(на фото Белый храм Ват Ронг Кхун в лучах заходящего солнца, строительство которого началось в 1997 году и продолжается до сих пор тайским художником Чалермчай Коситпипат на свои собственные деньги, вырученные от продажи картин. От спонсоров он отказался, чтобы никто не мог диктовать условия, и посвятил его Будде)
Опираясь на левую ногу, правую он выставлял вперед, туда и сюда, проверяя плотность дна.
Где-то наверняка есть проход. Но где? Да, гиблое место.
Он стоял по пояс в болоте и не хотел заходить глубже.
Его единственная опора, палка, от которой он ждал плохих, и, особенно, хороших новостей, плавала рядом с ним на воде. Он уже почти не доверял ей – она была тонкой и уходила в ил, куда не воткни. Оставалось только самому. Любое приспособление лишается смысла, если ходишь по краю привычной жизни.
Дорога обратно лежала тропинкой черного чая, насыпанного поверх зеленого, и была украшена пузырями. Но скоро и это прошлое затянется маленькими водорослями. Честно говоря, он даже мысли не допускал вернуться. Хотя…
Пути вперед попросту не было. Казалось, мужчине выделили время в лесной топи для того, чтобы он что-то прекратил раз и навсегда.
Солнце жарило. Запах уже не бил в нос. Пучки травы лежали кляксами на поверхности. Стояли группы далеких осин в хвойному лесу. Вблизи торчал грифель умерших деревьев.
Куда теперь?
Он помнил, как психанул. Хлопнул дверью, наорал, обложил матом все, что принято было считать святым и стабильным в его окружении. Никакая женщина не удержала бы его в этот момент, тем более жена, с которой они прожили тридцать незаметных лет. Зубы стиснулись сами и заскрипели, он схватился за дрейфующую возле него жердь автоматически, когда перед глазами всплыла картинка затасканного в студенческие годы рюкзака в его прихожей, как руки забрасывали в него не пойми что, как всхлипывала и голосила супруга из кухни, чтобы остановить хоть чье-нибудь сумасшествие. Прямо перед побегом сюда.
Что теперь?
Безразличие к вонючей воде, побелевшая кожа на кистях рук, мокрые локти ветровки, слепящее отражение лучей, головокружение, вызывающее мираж, и тебе уже кажется, будто идешь посуху. Может быть, стоило как-то по-другому все решить? Но как?! Знакомые его жены и коллеги по работе всегда считали его умным и начитанным, но пряха его разума тянула нитку судьбы – и все как-то кружилось на месте и затягивалось.
Их совместно нажитый ребенок существовал отдельно, со своей семьей, но привязанности не было, нет. У него никогда не получалось быть хорошим отцом. Он не мечтал быть дедом и воплощаться на публике в роли мудрого доброго и терпеливого учителя. Последние годы его преследовало ощущение, что он продирался через заросли каких-то гигантских роз, и шипы застревали в нем: конечно же, он был молодцом, шел через тернии к звездам, успел насладиться безбашенностью и сладостью детства, трепетом юности, повзрослел, но теперь, как не крутись, болит и ноет, то - тут, то - там, и вызывает беспричинную тоску. Зачем это все? Зачем нежной натуре, желающей пить нектар жизни и вкушать манну небесную, обрастать железобетонным панцирем обязательств?! И вот теперь - на истончающейся веревочке его «хочу» болтается целая гроздь воздушных шариков его старых представлений о лучшей доле.
Куда теперь?
Разными. С супругой они стали разными людьми. И даже, - были. Что их связывало? Дурь? Надежды? Дом, дерево, сын? Планы посмотреть мир? Чтобы - что? Что за идиотизм - совать тела в разные части света и ждать перемен?! Тянуть лямку рутины и терпеть наступления отпуска? Мириться со все большим желанием воевать, потому что все меньше шансов поступить, как тебе нравится, как подсказывает сердце? Проснуться утром, лежать, как можно дольше, с закрытыми глазами, специально тихо посапывать, чтобы не услышать: «Папа, а можно я сегодня…?» или «Дорогой, нам непременно надо с тобой…» Разве для этого стоило просыпаться? Разве сопротивление твоей плотины рассудка может до бесконечности сдерживать поток случайных обстоятельств?
Он не заметил, как шагнул. Тело погрузилось в тухлую воду, очнулось, вспомнив, что нужно дышать, стало глотать и газ, и жидкость, при очередном выныривании пошел рвотный рефлекс.
Что-то смотрело на это со стороны, - на то, как руки схватили первым делом палочку-выручалочку, на барахтанье ног, на вытаращенные глаза, молящие о точке опоры, на покосившиеся спицы сухостоя, на редкую птицу, неторопливо летящую мимо этих краев. Потом в нескольких местах отлетела искусственная кожа, выстрелили розовые перепонки, жаберные дуги встрепенулись, и тело задышало. Или так померещилось?
Мужчине показывали болото во сне? Или он шел по сомнительным делам, как утопленник, и кровососущие насекомые воспоминаний преследовали его? В любом случае, что-то продолжало видеть все это, не вмешиваясь.
Куда теперь?