой я жила на квартире, поинтересовалась – не могу ли я присоветовать, какого ребёночка взять из дома ребёнка её знакомым. Лучше девочку. У них уже десять лет нет своих детей, и дальше ждать – нет смысла. Конечно же, я посоветовала взять Людмилу.
      Через три года я вышла замуж за твоего отца и переехала в Дымково. С Караваевыми, что удочерили девочку мы стали соседями. Дома стояли наискосок через дорогу. Людмила при случае часто забегала к нам в гости.
      В школе она училась очень хорошо. Отличница, гордость учителей и приёмных родителей, по окончанию десятилетки поступила в местный педагогический институт, а потом вышла замуж и уехала в Баку.
      - Да, жалостливая история, - поморщился я, - и Караваевых жалко.
      - Самое интересное, что после того, как они удочерили Милу, Дуня – жена Караваева, почти сразу забеременела и родила сына, тоже Сашу, которого ты прекрасно знаешь.
      - Да, ещё чуть не забыла, - добавила мама, - в конце шестидесятых случайно встретила в Макарье на остановке старенькую тётю Пашу. Она вот что рассказала.
      В конце пятьдесят четвёртого или пятьдесят пятого года в дом ребёнка приезжала женщина, разыскивала Людмилу. По всем признакам это была её мать. И ещё, по признакам – бывшая зечка. Так как одета была в телогрейку, платок на голове тёмный, на ногах ботинки. Начальство её очень сурово встретило. Тогда ещё к пятьдесят восьмой статье настороженно относились, с опаской. Одним словом, отказалось начальство сообщить, кто удочерил девочку.
      Еще тётя Паша сказала, что очень долго стояла в коридоре та женщина, а слёзы всё текли и текли по её щекам.

      Мне сейчас уже пятьдесят с солидным хвостиком. И чем дольше живу, тем больше убеждаюсь – как мало мы знаем и плохо понимаем жизнь. И в праве ли мы судить других, не зная, какие силы двигали человеком, совершившим те или иные поступки. Живем по сложившимся убеждениям и понятиям, иногда не понимая их суть.
      Вот даже, к примеру, с той же кукушкой. Почти все мы наивно полагаем, что кукушки – отвратительные матери. Подбрасывают птенцов в чужие гнёзда на иждивение, ничуть не заботясь о потомстве. Паразитируют в птичьем сообществе. И нет у нас желания понять суть происходящих вещей.
      А тут далеко не всё так просто. Кукушка питается, в основном, чёрными мохнатыми гусеницами, серьёзными вредителями леса. Но они не приемлемы для выкармливания потомства. А если быть более точным, то просто смертельно опасны для него. Вот и приходится ей подбрасывать свои яйца в чужие гнёзда, чтобы потомство выжило.
      И ещё. Вовсе не кукушка отсчитывает нам предстоящие годы жизни кукованием. Это самец кукует, сообщая подруге о готовности к спариванию. А кукушка очень редко издаёт звуки. Они похожи на грустно-печальную трель «кли-кли-кли».
      Из десяти-пятнадцати яиц ежегодного возможного потомства удаётся пристроить только три-пять. В силу разных причин выживают всего один-два кукушонка, редко три.
      Если вы, проходя по лесу, случайно услышите печальную «кли-кли-кли» - знайте, это грустная песня кукушки своим не рождённым птенцам, ибо исполняется она тогда, когда ей не удалось пристроить потомство, и оно погибло. И кукушка снова вынуждена готовиться к спариванию, чтобы продлить  род.