Рассказ
1
Весна в том году началась в середине февраля. Он прожил уже три четверти той жизни, о которой поэт сказал: «лет до ста расти нам без старости», но такой ранней весны не помнил. Может, когда был мал или молод, она и случалась такой же ранней, но он всё равно не помнил. Он рос и жил жизнью, в которой можно было расти, не замечая, как эта жизнь стремительно бежала, а с нею в ногу надо было бежать и ему, иногда даже обгоняя её на чуть-чуть и, стало быть, не замечал своих лет.
Может, у него так сошлись гены: от деда по отцу – с бабушкиными по матери или с чьими там ещё, и в какой комбинации, но он в свои семьдесят восемь удивлял мало знавших его тем, что в их представлении «тянул», благодаря своей спортивной фигуре, максимум, на шестьдесят. Это удручало жён его сверстников, с которыми он работал в одном научно-исследовательском институте, жил в одном доме и проводил летнее время на одном дачном участке: и дом, и дачный участок в своё время заселяли и обустраивали сотрудники одного и того же института.
Но такой его вид не всегда служил ему на пользу. Например, он никогда не садился в общественном транспорте на места, предназначенные для «инвалидов и лиц преклонного возраста», как, впрочем, редко когда вообще садился – всё равно приходилось уступать место женщине с ребёнком или вообще женщине, чуть отмеченной годами. «Детские» же места, как правило, продолжали занимать те же самые детки, которые когда-то уверенно занимали эти «законные» свои места, едучи в отдалённые от домов детские сады; они уже давно выросли, но продолжали шустро бросаться на эти места, едва войдя в автобус. Интересно, что бывали случаи, когда ему пытались уступить его «законное» место. Как правило, это были девушки. Но он с лёгкой улыбкой осаждал уступающую, говоря: «Деточка, когда тебе будет столько лет, сколько мне, ты ещё настоишься, так что сиди, не обращай внимания». Он говорил это без сарказма, добродушно, но уступающая сторона уже не могла спокойно сесть снова на «незаконное» место. На него тут же находились «законные» претенденты. Иногда, правда, его ноющие колени отзывались на предложение сесть, но он подавлял возникавшую неприятную боль, мысленно говоря себе: «Ну вот, расклеился – только этого тебе и не хватало».
Он и жизнь прожил вот по такому принципу: «только этого тебе не хватало». Как-то так получалось, что ему всегда всего хватало. Он никогда не посягал на чужое: в раннем детстве ему хватало тех игрушек, которые водились дома, переходя от старших детей к младшим; будучи школьником, щедро делился знаниями с одноклассниками, помогая им, не требуя ничего взамен; в институте уступал слабейшим право сдавать экзамен в первой десятке студентов – преподаватели были более снисходительны к первой десятке; когда начал работать по распределению – долго жил в маленькой комнатке коммунальной квартиры, уступая семейным свою очередь на получение отдельной квартиры. Он ни с кем не ссорился, дипломатично уходя от пустяковых ссор и оставаясь при этом в выигрышном положении: никто не мог его упрекнуть в том, что он был несправедлив с кем-то. То есть он был неконфликтный человек, но на место мог поставить любого деликатно и без лишних слов.
Правда, потом он мог наедине с собой переживать из-за случившегося, но оставался вполне доброжелательным к своему оппоненту. Возможно, такое его отношение к себе подобным сложилось у него под влиянием того дела, которому он посвятил всего себя.
2
Ещё учась на биологическом факультете университета, он, будучи участником студенческого научного общества,
занялся разработкой одной идеи, на реализацию которой просто не хватало литературы, первоисточников. Он и не догадывался, что сам подошёл к пониманию того, что должна быть такая наука, которая уходит вглубь всего сущего, на уровень внутриклеточных структур, без которой понять и объяснить биологические процессы, определяющие изменчивость и наследственность живых организмов, было невозможно.
Да он и не предполагал тогда вообще, что уже существует такая наука – генетика, но о её существовании даже не упоминали на лекциях профессора, которые хорошо знали, что это такое Он не знал, что такая наука существовала в стране, но всё, что касалось генетики, даже само понятие, в то время было под запретом: из библиотек была изъята соответствующая литература, сама же наука была объявлена антинаучной, а самое главное – антимарксистской. А к его идее внимательно отнёсся старый профессор, читавший лекции по биологии живых организмов.
Профессор, руководивший биологическим отделением студенческого научного общества, понял его, а поняв, сказал, что его догадки – это дело не такого уж и далёкого будущего, и посоветовал ему заняться изучением литературы, косвенно затрагивающую генетику, но при этом профессор даже не употребил слова «генетика». Такая литература ещё не успела попасть под запрет в силу того, что напрямую о генетике в ней не упоминалось. Он и занялся тем, что взялся за изучение литературы из списка, который ему составил профессор.
Всё своё свободное время он просиживал в Публичной библиотеке, пропуск в научный зал которой ему, опять же, оформил профессор. Его сверстники проводили такое же время развлекательным образом: кино, свидания, поездки за город. Но тогда он не задумывался над тем, что ему только этого и не хватало – он был поглощён наукой, и больше ему ничего было не надо.
Он уже оканчивал университет через год после смерти Сталина, когда как-то так невнятной скороговоркой реабилитировали науку генетику, так же, как и много чего ошельмованного в годы сталинского социализма. Его оставили в аспирантуре университета; на третий год он защитил диссертацию и был назначен преподавателем кафедры биохимии. Биохимия тогда только-только начинала развиваться как наука. Вот тут он попал в свою стихию. Боже, что за время было! Как же ему жилось, дышалось легко и свободно! Сколько хороших людей, сколько смелых идей и возможностей реализовать их, было тогда…
3
За наукой, за лекциями и занятиями со студентами, за всепоглощающей работой по созданию университетской научной лаборатории биохимии он совершенно забросил личную жизнь. В своей комнате в коммунальной квартире старого дома, ещё дореволюционной постройки, он появлялся только поздно вечером, когда уже почти все соседи спали, а уходил в университет в половине девятого, когда всё трудоспособное население квартиры уже отправилось на работу. На кухне обычно в это время утра хозяйничала Берта Соломоновна. Это была очень интеллигентная женщина, жена учёного, профессора-политолога, умершего в ссылке, в которую его отправили ещё перед войной как «изменника Родины». «Измена Родине» Давида Аркадьевича заключалась в том, что он неосторожно предсказал тяжёлую победу Советского Союза в войне с Финляндией. Берту Соломоновну отправили в Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Их несовершеннолетних сыновей заботливо устроили в специальных детских домах, причём разных, чтоб, не дай Бог, не сговорились и не замыслили что-нибудь мерзкое против своей Родины. Берта Соломоновна вернулась из АЛЖИРа – это сокращённо Акмолинский лагерь жён изменников Родины – только после знаменитого двадцатого съезда коммунистической партии, разыскала своих сыновей; вместо большой профессорской квартиры её с сыновьями поселили в сравнительно большой комнате «коммуналки». В четырёхкомнатной квартире жили три семьи, две из которых, помимо Берты Соломоновны с детьми, постоянно сменялись.
Квартира находилась в центре города, и комнаты в ней предоставлялись семьям переведённого из других городов так называемого партхозактива, которые и жили здесь временно, до получения отдельных квартир. Когда после очередной смены оказалась свободной одна небольшая комната, её и предоставили молодому перспективному учёному. Две остальные по-прежнему занимали временные партийные жильцы. Хорошим в этой «коммуналке» было то, что люди не успевали надоесть друг другу, да и были эти временные, по правде говоря, людьми неплохими, неконфликтными. Так что ему повезло с соседями. Никто к нему не лез с расспросами, на кухне никто никому не перемывал косточки, и уж, конечно, никаких антиобщественных проявлений в социалистическом общежитии не наблюдалось. Сыновья Берты Соломоновны через некоторое время завели свои семьи, и бабушку Берту часто нагружали уходом за внуками; этой нагрузкой она очень дорожила: внуки доставляли ей большую радость.
Берта Соломоновна готовила очень вкусный чай. Как-то утром она угостила его, и он буквально был потрясён тем, что чай может быть таким ароматно-вкусным. Он спросил, как она так умело заваривает чай; Берта Соломоновна, смеясь, рассказала ему старый анекдот из еврейской жизни о том, как дети умирающего старого еврея просят открыть им его тайну приготовления вкусного чая, и тот с последним выдохом открылся: «Сыпьте побольше заварки». После этого он стал готовить такой же вкусный чай, и каждый раз, когда они изредка вечерами чаёвничали с Бертой Соломоновной на кухне, смеялись, вспоминая незамысловатый анекдот.
По воскресеньям он ходил в городской парк культуры и отдыха, где играл в волейбол в любительских командах, бегал; зимой обязательны были лыжные тренировки – он был неплохим спортсменом ещё в университете, и продолжал довольно активно разнообразить физические нагрузки для души и тела.
Девушки у него не было. А пора бы было и завести. На кафедре и в лаборатории были свободные девушки. По крайней мере, они так себя позиционировали перед ним. Но ему это не нравилось – позиционирование. Он прекрасно замечал «глазки» и прочие знаки женского внимания, но это всё было на работе, а он не допускал даже возможности флирта со своими сотрудницами: работа для него была превыше всего.
И всё же настал момент, когда он, не то чтобы понял, а ощутил, что ему чего-то не хватает. Вернее, кого-то. Здесь, правда, постаралась Берта Соломоновна. Тактично, как это умели делать хорошо воспитанные еврейские женщины, доставшиеся в наследство от «старого мира», она постепенно подводила его к мысли о семейном обустройстве. И таки добилась своего: познакомила его с молодой женщиной.
Знакомство произошло за вечерним чаепитием. Случайно, как это бывает с роялем в кустах, в гостях у Берты Соломоновны оказалась в это время дочка её подруги по АЛЖИРу. После чаепития он проводил девушку до её дома. Спустя несколько дней ему захотелось увидеть её. Проблема была в том, что телефоны в ту пору были далеко не у всех. В его «коммуналке» телефон был – общий, в коридоре, – но это потому, что квартировал в ней партхозактив. Всё же они встретились через неделю в субботу вечером – опять случайно, по воле Берты Соломоновны. Конечно, они пошли в кино, а куда ещё? После кино гуляли, разговаривали. Кафе в то время были большой редкостью, попасть вечером в ресторан было трудно, но всё же им повезло: в небольшом, не на бойком месте, ресторанчике нашлись свободные места. После ресторана он уже знал, что его знакомая была замужем, но недолго – не сошлись характерами.
После зимней студенческой сессии они поженились. И правда, чего было тянуть: ему уже пошёл тридцатый, а в тридцать лет жены нет – и не будет. Она была моложе его на три года.
Через три года они получили отдельную квартиру. Не очень престижную – «хрущёвку», но отдельную. Можно было заводить и ребёнка. Хотя, нет: по мере приближения очереди на квартиру они уже старались, но как-то так не очень уверенно – «коммуналка». Через какое-то время после новоселья его жена навестила гинекологический кабинет. Вопрос опытной женщины-врача поверг её в смятение. Да, она делала аборт в первом замужестве.
После этого начались длительные хождения по поликлиникам и больницам, поездки в Крым и к знахаркам, которые тогда лечили, хоть и подпольно, но, может, даже лучше, чем теперь, однако результата все эти хождения по мукам не дали.
4
Они прожили вдвоём больше сорока лет. Некоторые им завидовали. Он быстро стал доктором наук, профессором. Она – профессорской женой. Он стал её ребёнком, занятием её жизни. Она умело «вела» его по жизни: круг знакомств, общения, приёмы, визиты, организация отдыха – это было её дело. Наука, исследования, монографии, статьи, гонорары – это его. Она сумела улучшить жилищные условия профессора: в построенном для Академии наук доме нашлась квартира улучшенной планировки и для её новоизбранного члена-корреспондента – он уже работал к этому времени в академическом институте.
И всё бы ничего, но грянула перестройка, точнее, её последствия. Академическая наука завалилась. Институты прикладных наук ещё как-то держались, а вот науки фундаментальные оказались невостребованными. Он вынужденно вернулся назад в университет на свою кафедру. Ставка профессора кафедры была мизерной, но выбора не было: спасибо и на том его ученикам – заведующему кафедрой и проректору. Но та жизнь, которой они жили с женой до перестройки и того развала, что она принесла, навсегда осталась в прошлом. Казалось, их мир сузился до таких размеров, что лишь позволял им существовать только вдвоём, вне того общества, в котором они прожили столько лет. Пришлось вплотную заняться дачей. Работа на даче – выращивание картошки и овощей, зелени – увлекла их и отвлекла от странной и непонятной действительности.
В их отношения пришла любовь.
Нет, они любили друг друга давно, с той поры, как поженились. И не изменяли друг другу. Но нечто, не осознаваемое и не принимаемое ими за реальность, останавливало, оттягивало их на какое-то мизерное расстояние друг от друга, которого хватало на то, чтобы не допустить слияния их душ воедино, ощутить и понять безбрежность любви и проникнуть в её сокровенные уголки, стать необъяснимо нерасторжимыми друг от друга. Этим "нечто", наверно, были те роли, которые сами собой определились в их отношениях с самого начала: костёр науки, который горел в нём, а она - умелый истопник, обеспечивавшая постоянное и ровное горение. Любовно-деловые отношения.
Весна, когда они вынуждены были заняться дачным огородом, была ранней и тёплой. Она открыла их друг для друга, и они почувствовали, как нужны друг другу, как им хорошо вместе, сколько радостного, полузабытого открывала им эта близость. А ещё близость природы. Они помолодели и влюбились друг в друга. И перестали быть похожими на добропорядочных профессора и профессорскую жену. Они наслаждались жизнью. В институте его не узнавали - это разве член-корреспондент академии наук? Что с ним произошло? А он, смеясь, рассказывал жене вечером на даче - он теперь постоянно ездил на машине на дачу - как хорошо ему теперь работается, и часто напевал давно забытую песенку их молодости: "Очень хорошо влюбиться раннею весной..."
Так они прожили два года, ещё две чудные весны.
И проглядели беду, которая вдруг стала развиваться стремительно и неумолимо...
5
Он похоронил жену и остался один. Его мир рухнул без неё - он был однолюб.
Но он взял себя в руки, и помогла ему в этом его наука – вот без неё-то он не мог жить.
Постепенно он начал привыкать к своему одиночеству, а потом стало возможным приступить к научным разработкам: его вспомнили в академическом институте, который медленно, как после тяжёлой болезни, обретал своё лицо. Всё чаще обращались к нему с вопросами и за консультациями. Ему стало не хватать времени на поддержку квартиры, готовку завтрака и ужина, которые к тому же не отличались разнообразием. Он прислушался к советам нанять приходящую домработницу. С третьего раза ему повезло: бывшая учительница оказалась порядочным человеком – делала всё быстро, аккуратно и неназойливо.
Лето он проводил на даче. Маленький огородик поддерживала в относительном порядке соседка-пенсионерка, бывшая сотрудница института. Весной, в выходные, он вскапывал несколько грядок, покупал семена по совету соседки, и та уже сама засевала и досматривала их. Время от времени он скашивал газон, приводил в порядок домик и баньку – он очень любил свою баньку, и только потому и не продавал дачу, – и ещё находил много какого дела. Ему нравилось такая работа, дача вернула его к земле – источнику «спокойствия, трудов и вдохновенья». Да, вечерами он по-прежнему мог долго сидеть за книгами, рукописями – работалось легко и споро. Он готовил очередную монографию.
Так прошло несколько лет. Работа близилась к завершению. Он уже решил, что это будет его лебединая песня: начало пошаливать сердце, всё тяжелее было ездить на дачу. Автомобиль он продал сразу после смерти жены, на вырученные деньги поставил памятник. Ездил теперь на электричке; от станции было недалеко пешком.
6
В том году весна была ранней. В феврале сошёл снег, в марте начали набухать на деревьях почки, а в начале апреля уже прилетели кукушки. Почему-то их было много – куковали чуть ли не хором в недалёком от дач лесу.
Он, как и почти все его бывшие сослуживцы по академическому институту, не утерпел и тоже приехал на дачу так рано – весна звала на волю. На даче было хорошо: солнце, аромат близкого леса, птичий гам, который усердно забивали кукушки.
Вспомнив детство, с улыбкой загадал: сколько лет ему ещё прожить? Кукушка поперхнулась на первой же ноте. Он рассмеялся. Тогда кукушка, желая ему долгих лет, завела снова свою песню, и долго не могла остановиться. Он опять рассмеялся. Ему стало легко и радостно. В эти первые весенние выходные на даче он много работал, перевыполнил намеченный план – навёл полный порядок. На следующую субботу запланировал баньку, пригласил двоих старых сослуживцев. Довольный собой, под вечер в воскресенье отправился домой.
Подъезжая на электричке к городу, почувствовал себя неуверенно, шумело в голове, слегка покачивало. Но потом, когда вышел из вагона, стало лучше. Дошёл до остановки своего троллейбуса. Народу на остановке было много. Подошёл троллейбус. Мигом заполнился пассажирами. Как всегда, почти все места для сидения были заняты молодёжью. Он пристроился около окна на площадке для детских колясок, опираясь спиной об поручень. Спина уже начала побаливать – зря он всё же так сразу и много трудился. Стоять становилось всё тяжелее, но он держался, стал дышать глубоко и сосредоточенно – ему это всегда помогало. Через несколько остановок его тронула за рукав женщина, сидевшая за его спиной и собиравшаяся сойти. «Мужчина, садитесь на моё место, я сейчас выхожу» – сказала она. Он благодарно улыбнулся ей, кивнув, сел.
На кольце у диспетчерской станции остановился троллейбус. Водитель, открыв переднюю дверь, зашёл в салон проверить, все ли пассажиры освободили его: машина отправлялась в парк. К своему неудовольствию, он увидел сидящего на одиночном сиденье мужчину с опущенной головой – уснул. Водитель подошёл к спящему, потрепал по плечу: «Гражданин, просыпайтесь, приехали!»
Гражданин качнулся и как-то неестественно осунулся.
Через пятнадцать минут к диспетчерской станции подлетела спецмашина с «мигалкой» и номерами "03" на капоте и дверях.
Он оставил после себя 312 научных работ, четверо докторов наук и шестнадцать кандидатов.
2014 г.