Сумерки опускались на улицы Парижа, и фонарщики вновь принялись за работу. Они перебегали от одного фонаря к другому, приставляя свои небольшие лесенки и зажигая огонь в стеклянных коробах. Пожилой мужчина в промасленной, бурого цвета, робе извлек искру, и неясные дрожащие лучи осветили силуэт, находившийся до этого в тени.
В небольшом тупичке между кривенькими и обшарпанными домами сидел одинокий мужчина. У его ног был хорошо виден деревянный ящик с торчащей сбоку, изогнутой, ручкой. На ящике стояла полупустая бутыль синего стекла, помятая жестяная кружка, рядом с которой покоились головка чеснока и пригорошня медяков, а последним предметом в этой композиции был красный, в белый горошек, платок. Он ловил на себя лучи света, отражаемые бутылкой, и странно контрастировал с остальными предметами: чистый и не имевший не единой складочки, в отличие от его владельца.
Мужчина наклонился, и свет вычертил его округлое, испещренное морщинами лицо, с вечно печальными глазами и приопущенными уголками толстых губ. Фонарщик сразу же узнал его и поздоровался, ведь это был никто иной как старый шарманщик Гай. Хоть его и называли старым, ему еще не было и сорока лет, но внешность, как известно, обманчива. Лицо Гая, его руки и вид выдавали в нем уже видавшего жизнь старика, и вряд ли бы кто поверил ему, скажи он свой настоящий возраст. Но самого Гая это не волновало, ведь спрашивать было некому, даже фонарщик, получив в ответ короткий приветственный кивок, удалился, ни о чем более не спросив.
Они не были друзьями, фонарщик просто привык к нему, каждый вечер видя его здесь, пьющего вино и задумчиво глядящего в пустоту улиц. Гаю нравилось это место, он мог до поздней ночи сидеть здесь и смотреть на старенькие дома, булыжную мостовую и редких прохожих. При этом сам он был скрыт от лишних глаз, и даже задирчивая местная шпана, не замечая его, проходила мимо. Каждый вечер Гай приходил сюда, купив на вырученные за день гроши бутылку самого дешевого вина в лавке неподалеку. А когда же, наконец, сон брал над ним верх, он неспешно ковылял в свой чулан, где жил уже много лет, чтобы утром вновь выйти на Соборную площадь и играть на своей шарманке. Того, что ему бросали прохожие, едва хватало на скудную пищу и оплату жилья. Лишь в дни праздников или ярмарок подавали относительно много, хотя и не настолько, как акробатам, выступавшим на другом конце площади. Сегодня шарманщик заработал на удивление мало, даже меньше чем обычно, и ему хватило лишь на вино. Тяжело вздохнув, Гай наполнил кружку наполовину и взглянул на платок. Ему вновь защемило в груди...
Несколько месяцев назад, в один из удачных дней, он, как обычно, сидел здесь, глядя на возвращавшихся с праздника прохожих, когда прямо у подножия фонаря возникла она. Бледная и немного нескладная, с короткими черными волосами, спадавшими на глаза, она была одета так, как положено женщинам ее профессии. Длинное платье, разрез которого едва прикрывал ее небольшую грудь, спадало до земли, а на худые плечи был накинут красный платок в белый горошек. Она оглядывалась по сторонам в ожидании очередного клиента, когда Гая, будто молнией, прошибла мысль о том, что он уже целую вечность не был с женщиной.
Раздумывал он недолго – настолько это мимолетное умозаключение подняло из глубин его души страсть и желание, давно похороненные под гнетом жизненных тяжестей. Он встал и, взяв в руки свой нехитрый скарб, подошел к ней. Она обратила на него внимание в последний момент и, слегка вздрогнув, тотчас оглядела своими впавшими карими глазами. Это не было взглядом, каким обычно шлюхи Парижа оглядывают нового клиента: полным презрения и усмешки. В ее глазах читалась тоска, сожаление и жалость.
Договорившись о цене, она проводила его в тесную комнатенку в двух кварталах от места их встречи. Он отдал ей все, что у него было, до последнего гроша, и той ночью она отдала ему не меньше. Они почти не разговаривали. Не то, чтобы беседа не клеилась, им не о чем было говорить... И Гай, и Элоиза, именно таак звали девушку, все понимали без слов, и оба они увидели друг в друге одно и то же: бескрайнее море одиночества, тоски и печали.
Она была нежна с ним, и вряд ли кто-либо из тех, с кем ей приводилось подниматься в эту запыленную обитель, был с ней так же ласков. Возможно, Гай узнал в ее карих глазах очи своей дочери, много лет назад сгинувшей в пламени пожара вместе с его женой... А, возможно, просто уже позабыл, насколько нужно человеку тепло других людей.
Лишь утром он покинул ее, так же, без лишних слов, проведя на прощание рукой по ее бледной коже. Про себя он пообещал, что еще вернется, как только у него появятся деньги, и, действительно, через несколько долгих недель. он вновь смог заработать достаточно. И когда он нашел девушку на одной из улочек, она была рада его видеть. Они вновь поднялись в ту комнату, и вновь она одарила его всей той любовью, что, томясь в ней, искала выхода наружу. Их тела сплетались, обдавая друг друга жаром. В ту ночь каждый из них вспомнил всю свою жизнь, некогда прекрасную, простую и беззаботную... Сменившуюся лишь тягостным бременем потерь, разочарования и разбитых надежд.
Когда Гай проснулся, девушки уже не было, а на ее кровати небрежно покоился ее платок и горсть монет, которую он отдал ей вечером. Не имея сил забрать эти деньги, он взял лишь кусочек ткани. Красной в белый горошек.
С тех пор он больше не видел ее ни на той улочке, где имел привычку сидеть вечерами, не желая возвращаться в свой жалкий чулан, ни где либо еще. Он искал ее, блуждая по окраинам, но она исчезла так же бесследно как и появилась в его жизни. Прошел уже месяц, а он все еще вспоминал те ночи, что она подарила ему, ведь это было, пожалуй, лучшее, что случилось с ним за все годы его одиночества. Ее платок он всегда носил с собой, аккуратно складывая в карман кафтана. И каждый раз он клал его на свою шарманку, чтобы думать о ней и, иногда поднеся к лицу, вновь ощутить ее запах, лучший на этой земле. Ведь даже благоухание всех цветов на свете, не сравнилось бы с этим легким призрачным ароматом ее исхудавшего тела.
И вот Гай опять наполнил свою кружку вином и, сделав пару глотков, взял в руку красный платок. Он сжал его изо всех сил и едва не закричал от горя, охватившего его душу. Ему не хотелось думать о том, что могло с ней случиться, но мысль о том, что с ней произошло нечто ужасное, наконец взяла верх и целиком объяла его. Он заплакал. Крупные слезы катились по его обветренным щекам, падая на землю.
Гай не хотел строить догадок, а просто принял все как есть... Ему это было не впервой. Он не знал, да и не мог знать, что, буквально через день после их последней ночи, Элоиза вновь встретилась с Жофруа... Матерым уголовником, обитавшим в притоне неподалеку от ее дома. Он питал к девушке какую-то жуткую привязанность и всегда выбирал лишь ее. Он щедро платил ей, после чего неистово насиловал, оставляя на ней множество синяков и ссадин. Она даже не кричала, лишь стонала сжав зубы, ведь грубость и жестокость мужчин были для нее обыденным делом... И самому бандиту нравилось то, как она молча терпит его истязания. Но в тот вечер они не поднялись, как обычно, в ее комнату, он повел ее к набережной, где среди плеска Сены долго еще слышались его крики.
Жофруа был в ту ночь еще более жесток, чем обычно, возможно из-за того, что чертовски напился. Завершив наконец свое дело и отбросив Элоизу от себя, он достал из голенища сапога длинный нож и, приставив его к горлу девушки, захохотал. Его слова застревали на пьяном языке, то и дело вставляя ругательства, он сказал, что она заразила его сифилисом и, судя по всему, жить ему осталось недолго. Он не спал ни с кем кроме нее в этом чертовом городе и был абсолютно уверен в своих словах. Сначала глаза Элоизы наполнились ужасом, но потом он сменился печальной отстраненностью. В конце концов, именно этого она и искала: смерти, освобождения от этой грешной жизни... Ведь сама она не была способна лишить себя Божьего дара, и когда стальное острие пронзило ее грудь, она лишь тихо всхлипнула и опала на своего убийцу. В то мгновение, в последний миг, прежде, чем ее дух отлетел от тела, она вспомнила о нем... Старом шарманщике Гае, игравшем каждый день на Соборной площади и бывшем единственным во всем этом мире, кто искренне ее полюбил...