Поль Мари Верлен (1844—1896)
Артюр Рембо (1854—1891)
История Поля Верлена и Артюра Рембо — это история гениально одарённого, тяжело больного от рождения человека и юного гениального негодяя, сумевшего обнаружить эту болезнь и разбередить её, чтобы использовать в корыстных целях. Конечно, громко звучит и далеко не каждый согласится с таким определением, но, думаю, кто объективно знакомился с судьбой величайшего поэта-символиста, вряд ли станет опровергать такую точку зрения. Даже при самой искренней, кстати, вполне справедливой, любви к поэзии Рембо. Конечно, речь здесь будет идти сразу о двух французских гениях мировой поэзии. Однако, поскольку и жизнь, и особенно творчество Рембо целиком укладываются в рамки жизни Поля Верлена и судьбы обоих поэтов настолько тесно переплетены между собой, что я полагаю нецелесообразным разделять рассказ о них, и данная статья посвящена двум величайшим поэтам конца XIX века, во многом определившим судьбы мировой поэзии XX столетия.
Поль Мари Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце (Лотарингия), в семье капитана инженерных войск Николя-Огюста Верлена (1798—1865) и Элизы-Жюли-Жозеф-Стефани Деэ (1809—1886). Отца часто переводили по службе в разные провинциальные гарнизоны. Когда во Франции произошёл государственный переворот и к власти пришел Наполеон Бонапарт, будущий император Наполеон III, Верлен-старший вышел в отставку, и семья переехала жить в Париж. Полю было тогда семь лет.
В 1855 году будущего поэта отдали учиться в Лицей Бонапарта, где, не проявляя особого усердия к занятиям, юноша увлекся сочинительством, всё свободное время уделяя поэзии. Он писал и просто стихотворения, и поэмы. Одну из них — поэму «Смерть» — юноша послал первому поэту Франции тех времен Виктору Гюго*.
* Литературная слава пришла к Виктору Гюго, как к великому поэту, намного позже мир узнал его как романиста.
Как впоследствии отмечали близкие поэта, уже в те годы у Верлена иногда проявлялись врожденные сексуальные отклонения, но Поль с ними вполне справлялся.
Сдав экзамен на бакалавра по классу риторики, Верлен поступил на факультет права Сорбонны, но проучился там недолго, поскольку, вкусив прелести богемной жизни, предпочёл побыстрее завершить своё образование.
Чтобы содержать себя и не зависеть от родителей, молодой человек поступил на службу — первоначально в страховую компанию, а затем в Парижскую мэрию. В конце 1865 года, сильно подорвав неудачными коммерческими предприятиями имущественное положение семьи, умер отец Верлена. Это, если можно так сказать, развязало молодому человеку руки.
Отныне Поль с головой ушёл в стихотворчество. Со временем он вступил в круг поэтов Парнасской школы*. Первая книга Верлена, явно созданная под влиянием парнасцев, вышла в 1866 году. Называлась она «Сатурналии».
* Подробнее о Парнасской школе см. в главе LXXVI «Стефан Малларме».
Новым дарованием наконец-то заинтересовался Виктор Гюго. Для встречи с великим писателем Верлен специально ездил в Брюссель. Любопытно, что 2 сентября 1867 года, никогда не знавший Бодлера лично, Поль оказался в числе тех немногих, кто провожал великого поэта в последний путь.
Несколько лет жизнь Верлена двигалась по тихой накатанной колее парижанина среднего достатка. Самым ярким событием стал выход в 1869 году второго поэтического сборника поэта «Галантные празднества». Многие мотивы в этой книге были навеяны полотнами французских художников XVIII века. Поэт организовывал «литературные среды».
Тогда же Верлен познакомился с некоей Матильдой Мотэ (1853—1914), ничем не примечательной буржуазкой, и осенью 1870 года, в первые недели Франко-прусской войны, женился на ней. Семейная жизнь скоро осложнилась, поскольку несоответствие интеллектуального и культурного уровня молодожёнов оказалось слишком явным. Верлен стал потреблять алкоголь в неумеренных дозах. Семейные конфликты учащались и углублялись. Впрочем, это не помешало Верлену издать в 1870 году посвящённый Матильде стихотворный сборник «Добрая песня».
Пришло время, и Поля призвали в армию. Воевать он не собирался, а потому стал скрываться от властей. Молодого человека поймали, на неделю посадили под замок… А скоро, в марте 1871 года, в Париже началась революция, и образовалась Парижская коммуна. Верлен ещё работал в столичной мэрии. Когда из Версаля, где тогда находилось свергнутое Коммуной правительство, поступил приказ всем чиновникам саботировать революционную власть, поэт остался на своём месте и возглавил бюро по печати! Таким образом, он фактически стал коммунаром. Объясняются его действия просто — со многими руководителями Парижской коммуны Верлен был лично знаком со студенческих лет и по парижским кабачкам, равно как и со многими врагами Коммуны, засевшими в Версале. Поэту тогда даже не пришло в голову разделять своих соотечественников на непримиримых врагов.
Однако после расстрела Коммуны, опасаясь репрессий, Верлен скрылся, уехав из столицы в Аррас, но в августе того же года вернулся, решив пересидеть опасность в доме тестя. В конце октября 1871 года у них с Матильдой родился сын Жорж (1871—1926).
И тут объявился Артюр Рембо.
Жан Никола Артюр Рембо родился 20 октября 1854 года во французском городке Шарлевиль в семье Фредерика Рембо (1814—1878), профессионального военного, и Марии-Катерины-Виталь Куиф (1825—1907). Когда Артюру исполнилось четыре года, отец бросил семью, с тех пор мальчика воспитывала строгая мать.
Рембо учился в провинциальной школе. Он был способным, но необычайно дерзким мальчиком. Поэтому Артюру часто доставалось за безалаберные выходки. В подростковом возрасте Рембо пристрастился к сочинительству. В 1870 году в местной газетёнке было опубликовано его первое стихотворение. Шестнадцатилетний Артюр тут же возгордился, сбежал из дома и отправился в путешествие по северу Франции и Бельгии. Вовсю уже шла война. К счастью, паренька поймала полиция и сопроводила домой.
В семнадцать лет Рембо был уже зрелым, независимым ни от каких течений и условностей поэтом. В 1872 году он прислал Верлену, единственному, кого «признавал» из современных поэтов, свои стихи и попросил принять его в своём доме. Поль пришёл в восторг от стихов никому не известного мастера и позвал его в Париж.
В первый же день знакомства Артюр соблазнил Верлена, поразительно чётко уловив его скрытую склонность. И тогда же он в доме Верлена соперником Матильды. Молодой человек, отличавшийся очень тяжелым характером — грубый, неуживчивый и скандальный, — он тут же внёс разлад в семейную жизнь Верлена. Но расстаться с ним поэт уже был не в силах — наконец-то он нашёл родственную душу. Друзья проводили время в бесконечных прогулках, беседах, попойках.
После ряда тяжёлых сцен с женой было решено, что супруги Верлен на время разъедутся, чтобы «отдохнуть друг от друга». Мать поэта, женщина весьма обеспеченная, согласилась снабдить сына деньгами для путешествия.
Летом 1872 года Верлен и Рембо отправились в Бельгию, а затем перебрались в Лондон, где жили до весны 1873 года. Они вели весёлую бродяжническую жизнь, писали стихи, болтали и… занимались любовью.
Долго ждавшая возвращения мужа Матильда, узнав о развратной жизни любовников за границей, начала в Париже дело о разводе. Когда об этом известили Верлена, он был до крайности потрясён и обижен.
Деньги, выданные матерью поэта, заканчивались. Продолжать финансировать противоестественные развлечения сына мадам Верлен не собиралась. Узнав о том, что Поль на мели и качать из него уже нечего, корыстный Артюр неожиданно дал любовнику от ворот поворот. Начались скандалы, истерики… 10 июля 1873 года в Брюсселе во время ссоры Верлен выстрелил в Рембо из пистолета и прострелил ему ладонь. Его арестовали, судили за попытку убийства и приговорили к двум годам тюремного заключения и штрафу в двести франков.
На этом история отношений Верлена и Рембо закончилась. Длилась она немногим более одного года, но вошла в анналы истории литературы как один из самых драматических эпизодов в жизни величайших поэтов мира.
Рембо вернулся домой, на ферму в Роше, где он закончил стихотворный цикл «Одно лето в аду». Его сборник стихов и прозаические миниатюры под таким же названием вышли в 1873 году. Артюр подарил несколько экземпляров книги своим друзьям и послал экземпляр Верлену в тюрьму. Последний раз они виделись в 1875 году уже после освобождения Верлена из тюрьмы, и закончилась эта встреча ужасным скандалом.
Какое-то время Рембо жил в Англии, где закончил сборник стихотворений в прозе «Les illuminations» («Озарения»), после чего сжёг все рукописи и больше литературой не занимался.
Он снова пустился в странствия — работал учителем в Германии, разгружал суда в Марселе, зачислился в голландскую армию, но на острове Суматре дезертировал. Последние десять лет жизни поэт работал для французских экспортёров-импортёров, перепродавая всё, начиная с фарфора и оружия — возможно, даже занимался работорговлей.
В 1880 году Артюр Рембо прибыл в Аден после непродолжительного пребывания на островах Ява и Кипр. Он совершал деловые поездки по землям современного Йемена, Эфиопии и Египта с риском для жизни, прошагал не одну милю во главе торговых караванов. Поэт стал первым европейцем, проникнувшим в провинцию Эфиопии Огаден.
Всё ещё страстно влюблённый в Артюра, Верлен в 1886 году издал книгу его стихов «Озарения», которая утвердила за путешествовавшим тогда Рембо репутацию маститого поэта.
В сентябре 1888 года распространился слух, что Рембо мёртв, а в следующем году в качестве шутки был опубликован список фамилий тех, кто пожертвовал деньги на памятник поэту.
Тем временем Рембо и в самом деле сильно заболел. В феврале 1891 года он стал ощущать боли в левом колене и поехал к врачу в Марсель. Ногу пришлось ампутировать из-за огромной раковой опухоли.
Артюр Рембо умер в Марселе 10 ноября 1891 года и был скромно похоронен в Шарлевиле. В число его ближайших наследников — Рембо за время своей предпринимательской деятельности составил себе хорошее состояние — был включен его африканский мальчик-слуга Джами Вадай.
Поль Верлен, будучи в тюрьме, раскаялся и стал ревностным католиком. В заключении он издал замечательный сборник «Романсы без слов». Литературоведы считают эту книгу программной. Её называют книгой впечатлений, книгой печали, переданной музыкой стиха. Смысл слов в стихах здесь размыт, главным стал образуемый ими единый звуковой поток.
16 января 1875 года поэт был освобождён и вернулся в Париж. Матильда указала Верлену на дверь. Тогда Поль уехал в Англию, где жил длительное время — преподавал французский язык и рисование в различных школах и колледжах, давал частные уроки.
Вернувшись во Францию, Верлен устроился преподавателем в духовный коллеж в городке Ретель. Среди его учеников находился некий Люсьен Летинуа (1860—1883), сын фермера. Как говорят биографы, поэт горячо привязался к юноше, как бы видя в нем утраченного сына. Двусмысленные отношения поэта со студентом привели к исключению Люсьена из коллежа в 1879 году. Верлен решил не расставаться с ним и стать фермером. Мать поэта согласилась дать денег и на эту затею, при этом она окончательно разорилась. Ферма была куплена на имя Летинуа-отца. Верлен поселился там вместе с Люсьеном. Очень скоро им это дело надоело, и несостоявшиеся фермеры отправились путешествовать. Отец же Люсьена, будучи по документам владельцем хозяйства, продал всё имущество, а деньги присвоил себе.
Осенью 1881 года друзья вернулись в Париж, где Верлен возобновил литературные знакомства и быстро стал приобретать известность. Люсьен же отправился в армию отбывать воинскую повинность. Там он заболел тифом и умер.
Жить ни поэту, ни его матери было уже не на что. Тогда на последние сбережения Верлен купил клочок земли и вместе со старушкой поселился в деревне. Дела его шли плохо. Верлен много пил, отношения с матерью стали портиться, и однажды разыгралась тяжёлая сцена, во время которой Верлен чуть не задушил мать. В дело вмешались третьи лица, и невзирая на протесты матери, поэта посадили на месяц в тюрьму.
Из тюрьмы он вернулся в Париж, и начался последний период его жизни — период бродяжничества, пьянства и нищенства. Мать его умерла, причём сын по причине болезни ног не смог присутствовать при её похоронах. Последняя опора в жизни поэта ушла навсегда. Верлен стал «богемой» в полном смысле этого слова — завсегдатаем кабаков, постоянным пансионером госпиталей, куда его в первые годы безденежья помещали влиятельные друзья.
Одновременно росла слава Верлена! В 1894 году, после кончины Леконта де Лиля, поэты Франции (при соотношении 77 голосов — за, 38 — против) избрали Верлена «принцем поэтов».
Последнее стихотворение Поля «Смерть» было опубликовано 5 января 1896 года.
7 января 1896 года Поль Мари Верлен умер в Париже от воспаления лёгких. Похоронили его 10 января на кладбище Батиньоль. За гробом великого скитальца шла трёхтысячная толпа литераторов и поклонников его поэзии. Сын Жорж не смог проводить покойного — мстительная Матильда до конца не позволила ему общаться с отцом.
В ночь с 15 на 16 января 1896 года произошло памятное мистическое событие: от скульптуры, олицетворяющей Поэзию, которая украшает здание Гранд-Опера, отвалилась рука с золотой лирой и упала на землю в том самом месте, где за несколько дней до того с почестями пронесли гроб с прахом Поля Верлена.
На русский язык поэзия Верлена переведена К. Бальмонтом, Ф. Соллогубом, В. Брюсовым, Б. Пастернаком, А. Эфрон и другими.
Поэзию Артюра Рембо перевели П. Антокольский, Е. Головин, В. Левин, В. Набоков и другие.
Поль Верлен
Сентиментальная прогулка
Струил закат последний свой багрянец,
Ещё белел кувшинок грустных глянец,
Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка.
Я шёл, печаль свою сопровождая,
Над озером, средь ив плакучих тая,
Вставал туман, как призрак самого отчаянья.
И жалобой его казались диких уток пересвисты,
Друг друга звавших над травой росистой.
Так, между ив я шёл, свою печаль сопровождая,
Сумрака вуаль последний затуманила багрянец
Заката и укрыла бледный глянец
Кувшинок в обрамленье тростника,
Качавшихся под лепет ветерка.
Я шёл, печаль свою сопровождая.
Над озером, средь ив плакучих тая,
Вставал туман...
Перевод А. Эфрон
***
От лампы светлый круг; мерцанье камелька;
Мечтанья скромные, с рукою у виска,
Со взором, тонущим, любимый взор встречая;
Часы закрытых книг, дымящегося чая;
Усталость сладкая; сознание, что день
Уже пришёл к концу, что кротко будет тень
До утра сторожить у брачного алькова...
Об этом грезил я, и сладко грежу снова,
Через отсрочки всё несу я пылкий хмель,
Сердясь на месяцы, на тихий ход недель!
Перевод В. Брюсова
Сон, с которым я сроднился
Мне душу странное измучило виденье,
Мне снится женщина, безвестна и мила,
Всегда одна и та ж и в вечном измененье,
О, как она меня глубоко поняла…
Всё, всё открыто ей… Обманы, подозренья,
И тайна сердца ей, лишь ей, увы! светла.
Чтоб освежить слезой мне влажный жар чела.
Она горячие рождает испаренья.
Брюнетка? русая? Не знаю, а волос
Я ль не ласкал её? А имя? В нём слилось
Со звучным нежное, цветущее с отцветшим;
Взор, как у статуи, и нем, и углублён,
И без вибрации спокоен, утомлён.
Такой бы голос шёл к теням, от нас ушедшим.
Перевод И.Анненского
***
Целует клавиши прелестная рука;
И в сером сумраке, немного розоватом,
Они блестят; напев, на крыльях мотылька
(О, песня милая, любимая когда-то!),
Плывёт застенчиво, испуганно слегка, —
И всё полно её пьянящим ароматом,
И вот я чувствую, как будто колыбель
Баюкает мой дух, усталый и скорбящий.
Что хочешь от меня, ты, песни нежный хмель?
И ты, её припев, неясный и манящий,
Ты, замирающий, как дальняя свирель,
В окне, растворенном на сад вечерний, спящий?
Перевод В.Брюсова
Раковины
У каждой раковины здесь,
В том гроте, где любовь нас грела,
Особая примета есть.
Одна из них порозовела
Багрянцем крови тех ночей,
Когда я жёг, а ты горела.
Другая бледностью своей
Напомнит лик твой, раздражённый
Насмешкою моих очей.
Вот в этой, нежно округлённой,
Твое ушко я вижу, в той —
Затылок алый, благовонный;
Но изо всех — смущён одной.
Перевод Ф. Сологуба
Мой давний сон
Я свыкся с этим сном, волнующим и странным,
В котором я люблю и знаю, что любим,
Но облик женщины порой неуловим —
И тот же и не тот, он тает за туманом.
И сердце смутное и чуткое к обманам
Во сне становится прозрачным и простым —
Но для неё одной! — и стелется, как дым,
Прохлада слёз её над тягостным дурманом.
Тёмноволоса ли, светла она? Бог весть.
Не помню имени — но отзвуки в нём есть
Оплаканных имён на памятных могилах,
И взглядом статуи глядят её глаза,
А в тихом голосе, в его оттенках милых,
Грустят умолкшие, родные голоса.
Перевод А. Гелескула
Хандра
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох — предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
Перевод Б. Пастернака
Женщина и кошка
Она играла с кошкой. Странно,
В тени, сгущавшейся вокруг,
Вдруг очерк выступал нежданно
То белых лап, то белых рук.
Одна из них, сердясь украдкой,
Ласкалась к госпоже своей,
Тая под шёлковой перчаткой
Агат безжалостных когтей.
Другая тоже злость таила
И зверю улыбалась мило...
Но Дьявол здесь был, их храня.
И в спальне тёмной, на постели,
Под звонкий женский смех, горели
Четыре фосфорных огня.
Перевод В. Брюсова
Артюр Рембо
Пьяный корабль
В то время как я плыл вниз по речным потокам,
Остались навсегда мои матросы там,
Где краснокожие напали ненароком
И пригвоздили их к раскрашенным столбам.
Мне дела не было до прочих экипажей
С английским хлопком их, с фламандским их зерном.
О криках и резне не вспоминая даже,
Я плыл, куда хотел, теченьями влеком.
Средь всплесков яростных стихии одичалой
Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг.
Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала,
Такая кутерьма могла присниться вдруг.
Мой пробужденья час благословляли грозы,
Я легче пробки в пляс пускался на волнах,
С чьей влагою навек слились людские слёзы,
И не было во мне тоски о маяках.
Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых,
Зелёная вода проникла в корпус мой
И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла,
И был оторван руль играющей волной.
С тех пор купался я в Поэме океана,
Средь млечности её, средь отблесков светил
И пожирающих синь неба неустанно
Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;
Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье,
И бред, и мерный ритм при свете дня вдали,
Огромней наших лир, сильнее алкоголя,
Таится горькое брожение любви.
Я знаю рвущееся небо, и глубины,
И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму,
И зори трепетнее стаи голубиной,
И то, что не дано увидеть никому.
Я видел, как всплывал в мистическом дурмане
Диск солнца, озарив застывших скал черты.
Как, уподобившись актёрам в древней драме,
Метались толпы волн и разевали рты.
Я грезил о ночах в снегу, о поцелуях,
Поднявшихся к глазам морей из глубины,
О вечно льющихся неповторимых струях,
О пенье фосфора в плену голубизны.
Я месяцами плыл за бурями, что схожи
С истерикою стад коровьих, и ничуть
Не думал, что нога Пречистой Девы может,
Смиряя океан, ступить ему на грудь.
Я направлял свой бег к немыслимым Флоридам,
Где перемешаны цветы, глаза пантер,
Поводья радуги, и чуждые обидам
Подводные стада, и блеск небесных сфер.
Болот раскинувшихся видел я броженье,
Где в вершах тростника Левиафан гниёт;
Средь штиля мёртвого могучих волн движенье,
Потоком падающий в бездну небосвод.
Ртуть солнца, ледники, костров небесных пламя!
Заливы, чья вода становится темней,
Когда, изъеденный свирепыми клопами,
В них погружается клубок гигантских змей.
Я детям показать хотел бы рыб поющих,
И золотистых рыб, и трепетных дорад…
Крылатость придавал мне ветер вездесущий,
Баюкал пенистый, необозримый сад.
Порой, уставшему от южных зон и снежных,
Моря, чей тихий плач укачивал меня,
Букеты мрака мне протягивали нежно,
И, словно женщина, вновь оставался я.
Почти как остров, на себе влачил я ссоры
Птиц светлоглазых, болтовню их и помёт.
Сквозь путы хрупкие мои, сквозь их узоры
Утопленники спать шли задом наперёд.
Итак, опутанный коричневою пряжей,
Корабль, познавший хмель морской воды сполна,
Я, чей шальной каркас потом не станут даже
Суда ганзейские выуживать со дна;
Свободный, весь в дыму, туманами одетый,
Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись
Все эти лакомства, к которым льнут поэты, —
Лишайник солнечный, лазоревая слизь;
Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку
Эскорты чёрных рыб пускались из глубин,
И загонял июль в пылавшую воронку
Ультрамарин небес ударами дубин;
Я, содрогавшийся, когда в болотной топи
Ревела свадьба бегемотов, сея страх, —
Скиталец вечный, я тоскую о Европе,
О парапетах её древних и камнях.
Архипелаги звёзд я видел, видел земли,
Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл…
Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля,
Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил?
Но слишком много слёз я пролил! Скорбны зори,
Свет солнца всюду слеп, везде страшна луна.
Пусть мой взорвётся киль! Пусть погружусь я в море!
Любовью терпкою душа моя пьяна.
Коль мне нужна вода Европы, то не волны
Её морей нужны, а лужа, где весной,
Присев на корточки, ребёнок, грусти полный,
Пускает в плаванье кораблик хрупкий свой.
Я больше не могу, о воды океана,
Вслед за торговыми судами плыть опять,
Со спесью вымпелов встречаться постоянно
Иль мимо каторжных баркасов проплывать.
Перевод Михаила Кудинова
Богема
Не властен более подошвы истоптать,
В пальто, которое достигло идеала,
И в сане вашего, о Эрато;, вассала
Под небо вольное я уходил мечтать.
Я забывал тогда изъяны… в пьедестале
И сыпал рифмами, как зёрнами весной,
А ночи проводил в отеле «Под луной»,
Где шёлком юбок слух мне звёзды щекотали.
Я часто из канав их шелесту внимал
Осенним вечером, и, как похмелья сила,
Весельем на сердце и лаской ночь росила.
Мне сумрак из теней там песни создавал,
Я ж к сердцу прижимал носок моей ботинки
И, вместо струн, щипал мечтательно резинки.
Перевод Иннокентия Анненского
Впечатление
Один из голубых и мягких вечеров…
Стебли колючие и нежный шёлк тропинки,
И свежесть ранняя на бархате ковров,
И ночи первые на волосах росинки.
Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,
Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,
И сладко в сумерках бродить мне голубых,
И ночь меня зовёт, как женщина в объятья…
Перевод Иннокентия Анненского
Испуганные
Как чёрные пятна под вьюгой,
Руками сжимая друг друга
;И спины в кружок,
Собрались к окошку мальчишки
Смотреть, как из теста коврижки
;Печёт хлебопёк.
Им видно, как месит он тесто,
Как булки сажает на место
;В горячую печь —
Шипит закипевшее масло,
А пекарь спешит, где погасло,
;Лучины разжечь.
Все, скорчась, они наблюдают,
Как хлеб иногда вынимают
;Из красной печи —
И нет! — не трепещут их тени,
Когда для ночных разговений
;Несут куличи.
Когда же в минуту уборки
Поют подожжённые корки,
;А с ними сверчки,
Мальчишки мечтают невольно,
Их душам светло и привольно,
;Сердца их легки.
Как будто к морозу привыкли,
Их рожицы тесно приникли
;Поближе к окну;
С ресницами в снежной опушке
Лепечут все эти зверушки
;Молитву одну.
И руки вздымают так страстно,
В молитве смущённо неясной
;Покинув дыру,
Что рвут у штанишек все пряжки,
Что жалко трепещут рубашки
;На зимнем ветру.
Перевод Валерия Брюсова
Феи расчёсанных голов
На лобик розовый и влажный от мучений
Сзывая белый рой несознанных влечений,
К ребёнку нежная ведёт сестру сестра,
Их ногти — жемчуга с отливом серебра.
И, посадив дитя пред рамою открытой,
Где в синем воздухе купаются цветы,
Они в тяжёлый лён, прохладою омытый,
Впускают грозные и нежные персты.
Над ним мелодией дыханья слух балуя,
Незримо розовый их губы точит мёд;
Когда же вздох порой его себе возьмёт,
Он на губах журчит желаньем поцелуя.
Но чёрным веером ресниц их усыплён
И ароматами, и властью пальцев нежных,
Послушно отдаёт ребёнок сестрам лён,
И жемчуга щитов уносят прах мятежных.
Тогда истомы в нём подъемлется вино,
Как мех гармонии, когда она вздыхает…
И в ритме ласки их волшебной заодно
Все время жажда слёз, рождаясь, умирает.
Перевод Иннокентия Анненского