Новосибирск. Последний город, где Н. С. Хрущев завершает серию так называемых Совещаний по сельскому хозяйству. Мы, бригада известинцев, сопровождающая его с самого начала этой серии, чуть ли не с Украины (точно помню, что были в Воронеже, а потом в Москве), тоже вроде бы заканчиваем работу. Вымотались к этому времени, надо сказать, изрядно. Работали по такому принципу: один слушает и вручную (магнитофонов у нас еще не было) записывает речь очередного оратора, второй проверяет в группе ЦСУ цифры и редактирует текст предыдущего оратора, а третий уже диктует свои записи по телефону стенографисткам. Изматывающий конвейер. Точно помню, что так работали, по крайней мере, в Москве, потому что там, завершив работу, садились в машину и ехали в редакцию, а у вахтера уже лежал отпечатанный номер с нашим отчетом.
Ну, это детали, а суть в том, что в Новосибирске мы уже чувствовали себя почти дома, я и Вася Давыдченков, входившие в эту команду. Васе, корреспонденту по Кемерово, и мне, корреспонденту по Алтайскому краю, до дома оставалось 20-30 минут лёта на ИЛ-14.
И вдруг зав. отделом Петр Алексеевич Анчихоров, возглавлявший бригаду, говорит нам:
- Да, это последнее совещание с участием Никиты Сергеевича, он возвращается в Москву, Я лечу с ним. Но в Хабаровске состоится еще одно такое же совещание, проводить его будут Воронов и Полянский. Вы летите с ними. Волков замещает меня, в Хабаровске к вам присоединится собкор Ефрем Буньков.
Мы с Васей дружно взвыли. Доказываем начальнику: мы же от дома улетаем, мы вымотались как собаки…Бесполезно. Сами понимаем, что бесполезно…
Сидим рядышком в какой-то комнате у телефона, переживаем свою досаду. Потом я тихонечко беру трубку этого телефона и заказываю Москву, номер Лидии Ивановны Буданцевой, заведующей корреспондентской сетью. Вася недоумевает. Я только наспех рассказываю ему о своей идее, он только успевает сообщить мне, что я сошел с ума, как нас соединяют с Москвой.
Говорю уже в трубку:
- Лидия Ивановна! Нас прямо от дома посылают к черту на кулички – в Хабаровск, а мы уже выжатые лимоны…
Ну, и все в этом духе, мол, не хотим лететь вусмерть! Она начинает меня уговаривать, мол, ясно, что никого другого на это дело уже не снарядишь.
-Да понимаем мы! Поэтому у нас просьба: коль засылают в такую даль, разрешите уж сделать еще шажок и доехать до Владивостока! Зачем? Ну, очень хочется выйти на берег Тихого океана, глянуть на него!
- Александр Иванович! Не могу я сама разрешить. Это надо согласовывать с Аджубеем
.- Согласовывайте с Аджубеем! – говорю это вслух, чтобы Вася слышал. И добавляю:
- Еще скажите бухгалтерии, чтобы нам перевели деньжонок, сотни по полторы! Поиздержались мы..
Вижу, как Вася на глазах бледнеет:
- Сашка, вот прямо сейчас нас и уволят. Прямо сейчас Алексей Иванович скажет – гнать этих нахалов в шею!
Вася не зря волновался: наш главный редактор был крут. Слышу, что Лидия Ивановна разговаривает с ним по телефону. Потом обращается ко мне:
- Алексей Иванович спрашивает, сколько дней вам нужно?
- Три!
Буквально через минуту:
- Алексей Иванович дает пять дней!
Блестящий он был редактор, умница, понимал коллег с полуслова. Понял и в этот раз наше состояние – что просто людям стимул нужен для нормальной работы!
И так едем! Уже много позже я узнал знаменитую формулу Феди Бурлацкого: Выезжая в любую страну, надо быстро найти, кому можешь сесть на шею. Журналистам моего поколения это очень понятно: командировочные были не велики, а своей валюты вообще не существовало. Мы с Давыдченковым в то время еще не знали сей замечательной формулы, но, по сути, обсуждали дорогой именно это применительно к Владивостоку: надо где-то там добыть машину, кого-то избрать гидом, чтобы все хорошо показал…Я предложил адресоваться к адмиралу, который тогда командовал Тихоокеанским флотом: слышал о нем много хорошего, а ведь в его распоряжении столько всего плавающего, что не может он нам отказать прокатиться по «своему» океану.
Остановились в какой-то гостинице, большой, но по-советски задрипанной, грязной, с хамским персоналом. Поругавшись там со всеми, отправились к председателю крайисполкома. Я сразу произнес персонально для него, примерно, такую речь:
- Вы любите называть Владивосток восточными воротами страны. Ну, а ворота города – это гостиница. Так вот, более заср.. простите, задрипанных ворот мы еще нигде не видели…
Ну, а потом плавный переход к тому, что нам нужна на пять дней машина.Получили машину. Стали звонить адмиралу. Оказалось, к большому нашему сожалению, что его в городе нет, где-то на выезде, и скоро его не ждут. После кратких размышлений позвонили, как-то уже по инерции ориентируясь на «силовые структуры», командующему Дальневосточным военным округом генералу Иванову, и он согласился принять корреспондентов «Известий», в то время влиятельнейшей газеты.
Нас встретил генерал солидного возраста, но по-молодому подтянутый, стройный, как-то даже внешне и в речи интеллигентный, напоминающий о старой, дореволюционной военной аристократии. Спросил, что нас интересует. Я сказал, слегка посмеиваясь, чтобы мои слова воспринимались не очень уж серьезно:
- Нас интересует, насколько надежно охраняются восточные границы Советского Союза.
Генерал согласно кивнул и начал рассказ…О том, как ловили одного шпиона, Голубева, если я не запамятовал, о нем и в газетах писали. Как он плыл сначала на подводной лодке, потом на резиновом плотике, затопил его, но только ступил на берег – услышал: «руки вверх!» Информация о его визите поступила с японской стороны. Его пытались перевербовать, а потом с той же стороны, но уже от их разведки, получили телеграмму с отборным русским матом – это была демонстрация того, что они разгадали игру. Рассказал, как приходится бороться с японскими шхунами и многое другое, очень для нас интерсное.
Потом повел в какую-то комнату, на дверях которой было написано: «Секретно». Перед нами открылась огромная карта. По команде генерала молодой солдатик стал нажимать какие-то кнопочки на пульте, но от волнения путался, и на карте все беспорядочно мигало. Генерал очень сдержанно заметил:
- Вы недостаточно обучены! – и сам стал у пульта. Теперь на карте зажигались разноцветные огоньки, а командующий пояснял:
- Это наши радиолокационные станции, это прожекторные установки…
Перед нами стояло еще нечто вроде серванта, у которого выдвигались ящики, и на их плоскостях на фоне карт под стеклом виднелись макеты кораблей, самолетов – местоположение всего, что находилось в распоряжении командующего округом. Надо сказать, округом огромным: начинался он от границы с Китаем и тянулся до Чукотки, захватывая и её. Завершилась эта беседа предложением посетить один пограничный отряд. Кстати, отряд – это не какая-то группочка пограничников, как нам ранее представлялось, а примерно дивизия со всеми приданными средствами. Командовали отрядами полковники, на Сахалине – генерал, а вот только в Находке – майор.
– Вот у него, - сказал генерал, - вам будет интереснее всего.
Он не ошибся.
На исполкомовской машине мы ехали вдоль берега Японского моря, то приближаясь к нему, то отдаляясь. Море было справа, а слева тянулись сопки, словно покрытые золотом. Дубки что ли там были или какие-то другие деревца, но желто-оранжевые листья у них не опали, хотя, отлично помню, что это было уже 4 декабря, и картина просто поражала своей красотой.
До Находки добрались лишь поздней ночью, в город не въезжали, проехали за него еще несколько километров, и шофер остановился у ворот, врезанных в проволочную изгородь. Сказал: «Здесь!»
Темнота, и кругом ни души. Как же нам хозяев-то этой территории позвать? Но мы еще не озаботились толком этой проблемой, как ворота стали тихо, как бы автоматически, раскрываться. Никакой охраны, никаких людей вообще не было видно. Пред нами слалась дорожка, ведущая к освещенному двухэтажному зданию. К нему и двинулись. Едва приблизились, из подъезда выскочил человек в форме и, лихо козырнув, бойко доложил:
- Дежурный по части старший лейтенант Сластёнов! Приказано сопровождать!
- Сопровождайте, - говорю, - раз приказано!
Поднялись на второй этаж, только подошли к двери, на которой написано «Командир отряда», как она распахнулась, и на пороге появилась стройная фигура молодого красавца с задорным казацким чубом. Кстати, мы узнали потом, что, будучи в Москве, проездом, он умудрился увести из ансамбля «Березка» красавицу – танцовщицу, ставшую его женой и уехавшую с ним в Находку…Он тоже очень лихо, красиво отдал честь и представился:
- Майор Донсков! Прошу! – и сделал ручкой в сторону кабинета.
Разговор у нас зашел о том, что же нам хотелось бы здесь повидать и узнать. Майор сразу сказал, что в нашем распоряжении эскадрилья самолетов, дивизион кораблей и все наземные средства передвижения. Позднее мы узнали, что это называлось у командира принять гостей «в цветах и красках». Так оно и пошло дальше. Например, я сказал, что неплохо было бы хоть немножко прокатится по Японскому морю, и Донсков, тут же сняв трубку телефона, скомандовал:
- К 9.00 кораблик к пирсу!
Потом нам сказали, что подготовлена комната для нашей ночевки. Пошли за командиром и, войдя в эту комнату, надо сказать очень просторную, ахнули: да, там были две кровати, но между ними стоял огромный стол, за которым уже сидели несколько офицеров. Нам их представили, а мы ошалело смотрели на то, что было на столе. И чего там только не было! Крабы разного рода приготовления, гребешки, заливные блюда, всевозможная рыба – все прелести дальневосточной кухни! Майор достал откуда-то из под стола бутылку коньяка и принес извинения, что не армянский. Был бы, мол, армянский, если бы генерал Иванов позвонил чуть раньше.
Нам становилось все яснее, что уснем мы не скоро!
Еще не успели управиться с первыми закусками, потрясшими нас своим разнообразием (надо же понимать, что всего этого в те времена даже в Москве не было, не говоря уже о родных Барнауле и Кемерове, где мясо и масло можно было купить только на базаре по очень солидной цене), появился старший лейтенант Сластёнов и обратился к майору:
-Пельмешки прикажете подать?
Майор глянул на свои часы и приказал:
- Пельмешки через семь минут!
Не через десять, не через пять – через семь! «В цветах и красках!»
Где-то как раз на пельмешках раздался звонок телефона, который стоял в номере. Выслушав чей-то доклад, майор дал установки:
- Шхуну двумя корабликами отрезать, чтобы не ушла обратно, поднять самолет с ночным видением и наблюдать, но не брать. У меня тут корреспонденты, я прилечу с ними, тогда и возьмем.
Положил трубку и пояснил: японская шхуна идет вдоль границы наших территориальных вод, похоже, собирается влезть в эти воды. Если это произойдет, ему доложат, и мы полетим посмотреть, как работают его орлы. Спрашиваем, где это. Да тут, говорит, рядом – застава Джигит, тысяча километров. Известное уже нам сибирское ощущение расстояний.
А времени около трех ночи! Нас так уже притягивает вид взбитых подушек! Как же мы были довольны, когда майору доложили, что шхуна не решилась войти в наши воды! Он же был огорчен: такая демонстрация работы пограничников сорвалась! Беда, говорит, в том, что они лучше нас оснащены разной техникой слежения и обнаружения, вот и увидели наши корабли или самолет.
Утром нас вывезли в море на пограничном катере, бывшем охотнике за подводными лодками, списанном из Тихоокеанского флота и переданном пограничникам. Суденышко не такое уж большое, но все же с ракетными установками, глубинными бомбами, 30 человек команды. Прошли мы несколько километров и повернули к берегу. Капитан Феликс Школьник, невысокий, плотный морячок, с черными усиками, подкрученными концами вверх, подошел к нам и этаким ехидненьким голоском говорит:
- Ну, что, корреспонденты, будете теперь рассказывать и писать, что по Японскому морю ходили…
- А чего, - говорю, - задираешься, есть какие-то предложения?
- Есть. Сегодня вот иду в поход на сутки, будем развозить командиров застав, совещание тут было. Пошли со мной, хоть немножко больше на волнах покачаетесь…
- Да мы с удовольствием! Как вот Донсков скажет, наш хозяин…
Донсков согласился. И тем же вечером мы были занесены в список экипажа корабля (забыл, он как-то интересно называется), отчалили от пирса и двинулись курсом на Север. Стояли, кстати, на мостике, помнится, в одних пиджачках: теплынь была, хотя происходило это 5 декабря, в День сталинской конституции, потому и запомнилось. Вася вскоре попросился в машинное отделение, и его повели туда, а я сказал, что намерен осваивать новые профессии поближе к командирскому мостику.
Феликс говорит:
- Зайдем ко мне в каюту, покажу тебе интересные секретные документы.
- Зачем мне твои секреты?
- Пойдем, не пожалеешь!
Мы как-то легко перешли с ним на ты. Каютка у него была маленькая, но какая-то очень уютная, обустроенная. Он тут же полез в шкафчик и достал небольшую медную или латунную канистрочку, по форме и размеру напоминавшую автомобильный аккумулятор, ну, и стаканы.
- Ты как спиртик пьешь, разведенный или так?
- А как на флоте положено?
- Да лучше не разведенный!
- Тогда лей!
Хлопнули по полстаканчика под соленый огурчик и копченую колбаску, хорошо пошло. Повторили. Скоро я был совершенно готов к освоению корабельных профессий, любой, по-моему.
Для начала мне доверили пост радиометриста. Слушал глубины моря, откуда шли какие-то незнакомые звуки, я не очень-то понимал - какие. Наблюдал за радиолокатором и по внутренней связи докладывал командиру, мол, справа по курсу, столько-то градусов, столько-то кабельтов – цель. Там были, видимо, небольшие островки. Но вдруг прямо по курсу под лучом локатора, чертившим передо мной круги, нарисовалось некое огромное пятно, да совершенно близко, и я, забыв все инструкции, заорал в микрофон:
- Феликс, там прямо перед носом какая-то огромная хреновина!
По кораблику прокатился смех. Я сначала даже не задумался, кто это смеется и почему. Феликс потребовал доложить по форме. Но вскоре я осваивал другую, еще более ответственную профессию – штурвального.
Нет, передо мной было не то огромное колесо, которое видел в кино «Дети капитана Гранта». Маленький круглый автоматический штурвальчик, меньше донышка сковородки, в верхней части – шкала. По команде капитана – сам моря не видел – крутил колесико, меняя курс.
- Медленно катиться вправо!
- Есть медленно катится вправо! - И добавляю что-то по поводу того, куда «катиться». Опять по кораблю пророкотал смех.
Около меня стоял настоящий штурвальный. Я предложил ему разделить обязанности: мол, я буду крутить колесико, а ты – отвечать капитану. Он говорит, так не положено. Пока торговались, я как-то упустил из внимания нолик, который там, на шкале, служит точкой отсчета градусов. Покрутил в одну сторону – нет нолика, покрутил в другую – тоже нет. В голову пришла гениальная мысль: крутить в одну сторону до тех пор, пока он не появится, ему же некуда деваться! Так и сделал. Тогда с мостика по трансляции услышал отчаянный вопль Васи Давыдченкова:
- Сашка, балда, корабль потопишь!
Мне как-то и в голову не пришло, что корабль в это время выписывает крутую дугу! Ну, разорвалась в уме связь штурвальчика с движением корабля, тем более, что я, как уже сказал, ничего не видел – ни моря, ни берегов.
В завершение этого обучения новой профессии капитан объявил мне благодарность за отличную службу. Сказал, что из меня получится хороший штурвальный, если только плыть подальше от берега…
Когда я снова вылез на мостик, мы подходили к какому-то причалу. Я вякнул:
- Уже приплыли?!
- Саша, плавает то, что, знаешь…в проруби. А мы пришли! Моряк по морю ходит!.
Пока ответить мне было нечем, но какая-то озорная мысль в голове уже мелькнула. Когда, высадив одного начальника заставы, мы отходили от берега, я спросил капитана:
- Феликс, что там сигналят флажками?
- Счастливого плавания!
- Это кому?
- Мне! – в ответе я не сомневался, капитан не скажет коллективу корабля (смешно, между прочим, звучит) или кораблю, он всегда идентифицирует корабль с собой.
- Так Феликс, значит, ты это… То, что в проруби плавает?!
И опять хохот по кораблю. Тут уже я спросил, почему они – экипаж, начальники застав, которых развозим, хохочут? Феликс ответил, что он специально включил трансляцию нашего трепа по всему кораблю, чтобы народ не скучал. По просьбе ребят рассказать новые московские анекдоты я начали трепаться во всю силу. В то время как раз анекдоты собирал, к чему меня побудила упоминавшаяся уже книжка последних годов 19 века «Анекдотические были», поэтому не одни сутки подряд мог рассказывать байки, не повторяясь.
Утором следующего дня проснулся с каким-то непонятным чувством дискомфорта. Спал, между прочим, в авоське или, может, гамаке, приделанном к внутренней стенке корабля. Дискомфорт явно возникал от того, что ноги мои то задирались выше головы, то я оказывался в своей авоське почти стоя. Килевая качка. Да еще и с боку на бок валяло. Поднялся поскорее, но стены вокруг меня тоже упражнялись в изобретении оригинальных поз, словно пытаясь выйти из трехмерного пространства в четырехмерное или даже пяти, черт их знает, но от этого здорово мутило. Ну, и вчерашний спиртик, враг унутренний, видимо, тому способствовал. Захотелось на воздух. Около трапа меня остановили матросы и ловко облачили в очень удобную и теплую куртку, штормовкой она, кажется, называется, упаковали аж с головой. Это оказалось очень не лишним: в противоположность вчерашнему вечеру сегодня на улице шел снег, дул сильный ветер, а кораблик наш, как попало, швыряли здоровенные волны. Шторм с метелью. И на палубе меня продолжало мутить. Я вспомнил вычитанный где-то рецепт спасения в такой ситуации: встать посредине корабля и переваливаться с ноги на ногу, делая вид, будто это ты раскачиваешь корабль. Попробовал – просто замечательно, муть сразу прошла. Стою качаю. Качаю и качаю. Через некоторое время мысль: и сколько так трудиться? До вечера, когда придем в порт?
Родилась другая идея: клин вышибать клином. Где больше всего качает? На носу, туда и пойдем. Хватаясь за накрытые брезентом ракетные установки, добрался до корабельного носа. Ухватился за флагшток – стою. Меня поднимает выше, выше, И я уже смотрю в небо. Потом пол начинает уходить из-под ног, вместе с ним и я, кажется, бесконечно проваливаюсь в бездну. А надо мной грозно вырастает очередная волна – выше, выше, уже метра три над головой, а потом рушится на корабль, обдавая меня брызгами.
Упорно стою, вцепившись во флагшток, хотя уже слышу сквозь вой ветра чью-то крепкую ругань, явно в мой адрес. Стою. Вдруг кто-то хватает меня за шиворот куртки, и я понимаюсь в воздух. Лечу по нему и попадаю явно в медвежьи лапы, но не задерживаюсь в них, а снова поднимаюсь в воздух, и снова кто-то подхватывает меня и немедленно отправляет дальше. Но все же явно пока не за борт, поэтому спокойно путешествую этим способом, который мне даже нравится. Буквально минута – я не успел еще насладиться новым для меня способом передвижения – и уже стою пред светлы очи и торчащие почему-то чуть вперед усы капитана.
- Ты утопиться решил, да? Жить надоело?
- Нет, просто вышибаю клин клином, надоело раскачивать корабль!
- Ты знаешь, что в старые времена было едва ли не самым страшным наказанием для моряка? Его сажали в ящик для красок «на носу», как ты говоришь, и минут через двадцать выносили оттуда полутруп!
- Извини, но в ящик для красок я не лазил!
- Тебя бы и без ящика умотало!
- Извини опять же, но все наоборот: муть от твоего вчерашнего неразведенного совершенно прошла!
Феликс махнул рукой, а я взглянул на палубу, пытаясь понять принцип так понравившегося мне перемещения в пространстве. Оказалось, это 12 ребят группы захвата, в куртках, придающих им непотопляемость, и с кортиками на боку, выстроились в линейку, ведущую с носа корабля на мостик. Феликс все порывался продемонстрировать мне их работу на примере захвата какого-нибудь иностранного судна, в частности, норвежского, под предлогом досмотра, но я спросил его, чем он может за это поплатиться, и он ответил, что, возможно, лишением звания. Ну, и видите: я невольно спас его от этой неприятности.
Мне, кстати, становилось все понятнее, почему мы оказались такими желанными и полезными гостями на этом корабле, да и не только на нем. Особенно после очередного любопытного эпизода.
Ходила легенда, что Школьник красивее всех на Тихом океане швартуется к пирсу. Мы входили в бухточку, и в очередной раз он демонстрировал свое мастерство. Уже раньше я видел, как это делается. Корабль идет к берегу на большой скорости, носом к нему. Потом следует команда «задний ход» одной машине, какая другой - не помню, но корабль вдруг резко тормозит, поворачивается боком к берегу, и, вот уже стоит, слегка покачиваясь, у пирса буквально в сантиметрах от него, но не касаясь его стенки. Однако на сей раз мы швартовались к одному из двух сейнеров, стоявших рядком у причала. Идем прямо как на таран крайнего суденышка, команда «задний ход», но что-то происходит, не срабатывает, и мы своим бортом с большой силой ударяем по борту сейнера. От этого он задирается вверх, и судно становится как бы на ребро, на противоположный борт, почти под прямым углом к воде. Из-за его кабины выскакивает женщина и с крепким матом поливает наш мостик, Феликса и меня, мощной струей из шланга, с помощью которого, видимо, мыла палубу. Это на ветру-то и холоде!
Через минуты на мостик прибегает механик корабля и показывает деталь, в которой образовалась трещина – заводской брак – потому, мол, и не сработала одна машина. Механик рассказывал мне, что спит на койке прямо у переборки, отделяющей его кабину от машинного отделения. Пока машина грохочет, спит спокойно, как только двигатель замолкает, он просыпается и бежит наводить порядок. А любимая песня у него - «Так и живешь, и ждешь тишины».
И тут же с сейнера на наш кораблик прыгает начальник заставы, кажется, капитан, протягивает мне руку, но вместо «здравствуй» или чего-то иного ожидаемого» говорит:
- На лося пойдем?
- А сколько на это надо времени?
- Дня три!
- Не можем!
- Тогда на кабана!
- А на него сколько?
- Это часы, сегодня же и управимся! Вместе с жарехой.
- Не можем, друг! У капитана – график. Нас же и Донсков уже, наверное, ждет!
- Ну, что для вас сделать-то?
- Подари краба, целого, не разделанного!
- Сейчас! – соскакивает обратно на сейнер, но быстро возвращается. Оказывается, все уже разгрузили, сдали, но сейчас сейнер выйдет в море, забросит сеть, и крабы будут. Мы уговариваем, что не надо это делать…Вот тогда я как-то остро ощущаю, в чем тут все дело. Просто тоска сумасшедшая мучает этих ребят в глуши, вдали от городов, от людей в гражданской одежде, от нормального общения и развлечений, а тут московские гости, им есть что рассказать, те же свежие московские анекдоты, и хочется любыми способами их задержать, потрепаться с ними, послушать о нормальной жизни штатских людей…Командиру вот тоже хотелось самому расслабиться и ребят на заставе развлечь, удивить, что таких гостей привел. Ну, и что-то нам показать, свое, особенное, ту же охоту, или, как Феликс, классную работу ребят, ради чего готов был рискнуть даже своим званием.
Стою на мостике, размышляю об этом, и вижу вдруг Феликса: идет со стороны кормы, видимо, из камбуза, и на ходу нежно так обихаживает огромный соленый огурец, смахивает рукой и сдувает с него падающий снег. Вот уже поднялся ко мне:
- Слушай, зайдем в каюту, что-то интересное тебе покажу.
- Видел я твое интересное, как ты его от снега чистил!
Подходит боцман и с разрешения командира докладывает мне:
- Товарищ корреспондент, вы находитесь в походе сутки, и вам положен плавпаек – полкилограмма сухой колбасы!
(Наверное, я уже сто раз напутал в морских терминах, давно уж очень все это было)
- Давай, - говорю – раз положен!
- А чем, думаешь, вчера закусывали? – возразил капитан, - да твоим пайком!
На пирсе в Находке нас уже ждал майор Донсков.
- Ну, я думал, что вас на руках вынесут, а вы еще сами шевелитесь!
И начались новые приключения, уже на суше. Чего нам только не показывали! А мы оказались неблагодарными: написать и напечатать в газете нам не удалось ничего. Разве военная цензура пропустила бы? Впоследствии я испытал жесткость ее контроля на книжке о Германе Титове, из которой убрали многие интересные детали и вовсе уж не секретные.