«Венера-5» и «Венера-6»
или
ГЕННАДИЙ ИВАНОВИЧ ОРЛОВ,
к.т.н.
Это самый невозмутимый человек из всех моих знакомых. Среднего роста голубоглазый стройный блондин с интересной бледностью в лице, он пользовался вниманием женщин. В провинциальном сибирском городе, да еще за колючей проволокой секретного «почтоящика» утаить похождения «налево» практически невозможно, и Геннадию Ивановичу не раз приходилось объясняться с любящей супругой. Однажды при дружеском сидении за бутылкой «тет-а-тет» я спросил его, как ему удается сохранять неповрежденным лицо со знаменитой интеллигентной бледностью после семейных разборок.
- Элементарно, - пожал плечами Геннадий Иванович. – Я ничего не объясняю, не вру, не выкручиваюсь, просто спокойно говорю, что надо быть совсем сумасшедшей, чтобы полагать, будто я могу увлечься ЭТОЙ. «Уж с кем, с кем, но только не с ЭТОЙ! Я все же уважаю себя, чтобы не опуститься до ЭТОЙ. Как только ты могла подумать, что у меня с ЭТОЙ что-то было!?» Кстати, - Геннадий Иванович с улыбкой посмотрел мне в глаза, - и тебе рекомендую, - надежнейший метод.
Наше тесное знакомство могло состояться еще за 15 лет до этого разговора, но судьба распорядилась совсем по-другому.
На четвертом курсе КХТИ мне безумно нравилась сокурсница Валя Г., красавица-блондинка. Но она встречалась с каким-то каишником, студентом КАИ, Казанского авиационного института. Я сильно горевал и не раз рассказывал друзьям о своих страданиях. Они сочувствовали и втихомолку от меня кое-что предпринимали. Если бы тогда я знал об этих их предприятиях, судьба нескольких людей, и моя, могла сложиться совершенно по-другому.
Мои друзья однажды встретили моего счастливого соперника, - он пришел к Вале Г. в наше общежитие, - остановили его в вестибюле возле вахтерши и очень популярно разъяснили, что он занимается неправильным делом, и что он больше не должен тревожить Валю Г и вообще появляться здесь. Огорченный каишник ушел, но друзья мои сохраняли бдительность. И не напрасно.
Вскоре каишник снова пришел в наше общежитие, пришел не один, но с двумя товарищами. Мои друзья своевременно узнали об этом и опять остановили чужаков в вестибюле. На этот раз объяснение прошло более бурно и не ограничилось словами, закончилось оно на улице. Каишники ушли ни с чем.
Но любовь не знает преград, и каишник опять явился к нашему общежитию с усиленным, человек в пять, сопровождением. Третье выяснение отношений прошло куда более бурно, но родные стены помогли моим друзьям. Каишник опять не встретился с предметом своих воздыханий.
Повторяю, я ничего не знал об этих событиях, и со стоической обреченностью переносил холодность Вали Г. А ее холодность усиливалась буквально на глазах. Я недоумевал, терялся в догадках, но видел, что исполнение моей мечты становится все более призрачным.
8 марта на нашем факультете состоялся вечер в честь наших прекрасных сокурсниц. В разгар веселья один из наших добровольных дежурных на входе в здание вдруг ворвался в зал и истерически закричал:
- Там каишники! Ломятся! Человек сто!
Мы задвинули девушек в дальний угол, а сами кинулись на выход. Не тут-то было. Выход из здания плотно заблокировала огромная, возбужденная до предела толпа каишников. Пришлось выбивать стекла в окнах и прыгать через подоконники прямо в кипящую толпу противников, благо, зал находился на первом этаже.
Наших парней набралось не меньше трех сотен, мы вытеснили каишников с тесного институтского двора на широкую улицу им. Кирова и уже предвкушали победу, но увы. На улице нас ожидала толпа противников человек в пятьсот. Закипела горячая рукопашная битва. Как раз через улицу,напротив нашего КХТИ находился сельскохозяйственный институт, и высокие здания обоих институтов суживали поле сражения.
Мы бились в жуткой тесноте, задыхались, как на Куликовом поле, били кулаками вслепую. Помню, иной раз мне даже не удавалось поднять руки, - так плотно стискивали мы друг друга в толпе. Все потеряли из виду своих друзей, и каждый бился в одиночку. Кто-то падал под ноги, его топтали, кто-то вскакивал на плечи дерущихся и орлом кидался на противника.
Налетела конная милиция, но накал страстей зашкалил, все уже так рассвирепели, что не стали разбираться, блюстителей порядка стащили с седел, и они исчезли в бурлящей и ревущей толпе.
И вдруг невероятный гвалт разъяренной толпы прорезал чей-то дикий вопль:
- Сволочи! Зарезали Эдика!
Драка прекратилась. Потом было серьезное разбирательство. Все окончилось бы более-менее тихо, руководству обоих ВУЗов большой скандал совершенно не нужен, но кто-то из наших в самом деле пустил в ход нож, один каишник был убит, а двое - сильно порезаны. Виновного не нашли, но отыгрались на других. В итоге двух моих друзей, Бориса Зюлькова и Льва Евсеева, - оба, как на подбор, силачи-богатыри, - признали зачинщиками, исключили из института и срочно отправили в солдаты. Им не повезло, - мы на четвертом курсе собирались вскоре принять присягу и получить звания младших лейтенантов, если бы драка произошла чуть позже, они бы пошли в армию офицерами.
Говорили, что из КАИ кто-то, - вроде бы, один, - тоже отправился в солдаты.
Через 15 лет после окончания института я, уже кандидат наук, начальник отдела НИИ, написал рукопись книги о газогенерирующих твердых ракетных топливах. При обсуждении мне порекомендовали расширить тему и кроме топлив описать типичные конструкции пороховых газогенераторов. Работа предстояла большая и нелегкая, сроки поджимали, и я решил привлечь в соавторы кого-то из конструкторов. На мой призыв откликнулся Геннадий Иванович Орлов, начальник лаборатории в отделе Л.Белецкого. Он занимался разработкой газогенераторов, пороховых аккумуляторов давления, двигателей систем ориентации, бортовых источников питания и прочих вспомогательных ракетных двигателей, которыми каждый уважающий себя ракетчик обвешивал свою ракету.
Мы с Геннадием Ивановичем уже много лет работали в тесном контакте, и я был рад его помощи. Он написал свой раздел довольно быстро, мы получили положительные рекомендации и стали готовить материалы для отправки в издательство. И вот, когда я стал просматривать сведения о моем соавторе, я удивился: Геннадий Иванович был моим ровесником, но окончил ВУЗ на два года позже. Закончил он тот самый КАИ, где когда-то учился мой счастливый соперник. На мой вопрос Геннадий Иванович нехотя ответил:
- Я с четвертого курса загремел в армию.
Он говорил явно неохотно, но меня распирало любопытство, и я продолжал приставать. Он отвечал коротко, приходилось выдавливать каждую фразу.
- У нас на четвертом курсе случилась драка с КХТИ. Там одного из наших какой-то ваш дурак зарезал. А я был комсоргом курса. Ну, меня и загребли. Пришлось служить рядовым, нам не успели присвоить лейтенанта.
Я совсем загорелся: а вдруг Геннадий Иванович – тот самый мой соперник-каишник, которого предпочла наша красавица-блондинка Валя Г.? Я поинтересовался, из-за чего случилась драка.
- Понятное дело, - усмехнулся Геннадий Иванович, - из-за какой-то девицы. Говорят, она у вас в КХТИ училась.
Увы, Геннадий Иванович к Вале Г. не имел прямого отношения.
Книга наша вышла из печати, и мы с соавтором не раз выслушивали комплименты. Я с тех пор частенько звал Геннадия Ивановича: «бледнолицый соавтор мой». Он слегка огорчался, я веселился.
А летом мы с ним решили совершить подъем по бурной Бии к ее истоку, к Телецкому озеру на моторных лодках, - предприятие трудное и довольно опасное. Я взял с собой в водный поход старшего сынишку, который готовился пойти в первый класс, а Геннадия Ивановича сопровождала, естественно, его ревнивая супруга.
Красотами природы мы насладились досыта. Прозрачные, стремительные воды зеленоватой Бии, красивые скальные пейзажи по берегам, борьба с бурным течением на перекатах, ночевки в палатке у костра на «диком бреге», чистейший свежий воздух, сияющее солнце в безоблачном бирюзовом небе, - все это воодушевило бы самую безразличную натуру.
А мой сынишка был в романтическом восторге и старательно исполнял нелегкие обязанности юнги. Главной его обязанностью было следить на бревнами, которые сплавляли с верховьев Бии молевым способом, т.е., массово пускали своим ходом по течению, а возле Бийска их ловили в затоны и связывали в плоты. При мощном течении бревно могло легко пробить борт. Я тоже постоянно напряженно следил за стремительными бревнами.
Но мне больше красот запомнились трудности. Это были годы начала застоя, летом в стране шла битва за урожай, бензин отпускали частникам в последнюю очередь и по строжайшему лимиту. Это – на сухопутных автодорогах страны. А по берегам Бии вообще не оказалось ни одной заправочной станции, кроме как в городе Турочаке, - примерно за 100 километров вверх от Бийска.
Мы догадывались об этой трудности и еще в Бийске загрузились до предела бензином Б-67 по 6,5 копеек за литр. В каждую лодку мы взяли по четыре оцинкованных «лысьвинских» банок кубической формы на 90 литров каждая, и считали, что этого нам с избытком хватит до Турочака, а там мы снова заправимся.
Мы ошиблись в расчетах. Лодочный подвесной мотор «Вихрь» в 20 лошадиных сил отличался прожорливостью, а при движении против быстрого течения бензин улетал, будто в трубу. Течение же с каждым километром становилось все быстрее. Вскоре начались перекаты. Там река вздувалась бугром над камнями и стремительно неслась вниз. Мотор ревел на полную мощность, но даже легкая «Казанка» продвигалась вперед медленнее черепахи. Иногда казалось, что мы вот-вот взлетим над водой как птица, от носа расходились стремительные тугие струи, сзади кипели высокие буруны. Сын мой ликовал от ощущения скорости, но я видел по камешкам на близком дне, что лодка вообще стоит на месте. На некоторых перекатах приходилось делать по несколько попыток, то ближе к одному берегу, то – к другому, то лавировать между подводными камнями, над которыми вздымались могучие водные бугры .
Наш запас топлива быстро подходил к концу. Мы причалили к первому попавшемуся прибрежному селению и отправились искать бензин. Над нами просто посмеялись. Мы причалили ко второму селению, к третьему, к четвертому. В пятом мы с Геннадием Ивановичем прошагали с пустыми канистрами несколько километров к полевому стану, где сердобольный тракторист за 1,5 литра спирта налил нам каждому по 40 литров смеси Б-67 с соляркой.
А мы еще не добрались до Турочака! Течение становилось все сильнее, перекаты попадались все чаще и становились мощнее. При дрянном топливе двигатель часто давал перебои, а то и вовсе глох, моя «Казанка» на мощном «Вихре» с горем пополам преодолевала перекаты. Геннадий Иванович шел на очень легкой самодельной фанерной лодке с мотором «Ветерок» в 12 лошадиных сил. Уже на нескольких перевалах нам приходилось становиться бурлаками, разгружать его судно и перетаскивать его против стремительного течения ручной тягой.
После Турочака мы прошли несколько километров вверх и подошли к Иконостасу. Так называли 100-метровую отвесную скалу, на которой местный полусумасшедший художник в годы войны нарисовал профиль Ленина, танк ИС и написал вроде лозунга: «За Мать и Его день рождения». Говорили, что мастер спускался с вершины до середины утеса на веревках и творил в подвешенном состоянии на высоте 70 метров.
Здесь наше путешествие закончилось. Очередной перекат оказался непреодолимым для обеих лодок. Мы причалили к берегу, разгрузили лодки и на веревках потащили «Казанку» вдоль берега через перекат. Мой сын остался возле фанерного судна и груды багажа. Мы затащили «Казанку» в тихую заводь выше переката, привязали к дереву, оставили на страже супругу Геннадия Ивановича, и вернулись к фанерной лодке.
А там мой будущий первоклассник ревел белугой возле полузатопленного фанерного судна. Очередное бревно со всего разбега долбануло лодку в борт и проломило пятислойную фанеру, проклеенную стеклотканью на эпоксидке. Мы вручную протянули аварийное судно выше переката и остановились на починку на живописном островке как раз напротив Иконостаса. Геннадий Иванович за пару дней починил лодку, но мы решили больше не рисковать, а двинулись в обратный путь.
В НИИ жизнь продолжалась. Лаборатория Геннадия Ивановича на наших газогенерирующих топливах разрабатывало одно «изделие» за другим. Пошли в серийное производство термостойкие заряды для «оживления» нефтяных скважин, ПАД выброса ракеты из пускового контейнера, заряды вспомогательных двигателей сброса контейнерной крышки, увода ее,выброса ложных целей, разгона их. Много труда мы затратили на безуспешную разработку плазменных ложных целей. Не знаю, кому как, но мне эти работы казались интересными и важными.
Очень увлекательной стала разработка зарядов для ГЗУ, - грунтозаборного устройства МКС «Венера». Тогда планета Венера считалась «сестрой Земли», и астрономы уверяли, что условия на ее поверхности довольно близки к земным. Фантасты населяли эту ближайшую к нам планету похожими на нас разумными существами.
Первые две МКС, «Венера-1» и «Венера-2», бесследно исчезли в непроглядной гуще венерианских облаков, не подав никакого сигнала. Следующие две станции достигли «сестру Земли», но тоже утонули в плотной и непроглядной венерианской атмосфере. По коротким обрывкам сигналов «Венеры-4» можно было понять, что условия на поверхности Венеры совершенно не те, на которые рассчитывали ученые.
При проектировании «Венеры-5» и «Венеры-6» конструкторы учли все мыслимые сложности, которые ждали МКС на поверхности Венеры. Спускаемые аппараты и все их механизмы были рассчитаны на повышенное атмосферное давление и более высокую температуру. Нашим термостойким зарядам для ГЗУ предстояло огромным давлением вогнать грунтозаборные трубки в любой, самый твердый венерианский грунт, даже вроде земного гранита, и втянуть их с образцами венерианского грунта на возвращаемый аппарат.
Мы с нетерпением ждали сообщений об успешной работе обеих МКС. Но произошло то, чего никак не ожидал никто на Земле. Обе МКС достигли поверхности Венеры. Они даже успели передать, что атмосферное давление здесь составляет более 500 атмосфер, а температура «воздуха» у поверхности планеты превышает 550 градусов Цельсия. После этого обе МКС прекратили работу. Они попросту сгорели в этих поистине адских условиях. Сгорели вместе с нашими грунтозаборными устройствами ГЗУ.
Единственным практически полезным результатом сложной и безумно дорогой космической эпопеи стал отказ ученых всего мира от дальнейших полетов на Утреннюю Звезду, по крайней мере, в ближайшем будущем.
Последний раз я видел Геннадия Ивановича при моей командировке из Подмосковья в сибирское НПО в суверенной России. Я зашел в его лабораторию, и он рассказал мне о своих делах. Лаборатория, как и все разработчики НПО, как все сотрудники всех бывших оборонных предприятий, отчаянно боролась за существования.
Мне показали резак для аварийного вскрытия сейфов, аппарат для «оживления» сверхглубоких нефтяных скважин, где температура достигала 300 градусов. Вместе с этими остатками былой высокой конструкторской мысли я увидел устройство для намотки секций складных стеклопластиковых удочек и чертежи конвейера для разлива гуталина в баночки.
Ельцин и его клика предательски бросили на произвол судьбы весь огромный оборонно-промышленный комплекс страны. Они оставили без средств к существованию сотни тысяч талантливых ученых и инженеров оборонных предприятий, миллионы всех честных тружеников, а сами вместе с будущими олигархами ринулись грабить гигантское достояние советского народа. Настало десятилетие массовых смертей бывших советских людей от инфаркта, инсульта, рака. У проходных оборонных предприятий каждый день появлялись все новые некрологи: рак, инфаркт, инсульт… Инфаркт, инсульт, рак… Сейчас об этом предпочитают молчать, - память наша коротка, мы не любим вспоминать о неприятном, тем более, трагическом. А правителям хотелось бы, чтобы мы вообще ни о чем этаком не думали, а только потребляли всяческие сникерсы и тампаксы. Сами же правители в это время увековечивают память о своих подельниках в ограблении народа, восхваляют и возвышают их.
Через несколько лет после нашей последней встречи я узнал, что «бледнолицый соавтор мой» умер от инсульта.