Криптография и антиномии Государства и революции 1

От автора: Предлагаю Вашему вниманию  полный текст работы <<"Государство и революция" - политический бестселлер В.И.Ленина>>. Публикуется в 2-х частях.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕАМБУЛА

Глава 1.”Государство    и    революция”:  Основные идеи    концепции     пролетарской демократии.    Антиномии    концепции

1.1.Две группы политических идей «Государства и революции». Теоретические предпосылки большевистской концепции    демократии

1.2.Идеал радикально-примитивной, прямой демократии масс — декларируемая основа большевистской концепции пролетарской демократии

1.3.Мифологемы и идеологемы ленинской концепции «управляющие/управляемые» («у/у») в контексте большевистской концепции    демократии

1.3.1.Проблема   аутентичного   реконструирования ленинской концепции «у/у».Три слоя «управляющих»
1.3.2.Первая и вторая аксиомы большевистской концепции «у/у»
1.3.3.Критика Л. фон Мизесом второго постулата В. И. Ленина
1.3.4.Третья аксиома В. И. Ленина
1.3.5. Два плана ленинской концепции «у/у» и ее практическая и теоретическая неоднозначность

1.4.Несостоятельность критики В. И. Лениным атрибутов “буржуазной” (всенародной, общегражданской) демократии

1.5.В. И. Ленин о количественных и качественных аспектах «новизны» пролетарской демократии

1.6.Государство — коммуна (республика Советов) как адекватная институциональная форма пролетарской демократии

1.7. Квинтэссенция большевистской политической технологии завоевания власти

1.8. Антиномии ленинской концепции демократии
1.8.1.Первая антиномия концепции: противоречие между идеей всевластия и единовластия Советов и идеей монополии большевистской партии на власть и два способа его разрешения
1.8.2.Вторая    антиномия концепции: противоречие между идеей поголовного участия всего пролетариата в управлении и идеей единого всепролетарского государственного «синдиката»
1.8.3.Третья антиномия концепции: противоречие между декларацией о пролетарской демократии и положением о привлечении всего пролетариата только к ограниченной функции учета и контроля за мерой труда и мерой потребления

1.9.Криптография «Государства и революции»: Неизбежность метаморфозы радикально-примитивной пролетарской демократии в партолигархический режим с опорой на контролируемое участие в управлении пролетарских масс
1.9.1.Три главные оппозиции атрибутов ВНД/ДР-МКПД/РС
1.9.2.Метаморфозы радикально-примитивной пролетарской демократии в партолигархический режим с опорой на контролируемое участие в управлении пролетарских масс

1.10. Институт двойного (революционно-демократического снизу и партократического сверху) контроля как важнейшая черта контролируемой пролетарской демократии и проблема его совместимости/несовместимости с российской политической традицией и спецификой российской цивилизации

1.11. Проблема насилия и террора в большевистской концепции МКПД (ДП)
1.11.1. Два   вида революционного   террора:   стихийный террор масс и санкционированный партией институционализированный террор
1.11.2. Эволюция высказываний В. И. Ленина о насилии и терроре в период между Февралем и Октябрем 1917 г.
1.11.3. Проблема ответственности большевиков за стихийный террор масс

1.12. Квинтэссенция концепции пролетарской демократии


Глава 2. Концепция    «государства—коммуны»: критика А.Богданова    и    соавторство Н. Бухарина

2.1. Вводные замечания

2.2.А.Богданов и концепция «государства—коммуны»

2.3. Проблема авторства (соавторства) концепции «государства—коммуны» в большевизме: метаморфоза освещения вопроса в 20-х гг.
      
Итоги   и   выводы

Литература и примечания





ПРЕАМБУЛА


      «Государство и революция» — самое влиятельное, по мнению одних [1, с.177], самое интересное, по мнению других исследователей [2, с.103], произведение В.И.Ленина — мировой (и апологетической и критической) литературой комментировалось бесчисленное количество раз под различным ракурсом анализа. [См. 3].
 
В СССР, эта небольшая по объему книга (около 120 страниц) считалась шедевром марксизма, в котором “впервые наиболее полно и систематизировано изложено марксистское учение о государстве” и которое “представляет собой непревзойденное по глубине и многогранности научное освещение теории государства”[4, с.VIII] .

Спустя пару десятков лет здесь же, на постсоветском пространстве, можно прочитать уже противоположное мнение об этой работе: “недоумеваешь: как можно было охарактеризовать эту работу “выдающимся произведением”, если в ней сплошь надуманные и абсурдные тезисы да глубоко ошибочные выводы» [5, с.397]. Автору этой оценки  вторит другой исследователь: “Ленин пришел к выводам, которые, хотя и “не превзойдены по глубине”, тем не менее схоластичны, надуманны, оторваны от жизни” [6, c.272].

     Вполне, естественно, что негативная оценка “Государства и революции” широко распространена среди западных биографов В.Ленина, специалистов по истории политической мысли, политологов, социальных философов. Так известный современный биограф вождя большевизма из Оксфорда  Роберт Сервис, отмечая незаурядный масштаб личности В.И.Ленина как политика[7,с.11], в то же время по поводу “Государства и революции” пишет: <<В целом “Государство и революция” производит гнетущее впечатление. Ленин не мог распознать преимущества правительства, базирующегося на либерально-демократических ценностях. Но это – лишь часть всей правды. Мы вынуждены признать, что книга не только не признает универсальных гражданских свобод, но и недвусмысленно предлагает начать целенаправленную кампанию борьбы против этих свобод >>[7,с.339].

     Причем, весьма показательно и вовсе не случайно, что среди критиков данного сочинения В.Ленина царит разноголосица. Если, по мнению одних исследователей, к примеру, профессора Гарвардского университета Адама Улама, “Государство и революция” – “самое что ни на есть пособие по анархизму”[8, с.323], то, с точки зрения самого известного на Западе биографа В.Ленина Роберта Пейна, “ ленинский труд “Государство и революция” представляет чрезвычайный интерес исключительно из тех соображений, что в нем с полной очевидностью отсутствует какая-либо логика. Тут автор дает волю утопическим фантазиям”[9,с.356].Аналогичной позиции придерживается и Анатолий Божич в своем “Большевизме” [10, c.373]. И этот ряд негативных оценок можно продолжать и продолжать.

      Подобный разнобой в интерпретации священного писания большевизма не удивляет. Так как, правильно оценивая отдельные утверждения  “Государства и революции”  как утопические, указывая не внешнюю противоречивость текста (в ряде случаев из-за неряшливости стиля, плохой редактуры, а зачастую -  из-за полемического ража вождя большевизма), практически все исследователи не проводили и не проводят скрупулезный текстуальный анализ всего сочинения, не рассматривают идеи, высказанные в нем, в связи с друг с другом и в развитии, а  главное – не  сопоставляют идеи, сформулированные в нем  с другими ключевыми положениями политической доктрины большевизма с тем, чтобы   выявить не только явные, но и потаенные смыслы текста.

     Именно поэтому, учитывая то исключительного места, которое  занимает это сочинение в суммировании и обосновании ключевых идей политической доктрины большевизма, его концепции демократии, той весьма существенной, хотя и противоречивой роли, которое оно сыграло в идеологическом обеспечении политической практики большевизма, необходимо заново осуществить скрупулезный  анализ и оценку его основных положений в контексте с ключевыми положениями политической доктрины большевизма. А главное, как это не парадоксально при той горе литературы ему посвященных, еще и потому, что  многие смыслы  сакрального текста первого вождя большевизма оказались для большинства специалистов тайной за семью печатями.

     Наконец, свободный от стереотипов  предыдущих исследований  анализ “Государства и революции” следует сделать также и потому, что сам Ленин при¬давал своей концепции «государства—коммуны», вполне сложившейся к моменту написания, столь большое значение (вероятно, полагая ее  шедевром политической мысли), что по поводу работы «Марксизм о государстве», являющейся подготовительным материалом к «Государству и революции», написал Л. Б. Каменеву в июле 1917 г. своего рода письмо-завещание: обязательно опубликовать ее, если автор будет убит[11,с. 444.].




Глава 1.”Государство    и    революция”:  Основные идеи    концепции     пролетарской демократии.    Антиномии    концепции


1.1.Две группы политических идей «Государства и революции». Теоретические предпосылки большевистской концепции    демократии

      Если попытаться максимально лапидарно и в тоже время полно раскрыть содержание данного произведения вождя большевизма, то оно будет выглядеть следующим образом: «Государство и революция»— теоретико-пропагандистская утопия (и ребус) большевизма, «литературный памятник» радикально-примитивно-демократической, революционно-охлократической (ясный смысл) и партолигархической (сокровенный смысл) политической культуры, выразитель психологии, менталитета стихийных движений пролетарских, люмпен-пролетарских масс.

Хотя Ленин поставил перед собой задачу, прежде всего, восстановить искаженное, по его мнению, оппортунистами II Интернационала истинное учение Маркса и Энгельса о государстве [12, с. 6.], а также о диктатуре пролетариата [12, с.34], в действительности эту задачу он не выполнил. Игнорируя много-мерность политической доктрины классиков марксизма, амбивалентность их концепции демократии, он востребовал из теоретического наследия основоположников марксизма лишь те положения, которые могли обосновать его собственную точку зрения, а главное — теоретически оправдать его антимарксистскую политическую тактику 1917 г.

Как мы уже показали в первой главе книги II своей монографии “Метаморфозы и парадоксы демократии”, он сфальсифицировал (сознательно или несознательно — это другой вопрос) ряд политических идей К. Маркса и Ф. Энгельса: а) «слома» государственной машины в ходе пролетарской революции; б) диктатуры пролетариата; в) формально-демократического и относительно мирного пути пролетарской революции; г) демократической республики как формы диктатуры пролетариата.

Основные политические идеи «Государства и революции» по отношению к существующим политическим институтам можно подразделить на две группы.

В первой из них отвергаются традиционные общегосударственные, а также классические демократические политические институты: парламентаризм, разделение властей (причем Ленин вовсе не упоминает судебную власть как равноправную с законодательной и исполнительной властями), чиновничество, судейское сословие, постоянная армия, полиция, общегражданская политическая свобода и т. д.

Во второй группе формулируется концепция «государства—коммуны», согласно которой взамен сломанных в ходе пролетарской революции традиционных политических институтов предлагается институт выборности и сменяемости всех должностных лиц на первом этапе, а впоследствии введение форм прямой демократии: участие в управлении вначале большинства, а затем и всего взрослого, поголовно вооруженного социально однородного населения.

Адекватной институциональной формой «пролетарской» прямой (примитивной) демократии признается только республика Советов как система Советов снизу доверху.

Вместе с тем в брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?», уточняющей и развивающей некоторые идеи «Государства и революции», Ленин дополняет свою концепцию положением, что и в существующем государственном аппарате наряду с той частью, которую надо разбить (постоянная армия, полиция, чиновничество и т. д.), имеется часть, которую надо сохранить, вырвав из подчинения капиталистов и подчинив пролетарским Советам: это «аппараты учета вроде банков, синдикатов, почты, потребительских обществ, союзов служащих».[13,с.307].

В основе ленинской концепции демократии (как и всей, политической доктрины в целом) лежит иллюзорная, утопическая теория отмирания государства и вообще публично властных отношений как таковых, провозглашенная классиками марксизма и абсолютизированная вождем большевизма в «Государстве и революции».
Эта идея, в свою очередь, непосредственно зиждется, во-первых, на основополагающей утопической иррациональной вере марксизма в конкретную возможность формирования в новых, постреволюционных условиях нового, лишенного недостатков идеального человека, а во-вторых, на иллюзорном предположении об упрощении подавляющего большинства функций государственной власти по мере развития технической цивилизации, что и позволяет, по мнению Ленина, приобщить к управлению «всех грамотных людей»[12, с.44].

Еще одной теоретической предпосылкой концепции Ленина является абсолютизация им мыслей, высказанных Марксом и Энгельсом в связи с обобщением опыта Парижской коммуны. И хотя впоследствии основоположники марксизма стали более критически относиться к политическому опыту Парижской коммуны [как мы уже установили в пер¬вой главе первой  книги “Метаморфозы и парадоксы демократии. Политическая доктрина большевизма: истоки, сущность, эволюция, альтернативы.1903-1929” [14, с.167-170]], Ленин тенденциозно подбирал и использовал в качестве аргументов лишь те цитаты классиков, которые подтверждали его одностороннюю интерпретацию опыта Коммуны, не замечая тех, которые ставили ее под сомнение.Если суммировать разрозненные высказывания Ленина, то концепция «пролетарской» (и «советской») демократии, в концентрированном виде выраженная в «Государстве и революции», сведется к следующим основным пунктам.


1.2.Идеал радикально-примитивной, прямой демократии масс — декларируемая основа большевистской концепции пролетарской демократии

     Ленин изначально отвергает почти все (об исключениях мы поговорим дальше) достижения мировой политической мысли последних столетий (либерально-демократическую традицию) и существующие демократические институты и нормы западной цивилизации. Он предлагает учиться на «опыте массового движения»[12,с.40], у стихийно складывающихся в ходе революции институтов примитивной демократии, радикально настроенного пролетариата, осуществляющего массовые прямые действия.

Но, призывая учиться на примере массового движения, Ленин, достаточно ясно, хотя еще и абстрактно, представляя, какая политическая система ему нужна, сам (вопреки самой идее самодеятельной пролетарской демократии) осуществляет выборку того, что может быть использовано пролетариатом, а что нет.
Мера полноты демократии как таковой определяется им мерой распространения форм прямой демократии, степенью выборности и сменяемостью всех должностных лиц, мерой участия большинства, а затем и всех (в бесклассовом обществе) в выполнении функций государственной (безгосударственной) власти[12,с.43].

Ленин по сути дела бездоказательно, априори исходит из того, что <<на основе социализма «примитивная» демократия будет не примитивной>>[15,с.231]. Отвергаются парламентаризм, принцип разделения властей, правовое государство, политические права и свободы.

Вместе с тем в «пролетарской» демократии сохраняются принципы выборности и представительства, представительные учреждения, в которых осуществляется единство законодательной и исполнительной власти: в них депутаты, «должны сами работать, сами исполнять свои законы, сами проверять то, что получается в жизни, сами отвечать непосредственно перед своими избирателями»[12, с. 48].

Солидаризируясь с классиками марксизма (непосредственно следуя за ними) и разрабатывая дальше положения утопичной и иллюзорной, имеющей многовековую историю, теории отмирания государства, власти, управления людьми, преодоления бюрократии, Ленин в то же время, вполне реалистично полемизируя с анархистами, утверждал, что, так как уничтожение чиновничества сразу и повсюду невозможно[12, с. 48], то пролетарская революция в сфере государственного и хозяйственного управления должна начаться (после немедленного слома старой бюрократической машины и начала строительства новой) со сведения государственных чиновников и специалистов, управляющих-хозяйственников на роль простых исполнителей поручений вооруженного пролетариата, создающего железную дисциплину[12, с. 48,50].

Вместе с тем он предлагал поэтапное и расширяющееся привлечение пролетариата, революционного охлоса к управлению: <<Мы не утописты, — писал Ленин в брошюре «Удержат ли большевики государственную власть? », корректирующей некоторые идеи «Государства и революции». — Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством... Но мы... требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту>> [13, с. 315].


1.3.Мифологемы и идеологемы ленинской концепции «управляющие/управляемые» («у/у») в контексте большевистской концепции    демократии

1.3.1.Проблема   аутентичного   реконструирования ленинской концепции «у/у».Три слоя «управляющих»


     Вопрос о том, как Ленин в «Государстве и революции» ставит и разрешает проблему «управляющие/управляемые», частную проблему бюрократии, нуждается в более детальном исследовании.

     Это объясняется не только тем важным местом, которое занимает указанная проблема в большевистской концепции пролетарской демократии, но и тем, что здесь мы сталкиваемся с проблемой аутентичного реконструирования воззрений вождя по данному вопросу, осложненной широко распространенным среди исследователей стереотипом, будто Ленин считал, что «весь вооруженный и освобожденный народ будет непосредственно осуществлять все функции по управлению государством, хозяйством, судом, обороной, поддержанием общественного порядка и т. д.»[16, с.55].

Ученые, придерживающиеся подобного мнения, проходят мимо того обстоятельства, что — как нетрудно установить при текстуальном анализе — согласно теоретической схеме вождя, сразу же после завоевания власти «пролетариатом» должны функционировать три слоя «управляющих».

Первый слой составляют в большинстве своем старые специалисты (инженеры, техники, бухгалтеры, агрономы и пр.)[12, с. 50, 78, 101], непосредственно занятые управленческим трудом в народном хозяйстве, и в меньшей мере старые чиновники, занятые в сфере государственно-административного управления [12, с. 48—50; 17, С.  146].

Второй слой включает в себя вооруженных пролетариев, организованных в Советы, в рабочую милицию как исполнительные органы Советов и в другие пролетарские институты и непосредственно контролирующих и надзирающих за специалистами и чиновниками (пока те существуют)[12,с.100—102].

Третий слой управляющих составляют партийные олигархи, функционеры, воспитывающие, организующие пролетариат и руководящие им. В отличие от прямо называемых в тексте двух первых слоев «управляющих», непосредственно в «Государстве и революции» о слое партийных функционеров речь не идет, но они подразумеваются в том фрагменте сочинения, где речь идет о руководящей и организующей роли «рабочей партии»[12, с.26].
 
Кроме того, Ленин подразумевает их существование и в другой, более ранней своей работе, майской (1917 г.) статье «Неминуемая катастрофа и безмерные обещания», когда пишет о необходимости выдвижения талантливых организаторов из всех слоев народа (очевидно, что выдвигать и контролировать их будет партия)[18,с.111].

     Прежде всего, следует особо подчеркнуть то обстоятельство, что Ленин, выделяя в составе первого слоя две группы — специалистов, занятых управленческим трудом в производственно-технической сфере («управлением вещами», по терминологии А. Сен-Симона/ Ф. Энгельса[12,с. 49,  101;19,с.291—292.]), и бюрократию, — предначертал им различные судьбы в будущем: сохранение первых и упразднение вторых.

Внимательный и скрупулезный анализ текста «Государства и революции» убеждает, что (как это ни покажется непривычным, даже парадоксальным на фоне мифов, распространенных о «Государстве и революции») нигде в своем сочинении вождь большевизма ни прямо, ни косвенно не пишет о ненужности и упразднении в послереволюционном будущем специалистов — инженеров, техников, агрономов и т. д.

Он или обходит стороной этот вопрос, или в скобках замечает, что не надо смешивать вопрос о контроле и учете, осуществляемых вместо капиталистов, чиновников вооруженными пролетариями, с вопросом «о научно образованном персонале инженеров, агрономов и пр.: эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать еще лучше завтра, подчиняясь вооруженным рабочим»[12,с. 101].

Более ясно и определенно мысль о важности и нужности использования пролетариатом старых специалистов Ленин аргументировал (учитывая критику со стороны оппонентов своей концепции «государства—коммуны», но публично в этом не признаваясь) в статье «Удержат ли большевики государственную власть? »[13].

Кроме преимущественно угнетательского аппарата — постоянной армии, полиции, чиновников, отмечал вождь, в современном государстве есть и аппарат, «связанный особенно тесно с банками и синдикатами» и выполняющий «массу работы учетно-регистрационной» [13, с. 307]

Этот аппарат, считал Ленин, разбивать нельзя. «Его надо вырвать из подчинения капиталистам, от него надо отрезать, отсечь, отрубить капиталистов с их нитями влияния, его надо подчинить пролетарским Советам, его надо сделать более широким, более всеобъемлющим, более всенародным» [13, там же].

А служащих такого аппарата, выполняющих работу «счетоводства, контроля, регистрации, учета и счета» и в большинстве своем находящихся в пролетарском или полупролетарском положении, можно и нужно одним указом пролетарского правительства — при условии контроля и надзора Советов — перевести на положение государственных служащих, которых социалистическому государству понадобится много больше, чем буржуазному[13,там же].

Но описанным моментом не ограничивается, как мы уже упоминали, ленинская постановка вопроса о старых специалистах. Кроме привлечения тех из них, которые заняты в народном хозяйстве, Ленин в «Государстве и революции» считал возможным и необходимым допустить на административные должности в первое время после завоевания власти также и представителей старого чиновничества (специалистов государственно-административного управления), но только при соблюдении условий, что они работают: а) не в старом административном аппарате (он в принципе ломается), а в новом, строящемся; б) не по назначению, а будучи выборными; в) сменяясь в любое время; г) с окладом не выше средней зарплаты квалифицированного рабочего[12, с. 48—50;17, с.146].

Более того, в работе «Государство и революция» есть одно важное положение (редко цитируемое в литературе, на что справедливо обращал внимание Б. М. Лазарев) [20], позволяющее сделать вывод, что и Ленин в вопросе о сломе старого аппарата управления проявлял некоторую гибкость.

Так, анализируя критику Паннекука Каутским, Ленин писал: <<Каутский обнаруживает «суеверное почтение» к «министерствам», но почему они не могут быть заменены, скажем, комиссиями специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов? Суть дела совсем не в том, останутся ли «министерства», будут ли «комиссии специалистов» или иные какие учреждения, это совершенно неважно. Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется, н о в о й>> [12, с. 114].

Понятно, что, исходя из контекста ленинского сочинения, не следует искать в процитированном тексте какой-то потаенный смысл или придавать ему большее значение, чем он того заслуживает.

Для Ленина установление той или иной институциональной формы исполнительно-распорядительных учреждений («министерства», «комиссии специалистов» и т. п.) как органов полновластных и всевластных Советов не играет особой роли в системе диктатуры пролетариата при условии их полного подчинения и подконтрольности Советам и слома старого подведомственного бюрократического аппарата. Но этот фрагмент симптоматичен как свидетельство политической гибкости Ленина и его умения правильно вычленять главное в конкретном политическом моменте.

Состав второго слоя управляющих, в отличие от первого, не постоянен, в него входят поочередно — воплощая идеал примитивной демократии — вначале часть пролетариев, затем все пролетарии и, наконец, все трудящиеся, сочетающие попеременно труд на производстве с выполнением функций контроля и надзора[12, с. 116].

Как известно, находясь еще за пределами революционной России и пребывая в состоянии революционно-романтического экстаза, Ленин в «Письмах из далека» писал, что институт пролетарской (а затем и всенародной) милиции (всеобщее вооружение пролетариата, крестьянства, всего народа) возьмет на себя не только функции обороны и охраны общественного порядка (функции «народной армии» и «полиции»), но и контроль за мерой производства и мерой потребления, проведением трудовой повинности[21,c. 34—47, 55—57].

По приезде в Россию, непосредственно наблюдая на практике «плюсы» и «минусы» деятельности рабочей милиции и размышляя (про себя, не артикулируя в тексте) над доводами своих оппонентов, Ленин конкретизировал и скорректировал свое положение о пролетарской (и всенародной) милиции в направлении частичного ограничения ее функций и полномочий, сфер управления, предложив, наряду с участием в ее работе всего пролетариата, всего народа, выдвигать также из всех слоев талантливых организаторов, проверять их на деле и <<проводить в «министры» — не в старом смысле, не в смысле награждения портфелем, а в смысле должности общенародного инструктора, разъездного организатора, помощника в деле налаживания повсюду строжайшего порядка, величайшей экономии человеческого труда, строжайшей товарищеской дисциплины>>[ 22,с. 111.], т. е. счел необходимым определить узкий слой управляющих из рабочих и других слоев народа, непосредственно организующих пролетарскую (и всенародную) милицию и управляющих ею.

(Повторим, что Ленин в тексте обходит стороной вопрос о том, кто же будет выдвигать «талантливых организаторов» и проверять их на деле. Но, очевидно, для вождя само собой разумеющимся является то, что именно большевистская партия, ее функционеры будут выявлять и выдвигать, а значит и сменять «талантливых организаторов».)

     Кроме того, ясно, что намерение вождя сохранить аппарат управления хозяйством и «научно-образованных» специалистов, а также первоначально и чиновников, тоже приведет к ограничению полномочий пролетарской (всенародной) милиции.

Более того, разрабатывая в «Государстве и революции» проблему поэтапного перехода к поголовному управлению по мере созревания предпосылок, Ленин вполне определенно высказывал мысль, что управление государством при переходе от капитализма к социализму доступно не всем трудящимся, а преимущественно горожанам, образ жизни и деятельность которых на базе капиталистической экономики, техники и культуры лишь и позволяет выполнять управленческие функции[12, с. 44, 49, 100].

Сам же контроль и надзор пролетариев за специалистами и чиновниками Ленин предполагал осуществить двояким образом: «снизу», через механизм революционной демократии на уровне предприятий, учреждений, и условно «сверху», посредством Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Понятно, что три слоя управляющих не может не означать и три структуры управления.
 
Таким образом, Ленин, надеясь своей моделью управляющей системы покончить с бюрократией и бюрократизмом, по сути дела умножает количество людей, занятых разного рода управленческим трудом и утраивает количество управленческих структур. (Более подробно вопрос об опасности нового типа бюрократизма, таившейся в ленинской схеме управления постреволюционным обществом, мы рассмотрим далее.)

По Ленину, только в конце переходного периода по мере подготовки «своих» специалистов, роста общекультурного и образовательного уровня трудящихся масс, повышения их дисциплинированности и сознательности в ходе дальнейшего постулируемого им упрощения функций управления трехслойность управляющих структур должна будет смениться двуслойностью, чтобы затем — по мере построения коммунизма и воспитания нового человека — вместе с отмиранием государства и управленческих структур исчезнуть вообще (за исключением «технократов», занятых «управлением вещами»).

Правда, здесь следует сделать одно небольшое уточнение.

Трехслойность управляющих ясно обозначена у Ленина в системе управления народным хозяйством, как в целом по стране, так и на отдельных предприятиях, но в системе государственно-административного управления наличие первого слоя — старых чиновников — не безусловно, а вероятностно, что и понятно, ибо концепция «государства—коммуны» основывается в принципе на системе Советов снизу доверху, на поголовном и непосредственном участии всех трудящихся в управлении и на единстве законодательной, исполнительной и контролирующей власти. И только на начальном этапе формирования Республики Советов возможно не спорадическое, а более или менее широкое использование бывших чиновников в строящемся новом аппарате управления.

В целом же, как мы видим, взгляды Ленина на решение проблемы» управляющие/управляемые», изложенные им в «Государстве и революции», весьма отличаются от вульгаризированной интерпретации ленинизма, согласно которой Ленин предлагает тотчас же после революции перейти к поголовному участию всех трудящихся к управлению, к тому же полностью отказавшись от услуг старых специалистов и чиновников.


1.3.2.Первая и вторая аксиомы большевистской концепции «у/у»


Вторая проблема, с которой (наряду с проблемой аутентичного реконструирования взглядов вождя) приходится сталкиваться исследователю ленинской концепции, состоит в выяснении теоретических предпосылок ее, аксиоматических положений, лежащих в ее основе. Можно выделить несколько теоретических постулатов, на которых зиждется концепция поэтапного вовлечения всех пролетариев, а затем и всех трудящихся в управление.

Постулат первый. Ленин открывает собственный псевдозакон (антизакон) упрощения функций управления, согласно которому на базе крупного машинного производства и связанной с ним технической инфраструктуры происходит якобы такое упрощение громадного большинства <<функций старой государственной власти>>, что они могут быть сведены к «простейшим операциям регистрации, записи, проверки» и стать вполне доступными всем грамотным пролетариям[12, с.44].
 
Именно благодаря «закону» «упрощения функций управления» и реализуема, по Ленину, идея поэтапного вовлечения всех трудящихся в управление.
Прежде всего, возникает вопрос: об упрощении каких именно функций у Ленина идет речь?

Если он имеет в виду делопроизводство, типичную канцелярскую работу по регистрации входящих и исходящих бумаг (судя по названным им двум, из трех простейших, операциям: регистрация, запись), то Ленин отчасти (да и то с оговорками), может быть, и прав. Возможно, он также прав, если подразумеваются, что  низовые работники административного аппарата — простые исполнители.
[Заметим в скобках, что создается стойкое впечатление — и этот момент надо особо подчеркнуть,— будто Ленин переносит достижения систем Ф. Тейлора и Г. Форда, господствующих на промышленных предприятиях, на государственный управленческий процесс[23, с. 215].

А для систем тейлоризма и фордизма как раз и было характерно четкое выделение исполнительной функции, сужение поля деятельности каждого из исполнителей и сведение их задач до простых элементарных движений и операций, выполняемых в строгом соответствии с указаниями начальства.]

Однако в тексте Ленина речь фактически идет не только об элементарных, но и о множестве других функций управления, а значит и о прогнозировании, планировании, организации, распоряжении, регулировании, контроле, учете.

Очевидно, что с увеличением масштабов, количества переменных объекта управления (а именно это должно произойти — и данный момент не учитывает Ленин,— когда в ходе пролетарской революции будут ликвидированы частная собственность и свободный рынок и осуществится переход к государственной собственности на основные средства производства и централизованно-командной системе управления экономикой; нет нужды перечислять другие факторы такого же рода) упомянутые функции никак не могут быть сведены к операциям записи или регистрации.
 
Да и проверка, контроль, учет нуждаются, в зависимости от сложности объекта, в более или менее значительном объеме знаний, высоком уровне умений, одним словом, в компетентности, опытности проверяющих, контролирующих.

Вот тут-то встает и другой ключевой и, по сути, риторический вопрос: как могут хотя и грамотные, но в целом некомпетентные (ввиду отсутствия специальных знаний и навыков), в управлении народным хозяйством, отдельными предприятиями пролетарии контролировать работу тех, в должности которых (инженеров, агрономов) они сами работать не могут?

Ответ более чем очевиден — не могут!
Аналогия же, которую проводит в работе Ленин, не вполне удачна и к тому же касается иного вопроса: по мнению вождя, как инженеры, агрономы подчинялись капиталистам, точно так же и даже еще лучше они будут подчиняться вооруженным рабочим [12, с. С. 101].

Ленин здесь прав лишь в том смысле, что каким образом хозяева предприятий, предприниматели принимают ключевые решения и отдают важнейшие распоряжения по управлению принадлежащими им заводами, фабриками, а специалисты, работающие у них по найму, их выполняют, таким же и предполагаемым новым хозяевам — «вооруженным пролетариям» (Ленин подразумевает, что они в свою очередь будут следовать указаниям своего авангарда — большевистской партии) придется отдавать распоряжения, а инженеры, агрономы и т. д. будут их исполнять.

Но на этом аналогия завершается. Вождь опять-таки обходит молчанием следующий вопрос: буржуазия там, где непосредственно управляет, обладает и требуемыми знаниями, навыками, умением, и, следовательно, ее распоряжения профессиональны, квалифицированы, там же, где она непосредственно повседневно не занята управленческой деятельностью, она доверяет ее, доверяет контроль над специалистами тоже специалистам: экономистам, менеджерам, юристам, сведущим в данных вопросах и имеющим опыт в науке и искусстве управления, экономике, праве.

Кроме того, что также немаловажно, «научно-образованный персонал» и буржуазия привержены одним и тем же культурным ценностям и одному и тому же общественно-экономическому порядку, поэтому особого политического надзора за специалистами, а тем более создания системы государственного террора, не требуется.

В том же гипотетическом случае, о котором пишет Ленин, наоборот, контроль доверяется в целом некомпетентным людям, а главное — инженеры, агрономы и др., в массе своей не разделяя ценности нового общества, не могут, кроме как по нужде и/или под страхом быстрой расправы, работать на «вооруженный пролетариат», и такой характер труда никак не может быть более эффективным, чем в первом случае.

Второй постулат взаимосвязан с первым. Согласно ему, субъекту власти и управления при социализме предстоит управлять народным хозяйством, организованным в масштабе всей страны, как почта. Более того, по Ленину, все общество в целом «будет одной конторой и одной фабрикой», одним всенародным государственным синдикатом[12,  с. 50, 101].

О том, какая опасность поджидает общество, практически переустроенное, организованное и управляемое по такому проекту, писали в свое время западные ученые более чем достаточно. Исторический опыт СССР наглядно показал обоснованность этих предостережений. Поэтому ограничимся тем, что приведем теоретико-практические соображения на этот счет Л. фон Мизеса, который в ряде своих трудов («Бюрократия», «Антикапиталистическая ментальность») специально и не раз анализировал именно второй ленинский постулат [24, с. 98 — 99, 181—182].


1.3.3.Критика Л. фон Мизесом второго постулата В. И. Ленина

Вначале следует хотя бы пунктирно обозначить в целом теоретическую позицию Л. фон Мизеса по проблеме «управляющие/управляемые». Будучи приверженцем либерально-демократической модели, он полагал, что в современном обществе четко различаются два вида управления: а) управление во имя прибыли и б) бюрократическое управление («управление такими делами, которые невозможно контролировать при помощи экономических расчетов»), неизбежное в аппарате государственного управления.[24,с. 43].

Исходя из этой парадигмы Л. фон Мизес полагал, что основное зло состоит не в самом факте существования бюрократического управления и бюрократии (ибо они неизбежны в сферах, где неприменим баланс прибыли и убытков), а в расширении сфер, где применяется бюрократическое управление, т. е. в экспансионизме бюрократии.

     По мнению Л. фон Мизеса, государственное управление не может не быть формалистичным и бюрократическим. Никакая реформа не способна устранить бюрократические черты государственных учреждений. Бесполезно обвинять их в медлительности и нерадивости. Ибо при отсутствии безусловного критерия успеха «почти невозможно найти стимул, обеспечивающий максимальную самоотдачу подавляющего большинства людей, тогда как в бизнесе, ориентированном на получение прибыли, ему можно без труда обнаружить в денежной смете доходов и расходов». [24, с.98].

Точно так же бесполезно критиковать бюрократа за то, что он педантично соблюдает жесткие правила и предписания; такие правила необходимы, писал Л. фон Мизес, «если мы не хотим, чтобы сфера государственного управления вышла из подчинения высшим должностным лицам и выродилась в господство второстепенных клерков».[24,там же]. Более того, эти правила являются единственным средством обеспечить верховенство закона при ведении государственных дел и защитить граждан от деспотического произвола.

И вообще, резюмирует ученый, люди не могли бы говорить о неизбежных недостатках бюрократического управления, не будучи в состоянии сравнивать бюрократическую систему предпринимательством,ориентированным на получение прибыли. Ибо только постоянно критикуемая система «презренной» погони за прибылью заставила людей заботиться об эффективности и стремиться к максимальной рационализации. Таким образом, следует примириться с тем, что к департаменту полиции или к службе сбора налогов нельзя применять методы, хорошо себя зарекомендовавшие в бизнесе, ориентированном на получение прибыли. [24, там же].

     Однако дело приобретает совершенно иную окраску, справедливо указывает исследователь, если принять во внимание «фанатичные попытки превратить весь механизм производства и распределения в гигантское бюрократическое учреждение. Ленинская идея взять организацию государственной почтовой службы за образец для экономической организации всего общества и сделать каждого человека винтиком в огромной бюрократической машине заставляет нас продемонстрировать неполноценность бюрократических методов по сравнению с методами частного бизнеса» [24, там же].

Первым существенным недостатком бюрократического управления народным хозяйством является,по Мизесу, то, что в отличие от управления во имя прибыли, действующего в условиях свободной рыночной экономики, не существует какого-либо метода определения успешности деятельности бюрократических институтов в народном хозяйстве путем экономического расчета, только и могущего обеспечить рациональность и эффективность производства (излагаемый тезис о невозможности эффективного и рационального ведения хозяйства при социализме ученый впервые сформулировал еще в 1919 г. и затем в течение более полувека неуклонно его отстаивал и развивал).

Вторым существенным недостатком бюрократической системы управления народным хозяйством в рамках всей страны является закрепощение личной инициативы и вообще значительное ограничение личной свободы работников всех уровней. «Все люди, за исключением Царя производства, — отмечает ученый, — должны будут безоговорочно соблюдать инструкции, законы, правила и предписания, разработанные верховным органом» [24, с. 99]. И все это происходит потому, что, как образно и справедливо пишет Мизес, «почтовое отделение стало моделью Нового Иерусалима. Почтовый служащий стал прототипом человека будущего. За воплощение этого идеала в жизнь были пролиты реки крови» [24, там же].

В “Антикапиталистической ментальности” Л. фон Мизес продолжает анализ ленинского постулата. Но на этот раз он пишет не о негативных последствиях воплощения постулата в жизнь, а об основной причине, по которой Ленин его сформулировал: непонимание вождем большевизма и его соратниками механизма функционирования рыночной экономики.

В начале соответствующего фрагмента своего сочинения Л. фон Мизес констатирует, что, будучи марксистом, Ленин не представлял себе тех трудностей, которые неизбежно приходится преодолевать при любой системе общественной организации, когда дело касается производственного процесса: неизбежная ограниченность факторов производства; невозможность заранее знать условия, которым должно соответствовать производство; необходимость выбрать из огромного множества технологических методов, пригодных для достижения заранее спланированных целей, те, которые в наименьшей степени противоречат этим целям, т. е. такие, при которых издержки производства  будут  минимальными.[24, с. 182].

«В писаниях Маркса и Энгельса, — продолжает ученый, — об этом нет и намека. Из рассказов товарищей, которым доводилось иногда работать в конторах, Ленин знал о бизнесе, что там много бумажной волокиты: записей, цифр. Так, он утверждает, что «учет и контроль» — это основное условие организации и правильного функционирования общества. Но учет и контроль, — продолжает он, — «упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответствующих расписок». Вот вам во всей красе философия чиновника, - резюмирует Л. фон Мизес, - занятого перекладыванием бумажек с места на место» [24, с. 182].


1.3.4.Третья аксиома В. И. Ленина

      Согласно третьему постулату, полное воплощение идеи поголовного участия всех трудящихся в управлении должно осуществиться не только в связи с отмиранием государства, но и вообще с упразднением универсального начала любой власти и управления — отношения «начальствование» (командование)/«подчинение» (повиновение).

Здесь обязательно следует дать один комментарий. Адекватно интерпретировать текст «Государства и революции» чрезвычайно сложно. Это объясняется тем, что лексическая и стилистическая неряшливость Ленина, полисемантизм используемых им ключевых терминов при рассмотрении ряда основных вопросов, в том числе и, анализируемого, просто поразительны.

Ленин излагал интересующий нас вопрос так неясно, противоречиво, с такими недомолвками и уточнениями, что текст его сочинения можно толковать двояким (если не трояким) образом. Создается стойкое впечатление, что родоначальник большевизма еще для самого себя не до конца уяснил вопрос и поэтому преднамеренно оставлял себе возможность, в зависимости от политической конъюнктуры, для того или иного, политически выгодного для большевиков, варианта интерпретации своего текста.

Третий постулат Ленина зиждется на его другом теоретически ошибочном исходном положении, согласно которому само бытие атома политический материи — отношение «начальствование/подчинение» — всецело обусловлено господством частной собственности, наличием эксплуатации и классовых антагонизмов и пережитков старого общества в сознании людей.

Именно опираясь на это положение, Ленин предполагал, что по мере устранения в ходе революции упомянутых факторов упразднится и универсальная клеточка (атом) политической ткани — подчинение одного человека команде, распоряжению другого, подчинение одной части населения начальствованию другой его части и люди, привыкнув к соблюдению «элементарных условий общественности», будут их выполнять добровольно без насилия и подчинения.

Очевидно, что исходя из современного уровня знаний о природе человека и общества, третий постулат Ленина ошибочен и иллюзорен и не требует пространных опровержений. В основе его лежит утопическая идея доброкачественной, альтруистической разумной природы человека, которого достаточно избавить от общественного зла, присущего капитализму, вообще «эксплуататорскому» обществу, должным образом просветить, воспитать и вовлечь в коммунистическое строительство, чтобы он в подавляющей массе своей в масштабе всего общества стал способным добровольно, без принуждения, точно и в полной мере соблюдать все общественные нормы и выполнять все решения должностных лиц.

Понятно также, что третий постулат основывается и на другой ошибочной идее, согласно которой коммунистическое общество будет бесконфликтным, социально однородным обществом с идеальными, всесторонне и гармонично развитыми личностями, в котором исчезнут все предпосылки для коллизий между интересами его членов, для противоречий между отдельными личностями, группами людей и общественными институтами, и в котором, та часть, что в данный момент согласно очередности управляет, будет принимать только правильные, безошибочные управленческие решения (видимо, обладая интеллектуальным всемогуществом и даром предвосхищать события), с которыми будут согласны все остальные члены общества, в данный момент не управляющие, и которые они будут неуклонно исполнять.

Но исходная позиция Ленина, обусловливающая третий постулат, не только иллюзорна в практическом плане и ошибочна в теоретическом, но и внутренне противоречива с формально-логической точки зрения. Вдобавок Ленин прибегает к элементарной демагогии и софистике в ходе своей аргументации. Убедиться в этом при внимательном чтении текста не составляет труда.

Прежде всего, укажем, что Ленин различает два вида управления, соответствующие двум этапам решения проблемы «управляющие/управляемые», преодоления бюрократии как профессионального слоя управляющих. Кроме того, он обозначает и третий этап, при котором и вовсе отомрет управление, ибо не будет ни актов командования, ни актов подчинения.

Первый вид, специфический вид управления, названный Лениным «начальствованием», есть, по его мнению, особая функция особого слоя людей — бюрократии, отчужденной от трудящихся. Этот вид управления Ленин жестко связывает лишь с политическим господством привилегированного меньшинства и функционированием только бюрократии в сфере государственно-административного управления в интересах меньшинства с опорой на принуждение. «Начальствование» как вид управления необходимо, по Ленину, тотчас же после завоевания власти пролетариатом начать заменять простыми функциями «надсмотрщиков и бухгалтеров», учетом и контролем, доступными уровню развития горожанина.

Второй вид управления, согласно взглядам Ленина, осуществляется в целом не бюрократией, не профессиональными управляющими», а организованным вооруженным пролетариатом, которому подчиняется и научно-образованный персонал инженеров, агрономов и вместе с тем те рабочие, трудящиеся, которые не могут обойтись без контроля, без «надсмотрщиков и бухгалтеров». Именно в этот кратковременный период предполагается функционирование старой бюрократии.

Напомним, что Ленин предусматривал формирование и немногочисленного профессионального слоя управляющих из числа рабочих, сменяющего со временем старую бюрократию. Кроме того, не надо, конечно, забывать о действующем за кулисами третьем слое управляющих — партийных функционерах и олигархах, формирующих и второй слой профессиональных управляющих из числа пролетариата, всего народа, а главное руководящих основной массой второго слоя — вооруженным пролетариатом, вовлеченным в управление.

И, наконец, Ленин выделяет этап, в течение которого, по его мнению, произойдет отмирание феномена подчинения одних людей воле других, что означает и исчезновение феномена командования равнозначного отмиранию управления как такового, властных отношений как таковых. Как раз в схеме третьего этапа нагляднее всего обнаруживается внутренняя противоречивость позиции вождя, уязвимость его аргументации.

Так, в одном случае Ленин пишет не об отмирании управленческих функций, а о превращении их из политических в простые административные, т. е. о сохранении управления и властных отношений как таковых[12,с.101] (не будем говорить здесь, что упомянутая идея «превращения» по сути своей также иллюзорна, как и идея «отмирания», хотя мера иллюзорности первой на порядок меньше, чем второй). Однако в других случаях тут же на страницах «Государства и революции» Ленин прямо пишет об упразднении самого феномена управления или отмечает, что при коммунизме исчезнет подчинение одних людей другим, а это равнозначно смыслу первого высказывания.

Вместе с тем симптоматично, что Ленин в той или иной мере осознает (в чем можно убедиться, при внимательном чтении текста) теоретическую слабость своей позиции, недостаточность своих доказательств. В противном случае не объяснить двойственность его аргументации, непроясненность смысла ряда суждений и терминов.

Ленин, повторяем, как бы оставляет себе пути для теоретического отступления.
Например, в одном фрагменте текста проблему отмирания феномена подчинения одних людей воле других он сводит к несколько иной проблеме отмирания принудительного подчинения людей элементарным общественным нормам, полагая, что люди к моменту наступления коммунизма привыкнут выполнять эти нормы добровольно, в то же время оставляя без внимания ключевой вопрос отмирания принудительного подчинения решению должностных лиц[12, с. 83, 89, 102].

В другом месте текста в одном и том же предложении Ленин вначале пишет, что все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми трудящимися по очереди, затем здесь же утверждает, что эти функции станут у них привычкой и, наконец, с явным опозданием умозаключает, что они отпадут как особые функции особого слоя людей[12, с.  50].

Прямой смысл высказывания ясен: именно управление посредством бюрократии, как и условия, ее порождающие, являются причиной управления людьми с опорой на принуждение. Привлечение же всех трудящихся к управлению должно привести, по мнению Ленина, к упразднению необходимости принуждения, а затем и самого управления.

И все же если спорность содержания высказывания еще может быть предметом обсуждения, то логическая его уязвимость бросается в глаза.
Действительно, смысл фразы «будут выполняться всеми по очереди» и означает, что уже нет особого слоя людей — бюрократии — выполняющего эти функции. А раз так, то и управленческие функции, ранее выполняемые особым слоем людей (т. е. бюрократическое управление), без самой бюрократии тоже трансформируются, ибо без своих носителей они не могут называться бюрократическими. Правда, функции небюрократического управления наследуют у своих предшественников все тот же аспект особости управления, состоящий в опоре управления на принуждение. Но все- таки это хотя и особые функции, но уже выполняемые не бюрократией, а значит нетождественные особым функциям особого слоя.

В целом же вместо трудоемкого самостоятельного логического анализа возможных моделей властных, управленческих отношений при коммунизме Ленин прибегает если и не к софистике, то к заклинанию пророчеств, утверждая, что поскольку все будут управлять по очереди, то и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял[12, с.116.].

Но разве тем, кто будет поочередно управлять, не придется принимать решения и отдавать распоряжения, обязательные к исполнению теми, кто в данный момент не управляет, и разве в дальнейшем, когда люди привыкнут добровольно выполнять управленческие решения, не надо будет их все равно каждый раз принимать заново, а значит и командовать и соответственно подчиняться, хотя бы и добровольно?— достаточно задаться этим простым вопросом, чтобы понять явную неудовлетворительность ленинского аргумента с логической стороны.

Правда, могут возразить, что Ленин специфически трактует термин «управление», применяя его лишь для обозначения бюрократического управления с опорой на принуждение, а процесс управления без бюрократии и без принуждения управлением не называет[12, с.48—49].

Но такое возражение несостоятельно, ибо специфическое употребление термина «управлять» встречается у Ленина спорадически, в других же случаях он ясно указывает на отмирание при коммунизме управления как такового, понимаемого в общеупотребительном смысле[12, с. 102, 116].
 
Кроме того, ясно, что от изменения терминологии суть проблемы не меняется.А она состоит в том, что без атома политической и общественной материи — феномена командования и подчинения — ни в обществе в целом, ни в любой его сфере, ячейке не существует никаких властных отношений, никакого управления, а значит, дезорганизуется, распадается и общество в целом, и любой его сегмент. И поэтому несбыточна надежда неразрывно связать и синхронизировать процесс воплощения иллюзорной идеи вовлечения всех трудящихся в управление с материализацией другой иллюзорной идеи отмирания государства, властных отношений и управления.
Сумма двух нулей все равно равняется нулю.


1.3.5. Два плана ленинской концепции «у/у» и ее практическая и теоретическая неоднозначность

      Столь пространное уточнение позиции Ленина по проблеме «управляющие/управляемые» (необходимое из-за широко распространенной в   российской публицистике и отчасти в специальной литературе — как, впрочем, и ранее за рубежом,— вульгарной версии ее критики) не должно в то же время уводить наше внимание от главных пунктов его воззрения на эту проблему, составляющих сердцевину одной из двух полярных традиций в понимании бюрократии — марксистско-ленинской (наряду с гегелевско-веберовской): слом старой бюрократической системы и аппарата управления, упразднение профессионального слоя управляющих — бюрократии и соответственно поголовное вовлечение всех пролетариев, а затем и всех трудящихся в управление.

Вместе с тем необходимо особо подчеркнуть, что кроме первого (явного) плана, своего смысла ленинские политические воззрения по данному вопросу, как и в ряде других случаев, имеют и второй, потаенный, в котором сокрыты два пункта концепции: во-первых, подразумевается, что становым хребтом послереволюционной управляющей системы в целом, вопреки публичным декларациям вождя в 1917 г., будет властная структура монопольно правящей партии с несменяемой политической элитой — партийной олигархией, трансформировавшейся из профессиональных революционеров; во-вторых, предусмотрена и деятельность нового слоя профессиональных управляющих, «талантливых организаторов», формируемых партией вместо упраздняемой старой бюрократии и занимающих промежуточное положение между привлекаемыми к управлению «сознательными пролетариями» и партийными функционерами, что сказывается соответственно и на выполняемой ими специфической роли.

Мы уже не говорим, что Ленин вообще не поднимает вопроса о необходимости замены специалистов в управлении вещами («инженеров, техников, агрономов»), а лишь об их переподчинении.

Момент уточнения касается только тактики воплощения упомянутых идей первого плана в жизнь исходя из требований и возможностей конкретно-исторической ситуации и культурного контекста России — поэтапности осуществления идеи поголовного управления и соответственно поэтапности упразднения бюрократии как таковой, — сами же ключевые положения, позаимствованные Лениным у Маркса и Энгельса, остаются незыблемыми. Поэтому оценивать ленинскую концепцию, конечно, надо как по основополагающим максимам (а не по конъюнктурной тактике ее воплощения), так и, разумеется, по второму ее смыслу, второму плану.

Марксистско-ленинская традиция решения проблемы «управляющие/управляемые», отражая чаяния, представления части пролетариев, обездоленных, угнетенных низов города, а главное — стихийного социально-политического движения их и будучи созвучной их ментальности, должна была сыграть и играла на первом этапе завоевания власти роль социальной утопии, т. е. способствовала кристаллизации чувств зависти и ненависти к экономически и политически господствующим классам и слоям, канализировала энергию протеста и объединяла вокруг себя представителей эксплуатируемых классов, направляя на взрыв существующего общественного и политического порядка, оправдывала и легитимизировала режим революционной демократии.

Более сложную и неоднозначную роль призвана была сыграть марксистско-ленинская концепция на втором этапе — этапе стабилизации режима, перехода от биполярного к «полуторному режиму».

С одной стороны, она не могла быть положена в полной мере в основу конструирования и функционирования «каркаса» новой управляющей системы, ибо последняя, в этом случае, была бы фатально деструктивна, дисфункциональна, а значит, не только неэффективна, но и просто пагубна для существования организованного социума.

С другой стороны, она не могла не быть положена в основу конструирования и функционирования управляющей системы, ибо новый виртуальный режим по своему характеру предполагался не только автократическим, зиждущемся на насилии, но и являлся бы также специфической (тоталитарной, коллективистской) формой демократического, базирующегося на поддержке масс и на их контролируемом участии в управлении.

Поэтому принцип поголовного вовлечения в управление, провозглашенный Лениным во многих работах 1917 г., публично декларировался не только с целью обмана и манипуляции массами, но и для материализации в жизнь на местном уровне в контролируемых партией формах.

Наиболее трудные вопросы для данного вида режима, проистекающие из самой его природы, как раз и состояли в нахождении оптимального сочетания двух традиций в решении проблемы «управляющие/управляемые»: управление непрофессионалов и управление профессионалов, управление с участием широких трудящихся масс и управление без их активного участия, — в отыскании оптимальной меры разграничения сфер компетенции и применения форм и методов функционирования упомянутых видов управления.

Оценить (теоретически и практически) концепцию Ленина по проблеме «управляющие/управляемые» ввиду двухслойности, двухплановости ее смысла однозначно невозможно.

Если исходить только из первого плана и ограничиться формально-логическим аспектом рассмотрения, то ленинская концепция, базируясь на упомянутых выше иллюзорных, ошибочных теоретических предпосылках, внутренне непротиворечива и обоснована. Другими словами, она ошибочна, но логически аргументирована.

Действительно, ведь если предполагается, что с течением времени под воздействием научно-технического прогресса функции государственного управления («управление людьми») будут упрощаться и вместе с тем параллельно, пусть и асинхронно, будет сходить на нет необходимость в «управлении людьми» (как следствие формирования свободного от «пережитков прошлого» нового человека в ходе коммунистического строительства), а останется только потребность в «управлении вещами», то становятся ненужными вначале специальный, особый социальный слой, профессионально занятый управленческой деятельностью, и достаточно будет привлекать к управлению поочередно или/и одновременно все более расширяющийся слой трудящихся, не профессионально, но компетентно занятых «управлением людьми», а затем — и само «управление людьми» как таковое.

В то же время под углом зрения практической значимости даже первый план концепции уже не может быть оценен так однозначно, как в теоретическом ракурсе.

Ведь, с одной стороны, пропагандистское клише «поголовного участия всех в управлении» способствовало (наряду с другими факторами) вовлечению в левое радикальное движение и в управление на местном уровне широких трудящихся масс, поддержанию их общественно-политической активности, консолидации вокруг большевистской партии, что упрочивало и стабилизировало режим, в котором господствовали большевики, однако,с другой стороны, тактический лозунг и стратегическая установка на временность бюрократии как таковой (т. е. не только старой, но и новой) и на поэтапное, но неотвратимое вовлечение всех трудящихся в управление содействовали в определенной мере (в конкретном сцеплении с другими факторами, среди которых главенствующую роль играло своеобразие политической культуры и правосознания низов, сопряженное с особенностями конструкции постреволюционной политической системы) развитию в послеоктябрьский период нового типа бюрократии, ибо, кроме всего прочего, не благоприятствовали серьезному и беспристрастному изучению проблемы «управляющие/управляемые», адекватному выявлению природы и причин существования как бюрократии вообще и ее нового типа в частности, так и бюрократизма и выработке системы факторов, противостоящих злоупотреблению и экспансии бюрократии.

Еще более противоречивыми и неоднозначными в теоретическом и практическом аспектах являются результаты оценки концепции во всей полноте ее содержания.

Так, в теоретическом ракурсе ключевой постулат о поэтапном вовлечении всех трудящихся в «управление людьми», совместимый с сопряженным положением о поэтапном упразднении старой бюрократии и не вполне (о чем ниже) согласующийся с положением о частичном формировании вместо старой бюрократии новых профессиональных управляющих из числа трудящихся при допущении, что лишь часть управленческих функций упраздняемой старой бюрократии передается трудящимся, а оставшиеся (за исключением тех, которые вовсе отпадают) — новым управляющим, и в принципе сообразованный и с положением о сохранении, говоря современным языком, технократии, противоречит подразумеваемому, но не артикулированному Лениным тезису о руководящей, господствующей роли большевистской партии в политической системе переходного общества.

Упомянутая же выше неполная согласованность двух идей проистекает из-за непоследовательности теоретической позиции Ленина (или редакторской недоработки текста) и состоит, в следующем:в одном случае в тексте говорится, что функции (сохраняющиеся) упраздняемой бюрократии будут исполняться только вовлекаемыми в управление трудящимися, сочетающими управленческую деятельность с основной работой, а в другом — что не только трудящимися, непрофессионалами, но и новыми профессиональными управляющими, хотя и отличающимися от бюрократии тем, что они не отчуждены от народа и не имеют привилегий.

Модель же гипотетической новой управляющей системы (многослойный человеческий компонент которой представлял собой симбиоз старых специалистов и бюрократии, контролирующих их пролетариев, постепенно и поголовно вовлекаемых в управление, новых управляющих и партийных олигархов и функционеров) в практическом ракурсе обладала большими потенциальными политическими возможностями и позволяла соединять в деле управления знания, умения и опыт одних (интеллигенции, чиновников), социальную энергию и энтузиазм, поддержку (и жестокость и стихию насилия) других (народных низов), и политическую волю и централизованную властвующую, исполнительно-распорядительную вертикаль третьих (большевистской партии).

Но если в политическом плане сочетание знания, квалификации и опыта специалистов с энергией и энтузиазмом малокомпетентных контролеров и учетчиков было просто жизненно необходимым, то в сугубо управленческом плане такое сочетание, очевидно, было мало совместимым и оказалось не только неэффективным, но и дисфункциональным.

Таким образом, одним из парадоксов концепции пролетарской демократии является двойственность в практическом плане ее ключевых положений: те из них («упразднение бюрократии», «поголовное участие всех в управлении», разумеется, сопряженные с другими упомянутыми постулатами концепции «управляющие/управляемые»), которые в дальнейшем в практическо-политическом плане сыграли в основном положительную (для упрочения и стабилизации «большевистского» режима) роль, в то же время в плане практико-управленческом сыграли в основном отрицательную — дисфункциональную, деструктивную  роль.


1.4.Несостоятельность критики В. И. Лениным атрибутов “буржуазной” (всенародной, общегражданской) демократии

Важнейшей чертой демократии Ленин провозглашает элементарный демократический принцип подчинения меньшинства большинству. Но демократия не сводится им только к этому принципу, а есть еще «признающее подчинение меньшинства большинству государство, т. е. организация дли систематического насилия одного класса над другим, одной части населения над другою» [12, с. 83.].

Ленин, во-первых, неправомерно суживает понятие демократии   до «формы государства», в пылу полемики и   не только, думается) даже «забывая», что он раньше допускал демократическую процедуру внутри общественных организаций, в частности, оказавшись в меньшинстве, ратовал за внутрипартийную демократию. Во-вторых, признавая лишь государственную демократию, он полагал, следуя классической марксистской традиции,   что важнейшим   ее  атрибутом   как «эксплуататорского  государства»   является   насилие.

Таким образом, понятие демократии у Ленина зиждется только на конфронтационной политической культуре, предполагая обязательным насилие одной части населения — большинства — над другою — меньшинством. Компромисс интересов, взаимные уступки, поиски согласия чужды ленинскому пониманию демократии. Политика, основывающаяся на позиции, в соответствии с которой, «оппонентов надо непременно победить, разгромить и навсегда вывести из игры», западной политической мыслью давно и правомерно обозначена как большевистская политика [26, с.  19].

Вместе с тем марксистскую политическую доктрину можно было, исходя из ее амбивалентности, развивать и в противоположном ленинскому направлении. Э. Бернштейн, основываясь на второй версии марксистской концепции демократии и делая существенно важный шаг в ее развитии, полагал, что подлинная демократия заключается не в подавлении меньшинства большинством, а в таком «состоянии общества, при котором ни один класс не пользуется особыми привилегиями с точки зрения общества в целом» [27, c. 46.].

Второй чертой, которой обладает, по Ленину, демократия, является формальное равенство, «формальное признание ... между гражданами ... равного права всех на определение устройства государства и управление им» [12, с. 100].

В то же время Ленин, вопреки сложившейся еще в годы Великой Французской революции традиции, отрицает свободу как атрибут пролетарской демократии, полагая, что на «деле демократия исключает свободу»[27,с. 171]. Вождь большевизма не только отрицает политическую свободу для меньшинства, но в эпоху диктатуры пролетариата фактически лишает ее большинства.

И хотя прямо и четко им это не формулируется, несмотря на недоговоренность относительно политической свободы для пролетариата, полисемантизма ключевых терминов, именно эта мысль скрыта в подтексте. Ведь к чему сводится политическая свобода для большинства?

На словах, декларативно — к праву выбирать и сменять всех должностных лиц при контроле со своей стороны. Фактически, на деле, вооруженный пролетариат свое право контроля может осуществлять на политическом уровне через институт Советов, а в Советах не на словах, а на деле свободой определять политику обладает лишь партолигархия авангардной партии «нового типа», обладающей монополией на истину.

Таким образом, признавая за пролетарской демократией формальное равенство (и не ограничиваясь этим, ибо следует добиваться и фактического равенства «в смысле уничтожения классов» [12, с. 99]), Ленин отрицает как всенародную, общегражданскую свободу, так и политическую свободу для пролетариата. Подобная позиция является последовательной для приверженцев примитивной демократии, которая естественно сопряжена с эгалитаризмом и столь же естественно отвергает либерализм.

Ленин выделяет три этапа развития политической демократии.

Первый протекает в капиталистическом обществе: «в капиталистическом обществе мы имеем демократию урезанную, убогую, фальшивую, демократию для богатых, для меньшинства» [12, с. 90.]. Отчасти следуя классической марксистской традиции в критике формализма и неполноты демократии в капиталистическом обществе на первых, раннеиндустриальных этапах развития, Ленин доводит эту критику до предела, отметая практически все позитивное.

Второй этап демократии, по мнению Ленина, развертывается при переходе от капитализма к коммунизму. Причем, развитие вперед не идет просто, прямо и гладко, «ко все большей и большей демократии», как представляют дело «либеральные профессора» и «мелкобуржуазные оппортунисты». Ленин, придерживаясь оригинальной концепции соотношения демократии и диктатуры, полагает, что развитие в политической сфере «вперед, т. е. к коммунизму, идет через диктатуру пролетариата и иначе идти не может, ибо,— и здесь Ленин прибегает к первому своему ключевому аргументу (потом у него появятся и другие),— сломить сопротивление эксплуататоров-капиталистов больше некому и иным путем нельзя»[12, с. 88].

К анализу обоснованности этого аргумента мы еще вернемся.
В отличие от классиков марксизма, использующих понятие «диктатура пролетариата» в нескольких значениях, в том числе и в альтернативной интерпретации, Ленин в «Государстве и революции», как правило[12,с.26], вкладывает буквальный смысл в обе его составляющие — «диктатура» и «пролетариат»: прямая диктатура, опирающаяся на насилие и ограничения свободы для всех непролетариев, диктатура всего пролетариата.

По этому поводу Ленин пишет: «Вместе с громадным расширением демократизма, впервые становящегося демократизмом для бедных, демократизмом для народа, а не демократизмом для богатеньких, диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам ...Демократия для гигантского большинства народа и подавление силой, т. е. исключение из демократии, эксплуататоров, угнетателей народа,— вот каково видоизменение демократии при переходе от капитализма к коммунизму»[12, с. 89].

И, наконец, третий этап развития демократии связан непосредственно с отмиранием государства в коммунистическом обществе: «Коммунизм один только в состоянии дать демократию действительно полную, и чем она полнее, тем скорее она станет ненужной, отомрет сама собою» [12, с. 89.].

Ленин на страницах «Государства и революции», в отличие от текстов начала 900-х гг., в оценке реального состояния политической демократии в капиталистических странах тенденциозен, субъективен, пристрастен. В критике «буржуазной» демократии он, как правило, прибегает к одному и тому же приему: смешению вопроса о полноте реализации той или иной политической свободы, демократии в целом при капитализме с вопросом о реальной способности пролетариата в условиях нищеты активно участвовать в политике, сознательно и с пониманием собственных интересов пользоваться политическими правами и свободами.

Подменяя первый вопрос вторым, Ленин неправомерно оценивал политическую «буржуазную» демократию как демократию только для меньшинства, демагогически полагая, что свобода капиталистического общества «всегда остается приблизительно такой же, какова была свобода в древних греческих республиках: свобода для рабовладельцев» [12, с. 87].

Когда Ленин, продолжая марксистскую традицию (в свою очередь опирающуюся на бабувизм [29]), отмечает неполноту реализации того или иного демократического принципа, политического права или указывает на различную реальную способность со стороны масс трудящихся и буржуазии пользоваться политической демократией в условиях жестко социально и материально поляризованного общества, то он в своей критике безусловно прав.

Однако умаление, фактическое игнорирование им позитивных результатов политической демократизации в странах Западной Европы, Северной Америки во второй половине XIX — начале XX в., в ходе которой широким трудящимся массам, в том числе пролетариату, было реально предоставлено активное и пассивное избирательное право при выборах в парламент, политические права и свободы и многое другое, лишь подтверждает научную недобросовестность Ленина, политический прагматизм, конъюнктурную цель его опуса.

В стремлении доказать недоказуемое Ленин прибегал к аргументам, которые или могли убедить тех, кто уже был убежден, или были рассчитаны на малообразованные отсталые слои.

Так, чтобы доказать, что в капиталистических странах большинство населения отстранено от участия в общественно-политической жизни, он приводит в качестве примера Германию — страну с наиболее развитым рабочим движением и наиболее благоприятными демократическими условиями. По его мнению, наличие миллиона членов партии германских социал-демократов и трех миллионов профессионально организованных рабочих — из 15 миллионов общего числа наемных рабочих Германии — как раз и доказывает, что демократизм капиталистического общества распространяется на ничтожное меньшинство[12, с. 87—88.].

Сталкиваясь с подобного рода софистической аргументацией Ленина, просто теряешься, не зная, что и подумать: то ли он сознательно идет на подлог (что, скорее всего), то ли не отдает отчета в содеянном.

Ленин ничтоже сумняшеся подменяет меру участия пролетариата вообще в любой политической жизни мерой вовлеченности пролетариев в организованное рабочее движение, социал-демократическую партию. Следуя его логике, получается, что если рабочие в ходе избирательной кампании поддерживают буржуазные и иные нелеворадикальные партии, то они как бы и не участвуют в политической жизни. И лишь те, кто следует за социал-демократией и профессионально организован, активно и сознательно участвуют в общественно-политической жизни.

Подобная подмена вовсе не случайна. На ее основе Ленин постулирует, что в «силу условий капиталистической эксплуатации» при «мирном течении событий большинство населения от участия в общественно-политической жизни отстранено» [12, с. 87].
 
Как и в большинстве других случаев, здесь в тексте наряду с прочитываемым с первого взгляда смыслом, но второстепенным, содержится и второй, подлинный: именно потому-то и необходимы революционные события, стихия масс, чтобы вовлечь их в политику на стороне большевистской партии, в противном случае в стабильный период лишь меньшинство пойдет за нею. Поэтому необходимы смута, разжигание ненависти, низменных инстинктов, ожесточенная классовая борьба — лишь в этих условиях возможно завоевание большинства  пролетариев   на  свою  сторону.

Насколько иллюзорны исходные постулаты Ленина и как далеко от земных реалий порой витает его мысль в «Государстве и революции» наглядно демонстрирует его демагогическая и несостоятельная попытка опровергнуть аргументы К. Каутского, выставленные против тезиса голландского социал-демократа Паннекука, ратовавшего за уничтожение государственного чиновничества.

В ответ на довод К. Каутского, доказывающего необходимость профессиональной управленческой деятельности ссылкой на то, что «мы не обходимся без чиновников и в партийной и в профессиональной организации», Ленин по сути дела не приводит (поскольку не видит) иной причины существования функционеров внутри социал-демократической партии и профсоюзов, кроме как в условиях «наемного рабства, нужды и нищеты масс».

«Поэтому, и только поэтому, — перескочив к другой мысли продолжает он, — в наших политических и профессиональных организациях должностные лица развращаются (или имеют тенденцию быть развращаемыми, говоря точнее) обстановкой капитализма и проявляют тенденцию к превращению в бюрократов, т. е. в оторванных от масс, в стоящих над массами, привилегированных лиц». [12, с. 115.].

Как легко убедиться, Ленин прибегает к своему излюбленному приему подмены тезиса: так, если К. Каутский пишет о том, что нельзя обойтись без выборных должностных лиц, профессионально занятых управленческой деятельностью даже в партии и пролетарских профсоюзах, не говоря уже о государственном управлении в постреволюционном обществе, то Ленин — о том, что и выборные профессионалы в условиях капитализма могут развращаться даже в партии и профсоюзах, и поэтому они должны быть не только выборны, но и сменяемы в любое время и должны получать зарплату на уровне среднего рабочего [Там же], т. е. вопрос о необходимости профессионалов управления подменен вопросом о средствах борьбы со злоупотреблениями и привилегиями профессионалов управления.


1.5.В. И. Ленин о количественных и качественных аспектах «новизны» пролетарской демократии

     Родоначальник большевизма декларирует, что государство переходного периода, государство диктатуры пролетариата «неизбежно должно быть государством по-новому демократическим (для пролетариев и неимущих вообще) и по-новому диктаторским (против буржуазии) » [12, с. 35].

Любопытно проследить за тем, как он это обосновывает и в чем, по его мнению, новизна пролетарской демократии.

     Первоначально принципиально новое качество, новизну демократии он видит как будто бы исключительно в количественном аспекте: демократия, вместо того, чтобы распространяться только на меньшинство (что, будто бы, по его мнению, происходит в капиталистическом обществе), будет в переходном пери-оде распространяться на большинство.

     Но в связи с такой трактовкой сразу же возникает первый вопрос: в каком смысле Ленин использует термин «демократия», которая, по его словам, станет распространяться в постреволюционном обществе на большинство?

Очевидно, что, во-первых, Ленин сознательно искажает состояние политической демократии в индустриально развитых капиталистических странах. В последних она (вопреки заявлению Ленина) распространяется также и на большинство (на «пролетариев и неимущих вообще»).

Как мы уже указывали, в «Государстве и революции» вождь большевизма постоянно смешивает вопрос о полноте (неполноте) реализации того или иного демократического принципа, политической демократии в целом с вопросом о способности большинства трудящихся, пролетариев сознательно и активно пользоваться политической демократией в своих интересах в условиях жесткой — в социальном и экономическом плане — поляризации капиталистического общества на первых стадиях своего развития.

Во-вторых, под демократией он подразумевает лишь прямое участие большинства населения страны («неимущих вообще») во власти и управлении, т. е. такие политические формы,   которые способствуют фактическому установлению охлократии с последующим быстрым перерождением ее в ту или иную форму автократического правления.

Однако было бы ошибкой предполагать, что Ленин действительно стремился к установлению свободной прямой власти пролетарских масс и не подозревал о подстерегающих такую форму власти опасностях превращения ее в автократический режим. Подлинный замысел Ленина, безусловно, как раз и состоял, как мы убедимся позже, не в установлении самодержавия и единовластия пролетариата, а в использовании «пролетарской демократии» в  целях введения автократического правления большевистской партии с вождем во главе.

Указав на количественный аспект отличия иной, пролетарской демократии от буржуазной, Ленин одновременно раскрывает и качественный аспект различия между ними, конкретизируя как свои идеи конца 90-х гг. [среди которых выделяются две: всеобщего вооружения (тогда народа) и всеобщего участия пролетариата в управлении (тогда в зародышевой форме)], так и добавляя к ним ряд новых, почерпнутых — через К. Маркса и Ф. Энгельса — из опыта Парижской коммуны и образующих в единстве концепцию «государства—коммуны», провозгласившую республику Советов адекватной институциональной «полугосударственной» формой «новой» демократии.

В целом же облик «иной», «новой», пролетарской демократии, описанный Лениным, недостаточно конкретен. Критикуя в 1902 г. в работе «Что делать?» примитивную демократию, Ленин теперь, в 1917 г., сам воссоздает ее в роли модели «иной» демократии. Правда, при этом он поясняет, <<что «примитивный демократизм» на базе капитализма и капиталистической культуры — не то, что примитивный демократизм в первобытные или в докапиталистические времена>> [12, с. 43—44].
 
Мера полноты «новой» демократии определяется им мерой участия большинства (т. е. только трудящихся, а не всего населения, ибо, по Ленину, кто не работает, тот не только не ест, но и не управляет государством [28, с. 231.]) в управлении.

В подготовительных материалах «Марксизм о государстве» Ленин много размышляет о качественной специфике «иной» пролетарской демократии, упрекая К. Каутского как раз в том, что у того нет «ни тени идеи об иной демократии»[28, с. 273].
 
Вождь большевизма перечисляет три момента политического отличия «иной» демократии от буржуазной: << (1) пролетарская демократия полна, всеобща, неограниченна (количество переходит в качество: демократия полнейшая не то качественно, что демократия не полная); (2) не парламентское учреждение, а «работающая»: в каком смысле «работающая»? (а) в экономическом: работники ее члены; (б) в политическом: не «говорильня», а дело, не разъединение; а соединение; (3) соединение законодательных и исполнительных функций = переход к уничтожению государства в том смысле, что не особый орган, не особые органы будут ведать делами государства, а все его члены.

[Здесь у Ленина на полях приписка: << «Примитивная» демократия на иной, высшей базе>>. — Э. В.-П.].Как? Своего рода, нового рода «прямое народное законодательство», которое отвергал Энгельс при капитализме. Необходимо теперь соединение «управления» с физической работой, смены не только фабричной работы, но и смены от фабричной (земледельческой, физической вообще) работы к управлению >> [28, с. 271—273].

Ленин совершенно некритически повторяет основные положения К. Маркса из «Гражданской войны во Франции». Его собственный   вклад состоит в   наделении   пролетарской демократии как власти неограниченными полномочиями, выходящими за рамки каких-либо правовых норм, моральных  ценностей. В остальном — все тот же утопизм   (поголовное участие всех в управлении) и то же пагубное политическое экспериментаторство   (соединение законодательной и исполнительной властей).
Вместе с тем в «Государстве и революции» Ленин — пока еще контурно — начинает проводить и иное, чем приведенное выше, концептуальное различие между формальной и фактической, подлинной демократией.

Развернутое обоснование и определение понятия подлинной демократии будет дано им позже, в первые годы Советской власти в полемике с лидерами социал-демократии, прежде всего с К. Каутским. Здесь же он пока в основном ограничивается рассуждениями о различии между формальным, юридическим и фактическим, экономическим равенством[12,с.99].

Чтобы стала понятна суть нового подхода Ленина, следует напомнить, что классическая европейская политическая традиция (и либеральная, и консервативная) в подходе к демократии исходила из естественно-необходимой предпосылки относительного отделения государства, политической сферы в целом от гражданского общества, и соответственно формальный характер демократии (и двух ключевых ее составляющих—свободы и равенства) состоял в объективации ее сущности лишь в политической сфере, абстрагируясь от социально-экономической.

В этом случае полнота демократии заключалась в политической сфере. В отличие от нее марксистская и в целом леворадикальная традиция (в значительной мере обоснованная Г. Бабефом), оценивая формальный характер политической демократии как социальное зло и стремясь к его преодолению, видела единственный способ этого в преодолении разделения (интерпретируемого лишь как отчуждение) политической сферы и гражданского общества. Последнее же должно осуществляться по рациональному, строго научному проекту революционного преобразования и гражданского общества, и государства.

Американская исследовательница А. Хеллер в своей работе «О формальной демократии» удачно, а главное адекватно выразила суть подхода в леворадикальной идеологии, в том числе и в классической традиции: не институциональные гарантии, а построение общества на основе «единственного верного научного знания» обеспечивает подлинную демократию[30].

Но в этом случае и возникает тот самый парадокс-противоречие: с одной стороны, должно установиться и формальное и фактическое экономическое и социальное равенство граждан (мы выносим за скобки в данном случае вопрос о том, насколько реалистичен подобный проект) и участие их всех в управлении (полная демократия), с другой стороны, лишь носители единственно истинного знания — марксизма — способны к научному управлению и соответственно имеют на него право (идеоолигархия).

       Однако выявленное противоречие разрешается, если сделать еще одно утопическое предположение, что с установлением фактического равенства все граждане станут одновременно и знатоками единственно истинного Учения. Но именно в силу своей предельной утопичности данное предположение на практике не имеет никаких шансов реализоваться в обозримом будущем, а значит, противоречие в принципе не может быть разрешимо. Кроме того, оно и опасно: ведь в таком случае находящаяся у власти партолигархия всегда будет иметь оправдание тому, почему не устанавливается полная демократия. А главное, в той мере, в какой реальность будет не соответствовать утопии, они (олигархи), опираясь на утопию, будут эту реальность насиловать.


1.6.Государство — коммуна (республика Советов) как адекватная институциональная форма пролетарской демократии

Адекватной институциональной формой пролетарской демократии Ленин признает только республику Советов, отвергая демократическую республику с парламентом, разделением властей, верховенством права, министерствами, профессиональным государственным чиновничеством и столь же профессиональными правоохранительными органами. Вместе с тем, будучи, прежде всего политиком-практиком, он пишет о необходимости функционирования на первом этапе революции комиссии специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов и под их строгим контролем.

В дальнейшем, в работе «Удержат ли большевики государственную власть?» родоначальник большевизма подробнее разработал этот вопрос в ходе предпринятой им попытки опровергнуть шесть доводов против взятия власти пролетариатом и беднейшим крестьянством в лице большевиков, доводов, выдвинутых в передовой «Новой Жизни» от 23 сентября 1917 г.[13, с. 302—320] ,и прежде всего против двух ключевых: 3) пролетариат «не сможет технически овладеть государственным аппаратом» и 4) он «не сможет привести в движение этот аппарат»[ 13, с. 297 ].
 
Аргументы Ленина, как и вся его полемика (в противовес той высокой оценке, которая дается его полемическому мастерству в некоторых апологетических работах уже постсоветского времени) [31], нуждаются в тщательнейшей проверке логическим анализом, что требует специального дополнительного исследования, которое мы осуществим в параграфе о парадоксах «советской демократии».

     В течение первого полугода 1917 г. после возвращения Ленина в Россию значительная часть большевиков не разделяла ленинскую, по сути своей фетишистскую, позицию в вопросе о Советах как единственно возможном, адекватном пролетарской власти государственном институте и республике Советов как единственно приемлемой в условиях России государственной форме будущей диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства, прообразом которой явилась Парижская коммуна.

Несогласие по данному вопросу проистекало, прежде всего (но не только) из более фундаментального противоречия между взглядами двух основных групп внутри РСДРП(б),придерживающихся альтернативных политических стратегий:

 «старобольшевисгской» (каменевской) — на углубление и расширение буржуазно-демократической революции и «новобольшевистской» (ленинско-троцкистской[32]) — на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую.
Лишь после нескольких месяцев напряженных внутрипартийных (и в целом внутрисоциалистических) дискуссий и после большевизации Советов основная масса большевиков солидаризировалась с Лениным.

Не рассматривая обозначенный вопрос во всей его полноте[33], остановимся лишь на двух этапных дискуссиях по нему на VII (Апрельской) Всероссийской конференции и VI съезде РСДРП (б).

Но вначале одно принципиальное методологическое замечание. Оно касается проблемы аутентичного истолкования подлинных политических убеждений Ленина в связи с тем, что они не всегда в той или иной мере совпадали с его публичными речами и в частности с тем, что он говорил на VII конференции по вопросу о Советах  и  республике Советов.

Дело в том, что в ходе обеих дискуссий наглядно выявилась нетождественность политического большевизма политическому ленинизму, т. е. политические высказывания (и взгляды) многих большевиков по поводу роли и статуса Советов в частности и республики Советов в целом на протяжении нескольких месяцев 1917г. отличались, и весьма значительно, от воззрений Ленина.
 
Однако проблема состоит не в самом факте наличия этих различий, а в трудностях их адекватной интерпретации вследствие несовпадения убеждений Ленина и его публичных высказываний.

     Ленин, будучи убежденным в своей правоте, вовсе не собирался отказываться (как и всегда в таких случаях) от принципиального положения о необходимости замены в ходе социалистической революции парламентской республики республикой Советов, но, столкнувшись с неприятием или непониманием этой идеи со стороны своих соратников на VII конференции, был вынужден внешне несколько уступить им, пойти на компромисс, что отразилось в его речах и текстах. Однако убеждение родоначальника большевизма на этот счет, конечно, не менялось.

Вышеизложенные обстоятельства и затрудняют аутентичную интерпретацию публичных суждений вождя на VII конференции, а его компромиссные формулировки и высказывания на ней не должны вводить исследователя в заблуждение: взгляды вождя оставались тождественными тем, что изложены в «Апрельских тезисах».
На Апрельской конференции Ленин, несмотря на острые дебаты и сопротивление своих оппонентов, добился главного: закрепил в важнейшей — с точки зрения теоретического содержания — резолюции («О пересмотре партийной программы») пункт, согласно которому необходимо исправить соответствующие места партийной программы «в духе требования не буржуазно-парламентарной республики, а демократической пролетарско-крестьянской республики (т. е. типа государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества)»[34,с. 258.].

      Тем самым Ленину удалось зафиксировать в качестве программного положения важнейший пункт «Апрельских тезисов» — идею «государства—коммуны». А то обстоятельство, что при этом не использовалась адекватная терминология, не имело особого значения, ибо в реальных условиях России 1917 г. эта идея могла подразумевать только республику Советов.

Вместе с тем в двух других резолюциях конференции, где также затрагивался вопрос о возможных органах будущей власти («Об отношении к Временному правительству» и «О Советах рабочих и солдатских депутатов»), альтернативными Советам как институтам рабоче-крестьянской государственной власти назывались еще два учреждения, могущих непосредственно выразить волю большинства народа,— органы местного самоуправления и Учредительное собрание[34, с.  245, 259].

Но и здесь приоритет Советов как уже реально функционирующих и пользующихся авторитетом у широких народных масс, прежде всего городских, пусть и подпавших временно под влияние соглашателей, перед двумя другими упомянутыми институтами просматривается отчетливо[35].

Ясно, что на решениях Апрельской конференции лежит отпечаток компромисса между различными позициями делегатов по отношению к роли и статусу Советов и их будущности.

Противников ленинской точки зрения на Советы (С. А. Багдатьева, Л. Б. Каменева, М. М. Майорова, В. П. Ногина, П. Г. Смидовича, П. И. Эйланд и др.) объединяла схожая оценка их как временного (или переходного) органа организации масс, предназначенного в основном для завоевания власти [34,с.80—81,90,92,  102—103, 141, 144, 196, 206 и др.].

Однако в вопросе о будущности Советов взгляды оппонентов Ленина разнились:
Одни (П. Г. Смидович) полагали, что влияние и роль Советов со временем будут ослабевать, «власть к ним не перейдет, но могут выработаться совершенно другие органы» [34, с. 90.];

Другие (С. А. Багдатьев) утверждали, что Совет рабочих депутатов, являясь временным правительством, в лучшем случае подготовит созыв Учредительного собрания, а «затем Учредительное собрание может отдать власть в руки нашей партии, или же власть очутится в руках мелкой буржуазии — это неизвестно» [34, с. 92.];

Третьи (В. П. Ногин) считали, что после победы социалистической революции самые важные функции Советов, временно выполняемые ими ввиду слабости или отсутствия специализированных институтов (и функции государственных органов власти, и роль политической партии — политического руководства пролетариатом, и функции профсоюзов), постепенно перейдут к последним: на местном уровне административные функции возьмут на себя традиционные органы местного самоуправления — муниципалитеты, земские учреждения; в центре первоначально будут созваны Учредительное собрание, а затем парламент, который и будет представлять интересы пролетариата и крестьянства; что же касается политического руководства пролетариатом, то оно целиком перейдет к партии.
Заключительным же аккордом антиленинской позиции явилось противоречивое и не разъясненное заявление Ногина о том, что при Советах в том виде, как они существуют, идея «государства— коммуны» не осуществима [34, с. 102—103, 129--132.].

 (Буквальный смысл этого суждения означает, что при других Советах идея «государства— коммуны» осуществима, а это никак не согласуется с его рассуждениями о передаче функций от Советов к принципиально другим по характеру институтам);

Для четвертых же (П. И. Эйланд) будущее Советов было скрыто за дымкой неопределенности: они превратятся то ли в орган самоуправления, то ли в партийные организации[34, с. 144].

Последняя дилемма явилась показателем нерешенности важнейшей проблемы, дискутируемой большевиками еще в годы первой русской революции и вновь поставленной в 1917 г.: вопроса о соотношении ролей и функций Советов и большевистской партии. Именно теоретическая неразработанность данной проблемы вкупе с практической конкуренцией Советов с большевистской партией в деле руководства революционным рабочим движением и явилась одной из причин недоверия к Советам со стороны большевиков [34, с. 129—132, 152—155].

В. П. Ногин в своем докладе на конференции обозначил указанную проблему как «вопрос о партийной или советской дисциплине» или в другой, более ясной формулировке как вопрос о том, «кто кому должен подчиняться — партия Совету или Совет партии?»[34, с. 130]. (Этой же темы касалась в своем выступлении и Р. С. Землячка [34, c. 153—154]).

Нетрудно понять, что Ногин артикулировал не столько реально существующую проблему разграничения функции, осуществляемых конкурирующими между собой институтами — авторитетными в глазах народных низов, многоролевыми и увеличивающими свою численность по стране и политическое воздействие Советами, с одной стороны, и крепнущей организационно и идеологически, усиливающей свое влияние на пролетарские массы и также растущей количественно большевистской партией, с другой — сколько главным образом, одно из имманентных противоречий формирующейся большевистской концепции пролетарской демократии: между идеей свободной самодеятельности, самовластья, самоуправления пролетариата, реализуемой через Советы как институты непосредственной демократии (отражающей примитивно-демократическую и одновременно революционно- демократическую политическую культуру, а также традиции «общинной» демократии России), и идеей авангардной партии «нового типа», означающей в ленинском истолковании на практике монополию партии во главе с ее олигархами на власть и свертывание политической свободы, ликвидацию политического плюрализма и конкуренции (что в этом случае было уже сродни авторитарной традиции России).

     [Заметим, забегая вперед, что дилемму «господство/подчинение — партии/Советов» в принципе невозможно было решить в рамках большевистской доктрины и соответственно коммунистического режима, что и подтвердили своими отрицательными результатами предпринимаемые от съезда к съезду большевистской партии в течение десятилетий попытки разграничить функции, компетенцию и предметы ведения между партийными и советскими органами.

Вместе с тем только симбиоз «партия - Советы» с явно смещенным в сторону партии центром власти парадоксальным и вместе с тем понятным образом (ибо он позволил соединить в напряженном, внутренне противоречивом динамическом равновесии несоединимое — стихийную пульсацию общественной энергии «разбуженных» низов, примитивно, - революционно-демократическую политическую культуру и традиции «общинной» демократии, с одной стороны, и жестко централизованную управленческую вертикаль, патриархальные и авторитарные традиции — с другой) обеспечивал стабильность и жизнеспособность «большевистского» режима.
 
А то, что это достигалось неимоверно большой социальной и человеческой ценой вполне объяснялось в системе ценностных координат большевизма, его концепцией нового человека, долженствующего быть и винтиком, и солдатом, и героем.]

      Точно так же, как и указанная проблема, в большевизме не был разработан, как видно из разноголосицы мнений на конференции, и вопрос о соотношении Советов и Учредительного собрания.

     В теоретическом плане для Ленина здесь не было неясностей, так как для него республика Советов со всей непреложностью и очевидностью должна рано или поздно заменить парламентскую республику. Данная политическая аксиома на практике в принципе могла быть реализована двумя основными вариантами развития событий: а) если на выборах в Учредительное собрание большевики получают большинство, то Учредительное собрание, конституировав PC, само себя распускает; б) если же в Учредительном собрании большевики оказываются в меньшинстве и их программа отвергается, то Учредительное собрание ими разгоняется.

     Иные же высказывания о взаимоотношении Советов и Учредительного собрания просто не соответствовали ленинским убеждениям и были продиктованы задачами тактики, политической целесообразностью. Правда, в большевистской среде в 1917 г. циркулировала и идея (Зиновьева и Каменева) комбинированного типа государственных учреждений — «Учредительное собрание плюс Советы» [36].
 
Однако ясно, что в стратегическом плане эта идея, противоречащая концепции «государства-коммуны», была неприемлема, хотя и могла быть кратковременно использована в прагматических целях. (Здесь следует заметить, что идея комбинированного типа государства при ее воплощении в жизнь означала бы компромисс между всеми социалистическими партиями, мирную и легальную политическую борьбу между ними и могла если не предотвратить, то хотя бы придать гражданской войне в России менее жесткие формы).

Даже Ленин не исключал реализацию комбинированного типа государственных институтов как переходную ступень [34, с.146]. Что, понятно, в принципиальном плане ровным счетом ничего не значило, ибо вождь большевизма для достижения своих тактических целей готов был использовать и использовал большой спектр идей, если только применяемая идея могла, предположительно принести в данной ситуации политические дивиденды.

Среди выступивших на конференции сторонники ленинской концепции государственности нового типа, т. е. Г-К (PC), составили меньшинство. К тому же их высказывания были, как правило, менее содержательными и аргументированными, чем у оппонентов, полны недоговоренностей [В. В. Кураев, Е. И. Бумажный (Ефимов), М. М. Костелевская (Михайлова) и др.[34, с. 132-133, 134,143].

Исключение составляли речи Г.Е.Зиновьева. В прениях по теку-щему моменту он прямо высказался за республику Советов[34, с 105], а в своем докладе, комментирующем «Резолюцию об отношении к Временному правительству», Зиновьев, несмотря на ее компромиссный характер (в ней наряду с Советами, как мы уже отмечали, упоминались еще два органа, к которым гипотетически был возможен переход государственной власти в случае, если они непосредственно стали выражать волю большинства народа — органы местного самоуправления и Учредительное собрание), акцентировал внимание делегатов лишь на двух ключевых положениях концепции «государства—коммуны»:

     1) О том, что первостепенное значение имеет все же переход власти именно к Советам рабочих и солдатских депутатов, а не других институтов («Данное место является нервом нашей агитации и плана. Это гвоздь...» [34, с. 181. См. также с. 183]);

     2) О том, что местные Советы должны обладать такими властными полномочиями, которые бы означали полное самоуправление той или иной административно-территориальной единицы и подразумевали, прежде всего, отмену назначений из центра всех местных должностных лиц (а тем более их присылку), которым бы подчинялись местные выборные органы («присылка из центра чиновника есть акт монархический»[34,с.182.],— разглагольствовал Зиновьев по поводу посылки Временным правительством своих комиссаров в регионы с правом контроля Советов. Нет нужды напоминать, сколь скоро после переворота ленинцы сами превратятся в «монархистов», причем приверженцев «абсолютной монархии»).

     На VI съезде РСДРП (б) дискуссия была продолжена. Сразу же уточним, что полемику вокруг этого стратегического вопроса следует отличать от дебатов вокруг взаимосвязанного с ним и тоже обсуждавшегося, но все же другого, подчиненного ему тактического вопроса о лозунгах момента в отношении Советов.

      В ходе дискуссии обозначились две существенно различающиеся точки зрения, а также своего рода срединная, более гибкая позиция И. Сталина и отчасти Н. Бухарина.
      
   Сокольников, Залуцкий, Бубнов выступили против фетишизации Советов как организационной формы органов восстания, революционных органов власти. Они утверждали, что органами классовой борьбы, восстания могут быть и совершенно иные, чем Советы, организационные формы, например фабрично-заводские комитеты или те, которые впоследствии будут созданы революционным народным творчеством [37, с. 126,139.].

В противовес им Ногин, Ярославский призывали «дорожить уже создавшимися организациями, какими являются Советы» [37, с. 129, 140].

      И. Сталин в своих дополнительных разъяснениях к сделанному им на съезде докладу о политической деятельности ЦК, следуя одной из линий классической марксистской традиции и в то же время в согласии с Лениным, отмечал, что Советы являются наиболее целесообразной формой организации борьбы рабочего класса за власть, но вместе с тем они не являются единственным, типом революционной организации. «Эта форма чисто русская, — обосновывал он свою мысль, — за границей мы видели в этой роли муниципалитеты во время Великой французской революции, Центральный комитет национальной гвардии во время Коммуны. Да и у нас бродила мысль о революционном комитете. Быть может, рабочая секция явится наиболее приспособленной формой для борьбы за власть» [37, с. 122.].

Позиция Ленина была более жесткой. Сталин же, аргументируя свой тезис, еще больше отходил от его точки зрения: «Надо ясно дать себе отчет, что не вопрос о форме явится решающим. Действительно решающим является вопрос, созрел ли рабочий класс для диктатуры, а все остальное приложится, создастся творчеством революции». И резюмируя, Сталин еще раз, в более категоричной форме справедливо повторил: «Вообще говоря, вопрос о формах организации не является основным. Будет революционный подъем, создадутся и организационные формы. Пусть вопрос о формах не заслоняет основного вопроса: в руки какого класса должна перейти власть» [37, с. 124].

В  отличие от Сталина  Ленин, даже  аргументируя  необходимость временного отказа от лозунга «Вся власть Советам», продолжал считать их искомой, единственно приемлемой организационной формой диктатуры пролетариата  (пролетарской  демократии), отвергая  в принципе другие институты,   могущ-ие  лечь   в   основу   государственного   строительства[38,с.16].

В заочной и скрытой полемике Сталина с Лениным с точки зрения политической прагматики правота, на первый взгляд,  бы-ла  на  стороне  Сталина,  Сокольникова  и других, целесо-образно  не  связывающих  руки  пролетариату   (а фактически  —  большевистской  партии)   в  отношении  будущих государственных институтов  его диктатуры.
 
Однако  с  позиции не сиюминутной  политической  выгоды  —  взятия  политической   власти   любой   ценой   без   гарантии   ее   пр-очного удержания сколь-нибудь долго, а исходя из достижения долговременной цели — установления стабильного политического господства большевистской  партии под прикрытием  ширмы диктатуры  пролетариата,  правота  была  на  стороне Ленина, еще в годы первой русской революции, разглядевшего те особенности Советов,которыепозволяли  им   служить  и  органом  взятия  власти,и   институтом прямойдемократии  пролетариата, и  учреждением,  позволяющим   большевистской  партии   манипулировать  пролетариатом.

Вскоре после написания «Государства и революции» Ленин в своей брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?»   еще   раз,   более   подробно   рассмотрелвышеупомянутые особенности Советов.

Среди шести особенностей Совета как типа государственного аппарата, которые перечисляет Ленин, есть черты, не только актуально присущие реально функционирующим Советам, но и заложенные в них лишь потенциально, в эмбриональном виде.

Эти черты для своего развертывания требовали особых условий, и не могли осуществиться самопроизвольно, а кроме того, эту потенциальную возможность надо было суметь разглядеть, что и удалось Ленину.

Ленин в своем ряде из шести особых черт пытается парадоксальным образом соединить несоединимое в организации и функционировании Советов: с одной стороны, они — орган, созданный самодеятельностью масс, способный реально обеспечивать свободную канализацию их стихийного политического творчества, бунтарско-бакунинского начала, установление охлократического режима,  с другой же стороны, они должны стать органом, легитимирующим установление партократического, партолигархического, мессианско-вождистского, идеократического и т. д - режима.

Действительно, с одной стороны, Ленин среди положительных качеств Советов называет:
 
1) Опору его на вооруженных рабочих и крестьян, тем самым в первую очередь подчеркивает способность Совета вооруженным способом отстаивать свою власть, подавляя сопротивление несогласных и вынуждая их подчиняться своим решениям при помощи насилия или угрозы его применения;

2) Неразрывную связь с большинством народа, проверяемую и возобновляемую в силу выборности и сменяемости состава Совета по воле народа «без бюрократических формальностей», тем самым опять-таки подразумевая, прежде всего его способность как органа революционного преобразования адекватно и почти мгновенно отражать смену настроений, психических состояний возбужденных революционных масс, чутко реагировать на их страсти, эмоции, легко следовать за их инстинктами, без труда разжигаемыми у людей с низким уровнем жизни, но едва в своей деятельности (учитывая вышеописанные факторы, а также низкий уровень образования, культуры) могущих руководствоваться доводами разума и умеренности;
 
3) Строительство по производственному принципу, что «дает крепкую связь с самыми различными профессиями, облегчая тем самым различнейшие реформы самого глубокого характера без бюрократии»;
 
4)Соединение выгод парламентаризма с выгодами непосредственной и прямой демократии, т. е. соединение в лице выборных представителей народа и законодательной функции и исполнения законов [13, с. 304—305].

Здесь отмечается способность Совета сверхоперативно, почти что импульсивно, не дожидаясь спада возбуждения, охлаждения страстей революционных масс, тотчас же исполнять принятые решения, не вынося их на суд разума и не соотнося их с нравственными нормами, выжимая максимум из благоприятной  политической  конъюнктуры, к тому же создаваемой по мере  возможности  и  самой  большевистской  партией[39].

     Все названные черты, в основном свойственные реально существующим Советам (и вообще частично присущие любому институту прямой демократии), обладали — в сцеплении друг с другом создавая социально-кумулятивный эффект — той известной с античности особенностью (о которой Ленин прямо предпочитает не говорить), что позволяла достаточно легко манипулировать как массами, так и самими депутатами (делегатами), их представляющими.

С другой стороны, Ленин особо подчеркивает, что Советы, представляя собой «форму организации авангарда, т. е. самой сознательной, самой энергичной, передовой части угнетенных классов, рабочих и крестьян», явились именно тем институтом, «посредством которого авангард угнетенных классов может поднимать, воспитать, обучать и вести за собой всю гигантскую массу этих классов, до сих пор стоявшую совершенно вне политической жизни, вне истории»[13,с.304].

Тем самым он недвусмысленно лишает «гигантскую массу» по-большевистски невоспитавшихся, необученных пролетариев и крестьян права на свободную политическую самодеятельность, отстаивание своих — отличных от авангарда — интересов, представительство самих себя, вынуждая их передоверять все это «авангарду» — большевистской партии.

Подводя итог своему анализу Советов в конце сентября 1917 г., Ленин вполне обоснованно и провидчески писал: «Если бы народное творчество революционных классов не создало Советов, то пролетарская революция была бы в России делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы, а нового аппарата сразу создать нельзя»[13, с. 305.].

Вместе с тем в пункте 4 плана ненаписанной седьмой главы Ленин был озабочен — с точки зрения интересов прочного и стабильного завоевания власти большевистской партией и им самим как вождем ее (оба интереса у него сливались) — «слабостью» Советов, видя эту слабость в зависимости от мелкой буржуазии, что, конечно, было естественным для России[15, с. 323].
 
  Ленин, видимо, уже тогда был озабочен и размышлял над тем, как преодолеть эту «слабость», в частности, как с российской социальной структурой (преобладание крестьянства, мелкой буржуазии) и при неблагоприятной политической конъюнктуре устранить зависимость Советов от влияния различных партийных организаций[15, с. 324].

Данная проблема для ленинской трактовки Советов как найденной, наконец, государственной формы имеет решающее значение. Ленин по существу являлся противником «советской демократии» — политического плюрализма, демократических процедур, компромиссов между политическими силами, представленными в Советах. Исписав множество страниц о Советах как органах, институционально обеспечивающих функционирование пролетарской демократии, по сути своих политических взглядов Ленин был противником и подлинной пролетарской, и подлинной советской демократии.

Последнее предполагало свободное и равноправное соперничество, конкуренцию советских партий, комбинации, коалиции между ними. И то и другое Ленин отвергал. Он полагал, исходя из своей суперрадикальной, левацкой оценки характера и движущих сил происходящей в 1917 г. российской революции, что лишь одна партия — его собственная, большевистская — является истинной выразительницей интересов пролетариата, а меньшевики, а тем более эсеры по социальной сущности своей политики и сос-таву не социалистические, а мелкобуржуазные и коалиция с ними невозможна.



1.7. Квинтэссенция большевистской политической технологии завоевания власти


     В подготовительных материалах к «Государству и революции» вождь большевизма специально останавливается на вопросе об условиях полной демократии:1)«пробуждение (революционным    пожаром,    революционной    активностью) трудящихся масс, большинства населения, их активное участие вместо чиновников в государственных делах»; 2) «пролетарское руководство, ими должны руководить организованные, централизованные пролетарии»; 3) <<сокращение рабочего дня до 8—6—4 часов; соединение производительного труда всех с участием всех в «государственном» управлении>>[15,с.227—229].

В двух первых условиях отражена квинтэссенция большевистской политической технологии: разжечь революционную стихию трудящихся масс, предоставив ей относительную свободу действий на первом, разрушительном этапе с тем, чтобы впоследствии все в большей степени подчинять ее руководству и диктату пролетарской (читай: большевистской) партии.

     Политическая технология большевизма была ясна, прозрачна и тогда, в 1917 г., и позже практически для всех его противников: от социал-демократов до монархистов, от профессиональных политиков до военных.

Так, к примеру, А И. Деникин, показавший себя в «Очерках русской смуты» по целому ряду вопросов общественно-политической жизни революционной России проницательным социальным писателем, апостериори весьма точно охарактеризовал и разруши-тельно-инициирующую, разложенчески-активирующую роль Советов как института революционной демократии в по отношению к старым государственным структурам, армии, правоотношениям и стихийному движению народных масс, и политические приемы, средства, технику большевиков как вне, так и внутри Советов.

«Если до сих пор еще,— отмечал он в 1921 г. в первом томе своих «Очерков», касаясь первого из двух аспектов,— среди небольшой части умеренной демократии сохранилось убеждение в «сдерживающей народную стихию» роли Совета, то это результат прямого недоразумения.Совет, в действительности, не прямо разрушал русскую государственность — он ее расшатывал и расшатал до крушения армии и приятия большевизма»[40, с. 180.].

     Далее, указывая на неразрывную взаимообусловливающую связь между деятельностью Петроградского Совета как органа революционной охлократии и стихийным движением масс, А. И. Деникин, несколько упрощая проблему, но все же в основном, верно, продолжает свои рассуждения: <<Но Совет (позднее и Всерос. Центр. Комитет), в силу своего состава и политической идеологии, не мог и не хотел оказывать в полной мере хотя бы сдерживающего влияния на народную стихию, вырвавшуюся из оков, мятущуюся и бушующую, ибо члены его были вдохновителями этого движения, и все значение, влияние и авторитет Совета находились в строгой зависимости от степени потворствования инстинктам народных масс. А эти массы, как говорит даже сторонний наблюдатель из марксистского лагеря Карл Каутский, «как только революция втянула их в свое движение, знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях и плевали на то, осуществимы ли и общественно полезны или нет их требования». И сколько-нибудь твердое и решительное противодействие их давлению грозило смести бытие Совета>>.[40,с.184.].

В главном Деникин, конечно, прав. Однако все же некоторой фаталистичностью и односторонностью выводов веет от процитированного текста. Ибо понятно, что подъем или спад стихийного революционного движения в России в 1917 г. зависел, кроме всего прочего, и от политики Временного правительства, от своевременности и правильности решения им созревших проблем, а не только от провоцирующей деятельности Совета.

Далее. Стихийное народное движение не самодостаточный и  саморазворачивающийся во времени и обреченный достигнуть своего пика вне зависимости от пропагандистского, агитационного воздействия партий, а как раз, наоборот, такое явление, которое нуждается для своего развития, кроме всего прочего, в идеологической и психологической подпитке со стороны разжигающей страсти, обращающейся к инстинктам, подсознанию масс политической силы.

Поэтому очевидно, что сдерживающее влияние на стихийное движение в России мог оказать и сам Совет, не опасаясь при этом потерять свое влияние на него, но только для этого Совету надо было твердо и решительно противодействовать в первую очередь большевикам в их сознательной политике разжигания страстей в стихийном движении масс. Что, кстати, можно и надо было осуществить хотя бы после событий 3—4 июля 1917 г., а не ограничиваться полумерами.

Анализируя политическую тактику большевистской партии, А. И. Деникин правомерно разюмирует, что она исходила из трех положений: 1) свержение Временного правительства и разложение армии; 2) возбуждение классовой борьбы в стране и даже внутриклассовой — в деревне; 3) отрицание демократических форм государственного строя и переход власти к меньшинству (партии с.-д. большевиков) — «меньшинству, хорошо организованному, вооруженному и централизованному». [40, с. 186].

Однако последующий вывод Деникина о том, что идеология большевистской партии была недоступна пониманию не только «темных масс русского народа», но и местным большевикам[40, с.186], — ошибочен, если только автор не имел в виду «идеологию» «Апрельских тезисов», да и то, лишь некоторых из них.

Но дальше Деникин, противореча предыдущему доводу, адекватно описывает характер лозунгов и политическую технологию большевиков, и их взаимоотношение с революционным стихийным движением: «Массам нужны были лозунги простые, ясные, немедленно проводимые в жизнь и отвечающие их желаниям и требованиям, чрезмерно возросшим в бурной атмосфере революции. Этот упрощенный большевизм — с типичными чертами русского бунта — проводить было тем легче, что он отрешился от всяких сдерживающих моральных начал, поставив целью первоначальной своей деятельности одно чистое разрушение, не останавливаясь при этом перед угрозой военного разгрома и разорения страны» [40, с.186].





1.8. Антиномии ленинской концепции демократии

1.8.1.Первая антиномия концепции: противоречие между идеей всевластия и единовластия Советов и идеей монополии большевистской партии на власть и два способа его разрешения

     Здесь мы подошли к важнейшему пункту. И в «Государстве и революции», и в подготовительных материалах к этой работе Ленин формулирует достаточно ясно мысль — о необходимости руководства пролетариатом в целом со стороны его авангардной, вождистской партии, — которая раньше в сочинениях, рассматривавших вопрос о пролетарской демократии, подразумевалась, но столь открыто и явно не декларировалась. Тем самым в одном сочинении Ленин высказывает две противоположные по смыслу идеи (противоречащие друг другу и с позиции примитивной демократии, за которую ратует он, и тем более с точки зрения либерально-демократической модели, противником которой является), выявляя первую антиномию политической доктрины большевизма: противоречие между идеей всевластия и единовластия Советов как институтов непосредственно действующей, прямой пролетарской демократии, выражающих суверенное полновластие пролетариата, и концепцией авангардной партии «нового типа», монопольно руководящей ее роли, по сути своей отрицающей за пролетариатом право на свободную и плюралистическую политическую самодеятельность.

     Другими словами, обнаруживается теоретическая несостыкованность двух концепций — 1)концепции моноклассовой  пролетарской демократии - МКПД (то есть диктатуры пролетариата - ДП) (означающей, исходя из первичного и простого смысла терминологического оборота «моноклассовая пролетарская демократия», что только пролетариат является источником и единственным носителем суверенной власти в государстве Советов, что изначальным правом на самовластье и самоуправление обладает весь пролетариат, а не только его какая-то часть, пусть и авангардная) с 2)концепцией авангард¬ной партии «нового типа» (означающей, опять-таки исходя из прямого смысла концепции, политическое господство авангарда, наиболее передовой сознательной и организованной части класса над всем классом и обществом в целом, единственно способной взять власть и вести весь пролета¬риат и всех трудящихся к социализму, «быть учителем, ру¬ководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии»)[12, с. 26].

Наличие отмеченного противоречия на поверхности док¬трины в принципе позволяло в будущем снимать его двояким образом: или за счет отказа от одной из концепций, или такой их интерпретации, которая бы сводила на нет их пер¬вичный, изначальный смысл и согласовывала друг с другом.

К последнему варианту и обратился Ленин. И в этом ему помогла разнородность и соответственно коллизия источников и составных частей его политико-теоретической позиции, ее двойственность, которая выражалась в том, что он ратовал за примитивную версию пролетарской демократии (прямая власть пролетарской массы на всех уровнях, поголовное участие ее в управлении) и в то же время разделял идентитарное понимание пролетарской демократии, хотя и сопряженное с примитивной, но имеющее свои особенности (состоящие в том, что общая воля, общие благо и интерес пролетариата в целом не сводимы к равнодействующей частных воль, интересов, благ всех пролетариев по отдельности и  могут быть выражены адекватнее и полнее авангардной партией и вождем, интуитивно предвосхищающими общую волю, общее благо пролетариата, чем в ходе волеизъявления всего пролетариата посредством свободных формально-демократических процедур), что по сути своей в такой трактовке не совпадало с примитивной версией пролетарской демократии.

Проявив имплицитно содержащуюся в большевистской политической доктрине первую антиномию, Ленин попытал¬ся ее теоретически разрешить, обозначив два способа — первоначальный и основной, окончательный.

Согласно сокровенным, еще с момента возникновения большевизма, замыслам Ленина (о чем мы писали в своей книге “Метаморфозы и парадоксы демократии” [14,с.276-284,344-348]), первоначальный способ разрешения доктринального противоречия состоял в том, что концепция МКПД в полном объеме и незамутненном содержании на практике могла быть реализована лишь кратковременно, на период разрушения старых государственных властных, управленческих структур и завоевания власти, в виде установления режима пролетарской революционной демократии (прямой власти революционных пролетарских масс, прежде всего на местах), а затем упомянутый режим должен был отчасти трансформироваться в партолигархический, отчасти переводиться в латентное состояние и в состояние направляемой, контролируемой псевдодемократии участия и поддержки на местах.

Основной, он же окончательный, способ решения, сильно растянутый во времени и завершающийся лишь с наступлением полного коммунизма, состоял в том, что большинство пролетариата, его неавангард, постепенно будет возвышаться в процессе и в результате коммунистического строительства до уровня сознательности и организованности меньшинства, авангарда, а также в ходе параллельно идущей воспитательной работы с ним и руководства авангардом, т. е. рабочей (читай: большевистской) партией, его созидательной деятельностью, и тогда необходимость руководства пролетариатом со стороны авангардной партии отпадет, ибо авангард и неавангард уподобятся друг другу и в коммунистическом бесклассовом обществе установится полная (но уже не пролетарская, а бесклассовая) «демократия». Термин «демократия» мы взяли в кавычки, потому что, согласно Ленину, полная демократия, став в коммунистичесом обществе просто привычкой, отомрет.

Вместе с тем обнаруживается, что попытка какого-либо иного удовлетворительного — с позиции большевизма — концептуального объединения рассматриваемой антиномии, исходя из сути доктрины, принципиально невозможна, так как сакральная тайна большевистской (ленинской) политической доктрины заключается вопреки тому, что публично утверждалось, в теоретическом конструировании биполярной модели политического режима, функционирующего первоначально в интересах как народных низов, охлоса, так и партолигархии, и поэтому выявленная антиномия имманентно присуща большевистской доктрине и принципиально теоре¬тически не разрешима на начальном этапе пролетарской революции.

     Для переходного периода схема Ленина подразумевала два взаимосвязанных этапа в решении отмеченного проти¬воречия, антиномии: на первом, разрушительном этапе ре¬волюции — сочетание власти и интересов охлоса (открыто) и партолигархии (завуалированно), то, что мы предложили называть режимом «революционной демократии» (по методам и средствам осуществления власти он свойственен практически любой по характеру революции), на втором — этапе упрочения, стабилизации и трансформации власти — установление партолигархического режима (другие определения мы опускаем) при согласии, поддержке и направляемом, манипулируемом участии в управлении со стороны пролетариата, люмпен-пролетариата, маргиналов, охлоса.

Именно этот момент политической доктрины большевизма [сознательное теоретическое, а затем и целеустремленно практическое конструирование изначально биполярной охлократической (революционно-демократической) и партолигархической модели политического режима, лишь впоследствии долженствующей превратиться в партавтократический режим), как правило, упускается из виду и апологетической литературой, прежде всего советской, и западными и постсоветскими  критиками большевизма. И поэтому, к примеру, несостоятельно утверждение Э. X. Карра о том, что партия на страницах «Государства и революции» почти не упоминается[41,с.12].

Английский исследователь (как и многие другие) прошел мимо отмеченной нами первой антиномии и сакральной тайны большевистской политической доктрины.
Но было бы ошибкой полагать, что постулирование Лениным биполярной модели политического режима, долженствующей установиться, по его мнению, на первом этапе революции, объясняется только его лицемерием и демагогией, стремлением вождя большевизма словами о полной пролетарской демократии замаскировать намерение установить диктатуру партии.

Ленин, исходя из идентитарного понимания демократии, скорее всего, пребывал по данному вопросу в определенной мере в заблуждении, видимо, надеясь на добровольное согласие если не всего, то, по крайней мере, части пролетариата на руководство им со стороны большевистской партии, и вследствие этого на свое полусвободное, полусуверенное — до поры, до времени,— направляемое и контролируемое партией участие в осуществлении власти и управлении.

Тем самым вождь большевизма уповал на то, что в ходе революционной политической практики удастся по отношению к упомянутой части пролетариата мирно разрешить, снять теоретическое противоречие между провозглашением моно-полии пролетариата на власть, его самодеятельности и суверенитета, с одной стороны, и фактическим властвованием большевистской партии — с другой.

Надежда Ленина на частичный мирный исход основывалась на непоколебимой вере в свою правоту. Ведь, согласно идентитарному пониманию, монополия большевиков на власть не только не противоречит полной пролетарской демократии, но как раз только и позволяет и выразить, и представить наилучшим образом общую волю пролетариата как класса в целом, и твердо и неуклонно воплощать ее в жизнь.

Но на пропагандистском уровне, исходя из постулатов и лозунгов примитивной версии пролетарской демократии, такое объяснение было, конечно, недостаточно. Надо было най¬ти удовлетворяющие широкие слои революционного пролетариата аргументы, убедительно доказывающие необходимость частичного и временного отказа от концепции пролетарской демократии, обосновывающие правомерность вре¬менного отстранения части пролетариата от свободной политической деятельности, от свободного участия во власти, управлении, политической жизни.

   В ленинской постановке и предлагаемых им способах разрешения рассматриваемого доктринального противоречия за счет временного и частичного отказа от концепций  МКПД и внутриклассовой пролетарской демократии - ВКПД, их соподчинения концепции авангардной партии «нового типа» имеется одна важная особенность, мимо которой проходили и проходят многие западные и отечественные исследователи.
 
   Дело в том, что большевизм предусматривал два модуса указанного противоречия и соответственно два способа его решения в зависимости от того, о какой из двух групп пролетариев, отстраненных от свободного самодеятельного участия во власти, управлении и политической жизни, идет речь.

Первую группу, по Ленину, составляли политически «несознательные» или «малосознательные» пролетарии, находящиеся будто бы «в плену» мелкобуржуазной психологии или, того хуже, буржуазной идеологии, сторонники иных партий, мелкобуржуазных и буржуазных, и соответственно не признающие за большевиками легитимного права на ведущую, а за собой на ведомую роль в политическом процессе и вы¬ступающие против единовластия большевистской партии.

Вторую группу образовывали политически «сознательные» пролетарии, активные сторонники большевистской партии и ее политики, признающие за ней право на несменяемую и безраздельную монополию на власть, но ввиду своей управленческой некомпетентности и неопытности временно отстраненные от полноправного участия в управлении.

Таким образом, в зависимости от того, о какой группе пролетариев шла речь, и различались модус противоречия и способ его разрешения — «1» и «2», — а соответственно и система аргументации.

Здесь необходимо заметить, что большевистский критерий определения «сознательности»/«несознательности» (в отличие от критерия определения «компетентности»/«некомпетентности» в управлении) был сугубо произвольным, и отнесение части пролетариата к той или иной группе зависело не от наличия каких-то определенных, эмпирически устанавливаемых субъективных качеств пролетариата, свидетельствующих об уровне его сознательности, а всецело от поддержки или неподдержки им политической линии большевистской партии, согласия или несогласия на отчуждение и делегирование большевикам своего права на свободное принятие решения, свободное и суверенное участие во власти и управлении, что должно было внешне выражаться в его дисциплинированности, понимаемой в свою очередь как неуклонное и беспрекословное выполнение пролетариатом решений органов и вождей большевистской партии.

Более того, на практике без политической свободы, системы политических прав и свобод и демократических процедур вообще принципиально невозможно установить, кроме как по внешнему критерию подчинения воле правителей и управляющих, факт той сознательности, о которой пишет Ленин и которая означает не уровень осознания участниками политического процесса и управляемыми своих интересов и понимания ими политических проблем, а их политическую ангажированность, выражающуюся в принятии управляемыми ценностей правителей и управляющих, в согласии с задачами и целями принимаемых последними политических и управленческих решений.

А то, что сложный духовный феномен сознательности/не сознательности пролетариата редуцировался большевиками к внешнему простому явлению подчинения/неподчинения их воле, выполнения/невыполнения их решений, согласия/несогласия с их политической и экономической программой без выяснения, по вполне понятным причинам, мотивов подчинения, выполнения, поддержки, означало, что грань между двумя упомянутыми группами была условной и подвижной и те, кто сегодня причислялись к «сознательным», завтра могли быть определены как «малосознательные», а то и вовсе «несознательные».

Данное обстоятельство было удобным для большевиков в их практической политике, ибо позволяло списывать, кроме всего прочего, ошибки своего властвования и управления и потерю поддержки со стороны части пролетариата на их «несознательность».

Кроме того — и это главное,— подвижная грань между «сознательными» и «несознательными» группами позволяла большевикам варьировать численность непосредственно вовлекаемого в управление пролетариата, то увеличивая ее, то уменьшая, в зависимости от задач конкретно-политической ситуации, мотивируя необходимость означенного увеличения (уменьшения) то первым моментом (уровень сознательности/несознательности), то вторым (уровень компетентности/ некомпетентности), то тем и другим вместе.

Конечно, надо учитывать то обстоятельство, что мы рассматриваем доктринальное противоречие, содержащееся в тексте «Государства и революции», в общей и абстрактной форме, которое при воплощении доктрины в конкретно-историческую, национально-культурную ситуацию России 1917г. должно было приобрести свой особый вид бытия.

Непосредственно из данного обстоятельства вытекает необходимость отличать проблемы теоретические от проблем практических, возникающих в связи с воплощением в жизнь в конкретно-историческом контексте тех или иных теоретических постулатов, в данном случае концепции  пролетарской демократии.
Отсюда следует, что даже при огромном желании вождей большевизма объективировать в политическую жизнь упомянутую концепцию они неизбежно должны были столкнуться и столкнулись с объективными трудностями воплощения ее в жизнь, и в связи с этим необходимы были промежуточные этапы материализации доктрины.

Однако повторяем, у большевистской властвующей элиты в действительности не было такого желания. Ибо вопреки иллюзорным надеждам, сразу же после захвата власти обнаружилось даже не столько то, что часть пролетариата просто не готова к участию в управлении, но и то, что часть его не согласна на несменяемое монопольное владение властью большевистской партией, не согласна с ее политикой, со своим участием в управлении под контролем большевиков.
Не должно вводить в заблуждение кажущееся сходство двух проблем, возникающих, по мнению большевиков, на пути реализации примитивного понимания концепции пролетарской демократии: «сознательность/несознательность» и «компетентность / некомпетентность».

В действительности между ними существует принципиальное различие, заключающееся в том, что если во втором случае речь шла о действительной практической проблеме приобщения к управлению мало- и некомпетентных, малообразованных (и зачастую в политическом плане мало- и несознательных в буквальном смысле, но преданных) пролетариев, но только к управлению, контролируемому партией, то в первом случае — не о псевдопроблеме (в данном контексте) «сознательности/несознательности», а о более глубинной проблеме характера самого участия в управлении, проблеме контролируемого/неконтролируемого участия в управлении, т. е. свободного или несвободного участия в управлении или, другими словами, согласия/несогласия пролетариата на свое, контролируемое большевистской партией, участие в управлении.

И если для решения проблемы «компетентности/некомпетентности» Ленин обозначил по преимуществу мирную стратегию переходных, промежуточных мер (именно в ”Государстве и революции”, а развил ее в работе «Удержат ли большевики государственную власть?»), которая позволяла приобщить к контролируемому партией участию в управлении дозированную лояльную массу пролетариата, то для решения псевдопроблемы «сознательности/несознательности» (а не реально существующей проблемы «сознательности/несознательности», ибо в ленинской интерпретации, повторяем, это была в действительности проблема согласия/несогласия на контролируемое партией участие в управлении) предполагалось, наряду с общими для всего пролетариата мерами идеологического, экономического, социального порядка, во главу угла поставить немирные методы, средства насилия-II, государственно-организованного террора в случае открытых актов политического сопротивления или просто самоустране¬ния и саботажа, либо даже просто несогласия в мыслях.

Таким образом, согласно большевизму, руководствующемуся идентитарным пониманием пролетарской демократии, факт отстранения от участия во властвовании, управлении «несознательной» части пролетариата, неспособной вследствие своей «несознательности» (пока она находится в «плену» мелкобуржуазной психологии и буржуазной идеологии) правильно понять свой подлинный классовый интерес, не представляющей в силу этого подлинную общую волю пролетариата, принципиально не нарушает сути пролетарской демократии, выражаемой и представляемой авангардной партией «нового типа».

Хотя, конечно, с позиции примитивной версии и классического простого понятия пролетарской демократии нельзя было уйти от признания того факта, что отстранение части пролетариев от участия во власти и управлении является ограничением пролетарской демократии по политическим мотивам и именно по отношению к «несознательной» части пролетариев проявляется всецело первое доктринальное противоречие (модус «1»).

Что же касается модуса «2», то в строгом смысле слова он и не представляет доктринального противоречия, ибо отстранение от управления «сознательных» пролетариев, добровольно согласных на водительство со стороны большевистской партии и одобряющих в целом ее политику, было временным и вызывалось не политическими, а техническими мотивами — ввиду их управленческой некомпетентности, обусловливалось объективно неизбежной поэтапностью воплощения в политическую жизнь концепции пролетарской демократии.

Вместе с тем, анализируемое доктринальное противоре¬чие предусматривает теоретическую возможность альтернативного решения за счет трансформации и с определенного момента подчинения второй концепции первой, а главное — объективации в политическую практику в качестве стратегической цели первой концепции в полном объеме, что предполагает свободное, а не только контролируемое партией (что только и допускали Ленин, Сталин) участие пролетариата в управлении и что впоследствии предлагали в экономической сфере отчасти «рабочая оппозиция», а в политической — отчасти группа «демократического централизма».

Кроме того, если отправляться от естественной социальной неоднородности реального, а не вымышленного пролетариата, то очевидно, что пролетарская демократия — МКПД и ВКПД — гипотетически предполагает многопартийность, по крайней мере, неоднопартийность пролетариата, немонопольное со стороны одной партии представительство интересов всего пролетариата, а также многообразие политических и социальных сил, виртуально произрастающих на социальной почве пролетариата.

Отчасти именно такой позиции придерживались меньшевики в отличие от большевиков.
В целом же наряду с субъективной стороной деятельности Ленина необходимо видеть и объективный момент, не зависящий от его воли и желания и состоящий в закономерном превращении, метаморфозе форм политических режимов из одной в другую при определенном качестве и состоянии субъекта и объекта власти. Другой вопрос, — в какой мере Ленин отдавал себе в этом отчет, в какой мере надеялся на желательную метаморфозу политического режима, формы, а в какой мере интуитивно предвосхитил такую возможность; этот вопрос требует специального рассмотрения.



1.8.2.Вторая    антиномия концепции: противоречие между идеей поголовного участия всего пролетариата в управлении и идеей единого всепролетарского государственного «синдиката»

Наряду с первой антиномией, являющейся плодом собственного оригинального творчества Ленина и не заключенной  в марксистской доктрине, в ленинской концепции содержится и вторая антиномия, наследуемая им из классической марксистской: противоречие между провозглашенной идеей широкого, а затем и поголовного привлечения всего взрослого населения к управлению и идеей, согласно которой все постреволюционное «общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы» и все граждане станут служащими и рабочими << одного всенародного государственного «синдиката»>>[12, с.101].

 Теперь, a posteriori, очевидно, что в случае реализации последней идеи, ни о какой самостоятельности, самодеятельности, революционном живом творчестве пролетариата не может быть и речи.

В принципе не стоит удивляться тому, что Ленин, как и Маркс и Энгельс до него, совершенно не подозревает о второй антиномии. Причин подобной интеллектуальной слепоты несколько. Одна из них кроется в утопических, а по сути реакционных — рациональных и иррациональных — аксиомах, лежащих в основе марксистского мировоззрения:это, прежде всего, наивная, своего рода романтическая, вера в возможность поголовного воспитания, формирования в постреволюционном обществе «нового человека», свободного от «родимых пятен капитализма», затем вера в благотворность максимальной рационализации жизнедеятельности общества.

Опираясь на эти аксиомы, Ленин, как и основоположники марксизма, игнорирует в своей гипотетической политической схеме факт виртуально-объективного — и экономического, и социального, и духовного, и организационного — закрепощения, закабаления рядового пролетария в системе единой государственной собственности («единого синдиката»), едино¬го планирующего и управляющего центра, к тому же в условиях примитивного эгалитаризма.

И объективный статус «экономического раба», которым виртуально наделяется пролетарий в экономической системе марксизма, принципиально не может измениться от того, что Ленин, видимо, чувствуя уязвимость марксистской и своей (в данном случае тождественной) схем, предполагает полностью подчинить всю работу единого синдиката — государственного экономического монстра — «государству действительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских депутатов»[12, с. 97].

Ситуация для рабочего класса ничуть не изменится, во-первых, потому, что в массе своей «живой», «рядовой» пролетарий (или реальное, но очень незначительное меньшинство наиболее культурных и образо¬ванных рабочих), а не выдуманный сверхчеловек, герой-революционер, будучи экономически закабаленным и социально минимально (но зато эгалитарно) обеспеченным, не будет политически ответственно свободным (разве что только способным на кратковременный спонтанный бунт) и равным с партолигархией, а во-вторых, потому, что, деятельность Советов, по Ленину, может быть относительно свободна лишь на первом, разрушительном этапе, а в дальнейшем целиком должна быть подчинена большевистской партии. Это следует как прямо из концепции авангардной партии «нового типа», что отражено в первой антиномии, так и косвенно из того поля политической, а точнее, управленческой деятельности пролетариев, которое очерчено для них вождем большевизма.


1.8.3.Третья антиномия концепции: противоречие между декларацией о пролетарской демократии и положением о привлечении всего пролетариата только к ограниченной функции учета и контроля за мерой труда и мерой потребления

     Тут мы подошли к еще одному, третьему по счету противоречию, содержащемуся уже непосредственно в самой концепции  демократии большевизма, изложенной в «Государстве и революции».

     [Первая антиномия, напомним, возникла вследствие противоречия между различными моментами политической доктрины большевизма, а вторая — между разными (политической и экономической) составными частями самого марксистского обществознания.]

   Речь идет о том, что Ленин, всесторонне разрабатывая положение о поголовном привлечении всех пролетариев к управлению, само это привлечение истолковывает предельно сужено и ограниченно.

Прежде всего, подчеркнем, что он фактически отстраняет большинство пролетариев от собственно политической деятельности, лишает неавангард права разрабатывать основные направления внутренней и внешней политики, решать ключевые вопросы текущей политики, как в рамках всего общества, так и на местном уровне, сводя участие всех в управлении государством к привлечению их к учету и контролю за мерой труда и мерой потребления.

Налицо противоречие между декларацией о пролетарской демократии, демократизме для большинства и той ограни-ченной функцией, к которой сводится реальное участие пролетариата во власти и управлении.

Вождь большевизма, видимо, опять-таки чувствуя противоречие, в которое он впадает, делает поясняющую сноску: «Когда государство сводится в главнейшей части его функций к такому учету и контролю со стороны самих рабочих, тогда оно перестает быть «политическим государством», тогда «общественные функции превращаются из политических в простые административные функции» [12, с.101].

Но примечание Ленина оказывается некорректным, и вместо одного противоречия он впадает в другое: ведь у Энгельса речь идет об отмирании политического государства в далеком будущем, в бесклассовом обществе, Ленин же ведет речь об управлении в постреволюционном обществе.

Но Ленин резко ограничивает, жестко регламентирует не только род управленческой деятельности пролетариата, сводя ее только к контролю и учету. Он произвольно сокращает и численность пролетариата, единственно достойного, по его мнению, исполнять функции контроля и учета, когда определяет, что контроль и учет следует осуществлять не только за капиталистами, буржуазными специалистами (инженерами, агрономами и т. д.), интеллигенцией (пренебрежительно называя их «господа интеллигентики»), но и за рабочими, «глубоко развращенными капитализмом». Последний момент чрезвычайно важен, ибо оправдывает применение наряду с насилием-I (по отношению к свергаемым классам) и насилие-II (по отношению к трудящимся классам, в том числе и пролетариату), а кроме того, позволяет произвольно то увеличивать, то уменьшать массу пролетариев, достойных привлекаться к управлению.

Подойдя столь расширительно (хотя, надо прямо сказать, реалистично, исходя из предполагаемых преобразований) к вопросу о социальном составе населения, нуждающемся в контроле над собой (может показаться, что остальные, а точнее, оставшиеся пролетарии и партийцы, согласно утопической схеме Ленина, столь высокосознательны и нравственны, что в контроле над собой не нуждаются. Но это только на первый взгляд. В действительности Ленин надеялся не столько на сознательность, сколько на жесткую дисциплину членов партии и сочувствующих им пролетариев, выполняющих указания, директивы вождей), Ленин принципиально обходит стороной вопрос о том, будет ли пролетариат — субъект власти (ведь провозглашено установление все же диктатуры пролетариата) — осуществлять контроль за политической деятельностью авангарда (читай: большевист¬ской партии).

Понятно, что уже по определению неавангард, т. е. большинство пролетариата, неспособен осуществлять контроль за авангардом. А если учесть, что «развращенными капитализмом» могут оказаться значительные массы пролетариата, то и получится, что, несмотря на разглагольствования о всенародном всеобщем контроле, Ленин идеологически конструирует систему бесконтрольного властвования большевистской партии.

В то же время Ленин в брошюре «Удержат ли больше¬вики государственную власть?», предельно расширив соци¬альное поле контроля, пишет о всеобъемлющем, вездесущем рабочем контроле над производством и распределением про¬дуктов и, как явствует из контекста, этому экономическому и социальному (но отнюдь не политическому) контролю дол¬жны быть подвержены все[13, с. 305-317].

(Окончание последует)


     ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

1.Фишер Л. Жизнь Ленина. London: OPI, 1970. С. 177.

2.Бердяев Н. А.   Истоки   и   смысл   русского   коммунизма.   М.: Наука, 1990. С. 103.

3.Современного   исследователя   подстерегает   опасность пренебрежительного в лучшем случае, а то и просто тотально и огульно негативного отношения к той горе (в буквальном смысле слова)   апологетической литературы,  посвященной в той или иной мере «Государству и революции», которая была опубликована в СССР за более чем семь десятков лет. Подобная позиция, безусловно, имеет под собой веские основания. Но при этом  надо отличать ошибочные выводы и  панегирические оценки, высказанные в  адрес ленинского утопического проекта, как правило, всеми писавшими на эту тему, от самого текстуального анализа, проведенного рядом отечественных обществоведов достаточно  адекватно.
 
Еще в 20-е гг. как из рога изобилия «посыпались» многочисленные сочинения большевистских авторов. Здесь, прежде всего, выделяется статья Е. Пашуканиса из юбилей¬ного номера журнала «Революция права»: Пашуканис Е. Десятилетие «Государства и революции» Ленина // Революция права. 1927. № 4. С. 9—22. Среди других можно назвать: Гойхбарг А. Ленин о государстве // Советское право. 1924. № 6. С. 3—23; Каценбоген С. Ленин и государство // Труды Белорусского государственного университета.1925. № б—7. С. 1—9; Луппол И. Ленин как теоретик пролетарского государства // Под знаменем марксизма. 1924. № 2. С. 173—195; Нечаев И. Открытие В. И. Лениным учения Маркса и Энгельса о государстве // Коммунист (Нижний Новгород). 1924. № 1. С. 108—111; Пашуканис Е. Ленин и вопросы права // Революция права. Сборник № 1. Изд-во Ком. Академии, 1925. С. 40—60; Разумовский И. К воззрениям Ленина на государство и право // Под знаменем марксизма.. 1926. № 1. С. 31—53; Рязанов Д. Ленин как теоретик пролетарского государства // Правда. 1924. 4 марта. № 52; Стучка П. Ленинизм и государство. (Политическая революция). М.: Прометей, 1924.— 174 с.; Стучка П., Вечер В. Ленин о пролетарском государстве / С предисловием и примечаниями составителей: Хрестоматия. М.: ГПЗ, 1924.—440с.; Стэн Я. Марксизм и ленинизм // Коммунистический интернационал. 1925. № 2. С. 39, 94—108. См, также: Адоратский В. Диктатура // Энциклопедия государства и права. Вып. II. М.: Изд-во Ком. Академии, 1925. С. 927—937; Он же. О государстве. М,: Изд-во Соц. Академии, 1923.— 148 с.; Он же. Рец. на «Революционную роль права и государства» П. Стучки // Печать и революция. 1923. № 2. С. 186—187; Ангаров А. К вопросу о классовой борьбе и диктатуре пролетариата // Революция права. 1927. № 3. С. 40—47; Он же. Де-Лион и Ленин по вопросу о пролетарском государстве // Революция права. 1927. № 4. С. 33—45; Берман Я. Основные вопросы теории пролетарского государства. М.: Изд-во Наркомюста РСФСР, 1925.— 147 с.; Бухарин Н. Теория пролетарской диктатуры // Атака: Сб. статей. М.: ГИЗ, 1924. С. 89—114. Весьма примечательно, что Н. Бухарин в этой своей работе, впервые изданной в 1919 г., излагая большевистскую теорию пролетарской диктатуры, в основном тексте никак не касается «Государства и революции», хотя дважды упоминает ее в примечаниях, присовокупив при этом эпитеты «великолепная книжка» и «блестяще изложена»; Он же. Ленин как марксист. М.: Пролетарий, 1924.— 52с.; Гурвич Г. Основы советской конституции. М.: ГИЗ, 1924.— 162 с.; Он же. Общественная организация классового господства // Советское право. 1926. № 3. С. 3—26; Деборин А. Диктатура пролетариата и теория марксизма // Под знаменем марксизма. 1927. № 10— 11. С. 5—45; Ксенофонтов Ф. Государство и право: Опыт изложения марксистского учения о существе государства и права. М.: Юрид. изд. Н.К.Ю., 1924.— 171 с.; Магеровский Д. Государственная власть и государственный аппарат. М.: Новая Москва, 1924.— 181 с.; Он же. Советская власть и взаимоотношения     классов // Советское право.   1925.  № 5.  С.  3—16; Марголин  И.  К вопросу о государстве переходного времени   //   Зап.    Науч.    О-ва    марксистов.    1923.    Кн.    I    (V). С.   162—197;  Пашуканис   Е.   Общая   теория   права   и   марксизм. М.: Изд-во Соц. Академии, 1924.— 160 с.; Он же. Марксистская  теория   права   и  строительство  социализма  //  Революция права. 1927. № 3. С. 3—12; Разумовский И. Дет¬ские и старческие болезни в правовой теории // Под знаменем марксизма. 1925. № 5—6. С. 26—43; Он же. К критике общей теории права: По  поводу  книги   Е.   Пашуканиса   «Общая  теория   права  и марксизм»  //   Вестник   Коммунистической  Академии   (далее ВКА). 1924. № 8. С. 357—365; Он же. Проблемы марксист¬ской теории права. М.: Изд-во Ком. Академии. 1925.— 136с.; Рейснер  М.  Основы  советской   конституции.   М.:   Изд.   Ген¬штаба, 1920.— 238 с.; Он же. Государство, буржуазия и кон-ституция РСФСР. М.: ГИЗ, 1923.—417с.; Розанов Я. Философско-социологическая   литер-атура   марксизма.   За   первое десятилетие советской власти  (1917—1927). М.: Изд-во Ком. Академии, 1928.—319с.; Он же. Литература по основным вопросам права и государства в марксистском освещении // Вестник коммунистической академии. 1925, № 14. С. 294—311; Рязанов Д. Маркс и РКП // Очерки  по  истории    марксизма.  М.:  Московский     рабочий, 1923. С. 475—482; Сафаров Г. Общество и государство. Пг.: ГИЗ, 1919.— 116 с.; Стучка П. Государство // Энциклопедия государства и права. Вып. II. С. 655—699; Он же. Государ¬ство  и  право  в  период  социалистического  строительства  // Революция права. 1927. № 2. С. 3—26; Он же. Государство и революция // Советское право.  1922. № 1. С. 5—24; Он же. Три этапа Советского права // Революция права.  1927. № 4. С.  3—8;  Он же. Учение о государстве и конституция РСФСР. Изд. 2-е. М.: Красная Новь,  1923.— 346 с.; Он же. Рец. на книгу Адоратского «О государстве» //Печать и революция. 1923. № 6. С. 204—206; Энгель Е. Общество и государ¬ство//Зап. Науч. О-ва марксистов.  1923. № 5. С. 126—148.
   
В последующие годы количество литературы, посвящен¬ной «Государству и революции», неизмеримо возросло. Только перечень авторов займет множество страниц, а библиография  работ, вышедших в СССР, наверняка,  составит толстый  том. Понятно, что мера научности этих сочинений до перестройки в целом хотя и определялась личностью ученого, но еще в большей степени ограничивалась узкими рамками дозволенной свободы творчества в общественных науках.

Не имея возможности обозреть многочисленную литературу, впервые опубликованную на Западе и анализирующую «Государство и революцию», назовем: Карр Э. История Советской России. Кн. I: Т. 1—2 / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1990.С. 191—205; Фишер Л. Жизнь Ленина.London: OPI, 1970. С. 165—189; См. также: Авторханов А. Происхождение партократии. Т.  I. Frank-furt/Main: Possev, 1981.С. 13—14,592—593; Он же. Ленин в судьбах России // НМ. 1991.№1\.С.166—168; Мизес Л. Бюрократия.Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность / Пер. с англ. М.: Де¬ло. 1993. С. 98—100, 181 — 182; Некрич А. М., Геллер М. Я. Утопия у власти. London: OPI. 1989. С. 48—49, 57, 60—61.; Van den Berg A. The immanent Utopia: From Marxism on the state: to the state of Marxism. Princeton (N. Y.): Princeton univ. press, 1988.—XI, 580 p.; Jessop B. State theory: Putting (he capitalist state in its Place. Cambridge; Oxford: Polity press, 1990.—XII, 413 p.
 
Упомянем также сочинения, авторы которых не затруднили себя особым анализом ленинского тру¬да, хотя тема исследования обязывала их это сделать: Пайпс Р. Создание однопартийного государства в Советской России (1917—1918) / Пер. с англ. // Минувшее. Исторический альманах. М.: Прогресс; Феникс, 1991. № 3. С. 81 — 130; № 4. С. 95—139; Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России (главы из книги) // США— ЭПИ. 1990. № 1. С. 76—85; № 2. С. 87—96; № 3: С. 73— 83; № 4. С. 77—90; № 5. С. 70—81; Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза / Пер. с англ. London: OPI, 1990. — 933 р.

4.Предисловие Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС к тому 33 Полн. собр. соч. В.И.Ленина // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С.VII – XXII.

5.Арутюнов А.А. Досье Ленина без ретуши. Документы. Факты. Свидетельства. – М.: Вече,1999. – 656 с.

6.Волкогонов Д. Ленин: Политический портрет. В 2-х книгах. Кн. I. – М.: Новости, 1994. – 480 с.

7. Сервис Р.Ленин /Пер. с англ. – Мн.: ООО  Попурри, 2002. – 624 с.

8.Улам А.Б. Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года/ Пер. с англ. Л.А. Игоревского. – М.: ЗАО Центрополиграф,2004. – 510 с.

9. Пейн Р.Ленин: Жизнь и смерть/Пер. с англ. О.Л.Никулиной. – М.: Молодая гвардия, 2002. – 667 с.

10.Божич А.С. Большевизм. Шахматная партия с Историей. – М.: Алгоритм,2009. – 512 с.

11. Ленин В. И. Письма август 1914 - октябрь 1917// Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 1-453.

12.Ленин В. И. Государство и революция// Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 1-120.

      13.Ленин В. И.  Удержат ли большевики государственную власть?// Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.34.С. 287-339.

     14.Волков-Пепоянц Э.Г. Метаморфозы и парадоксы демократии. Политическая доктрина большевизма: истоки, сущность, эволюция, альтернативы.1903-1929. В 2-х книгах. Кн.I. – Кишинев:”LEANA”, 1993. - XXX  + 464 с.
   
15.Ленин В.И.  Подготовительные материалы к книге «Государство и революция»// Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. C.123-340.

     16.Макаренко В. П. Бюрократизм и сталинизм. Р.-н/Д.: Изд-во Ростовского ун-та, 1989. С. 55. Любопытно, что в работе, вышедшей двумя годами раньше и посвященной ленинской концепции «управляющие/управляемые», В. П. Макаренко точнее и полнее исследует ленинские взгляды на проблему бюрократии. Парадоксально, но факт — большая свобода для публичного изложения своих взглядов, предоставленная за это время ученому, не пошла впрок (см.: Бюрократия и государство: Ленинский анализ бюрократии царской России. Р.-н/Д.: Изд-во Ростовского ун-та, 1987.— 192 с.).

  17.Ленин В.И. О двоевластии// Ленин В.И. Полн. собр. соч.Т.31.С.145-148.

  18.Ленин В.И. Неминуемая катастрофа и безмерные обещания// Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.32.С.105-111.

  19.Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2. Том 20.С. 5 – 338.

   20.См.:Лазарев Б. М. Государственное управление на этапе перестройки. М.: Юрид. лит. 1988.
 
   21.Ленин В.И. Письма из далека // Ленин В.И. Полн. собр. соч.Т.31.С.9-59.

   22. Ленин В.И.  Неминуемая катастрофа и безмерные обещания // Ленин В.И. Полн. собр. Соч. Т.32. С.105-111.

23.См.:Советская управленческая мысль 20-х годов: Крат.имен.  справ./  Корецкий  Э.  Б.  и  др.  М.:  Экономика,   1990.

24.Мизес Л.Бюрократия.Запланированный хаос.Антикапиталистическая  мен-  тальность. М.: Дело, 1993.240 с.
 
25.Опираясь в своей оценке второго ленинского постулата непосредственно относящегося к экономической сфере, на выводы такого признанного исследователя экономики социализма, как Л. фон Мизес, в то же время надо заметить, что по ряду других вопросов его критика марксизма, теории и практики большевизма или его мнение о СССР не вполне корректны, а порой и просто ошибочны. На некоторые из таких весьма спорных моментов, в частности на явно заниженную оценку Л. фон Мизесом роли СССР в разгроме фашизма, указано в редакторском предисловии к первой в России публикации его трудов.

Отметим еще некоторые случаи некорректности.
1.Утверждая,  что  тактика   марксистских  партий  в  различных европейских странах, начиная с конца XIX в., безнадежно не совпадала  ни с одним из  противоречивых направлений в учении Карла Маркса (24, с. 122), Л. фон Мизес упускает из виду  (впрочем,  то же самое делало и делает большинство западных и отечественных исследователей марксизма) амбивалентность марксистской политической доктрины, в частности то, что К. Маркс и особенно Ф. Энгельс на протяжении всего своего литературного творчества и политической деятельности    предсказывали    возможность (что мы попытались доказать в параграфе 8 первой главы первой книги нашей монографии) двух путей развития революции и возможность  формально-демократического и относитель-но  мирного  пути  пролетарской революции.

2.Является сильным упрощением и искажением политической доктрины большевизма точка зрения Л. фон Мизеса (также весьма распространенная среди критиков большевизма), будто большевики предполагали, согласно своей доктрине, править послереволюционной Россией традиционными методами царской полиции, а Ленин верил в эффективность террористических методов царской тайной полиции и  в  свою способность  их  существенно улучшить (24, с. 124—125).

     Наша монография как раз и посвящена опровержению подобной малосодержательной, «худосочной» точки зрения. В приведенном суждении Л. фон Мизес, конечно, правильно подчеркивает веру большевиков в эффективность методов террора. Но ограничиться этим — означает исказить большевистскую политическую доктрину. Как мы попытались показать это в первой книге и как стараемся обосновать во второй, большевистский политический проект предполагал установление более сложного и динамичного (вначале
биполярного, затем бинарного и, наконец, «полуторного») режима, при котором революционная диктатура беднейших слоев масс во главе с большевистской партолигархией (профессиональными революционерами) первоначально и просто партолигархия во главе с харизматическим вождем — впоследствии, в обоих случаях вместе с террористическими методами по отношению к «классовому врагу» и «несознательным» представителям масс, сочетаются с опорой на первом этапе на революционную демократию масс, их энтузиазм, страсть, ненависть и т. д., а на втором — на контролируемую, направляемую, пульсирующую демократию поддержки масс на местах.

3. Явно ошибочным является высказывание Л. фон Мизеса о том, что якобы введенное Сталиным различие между социализмом и  коммунизмом «открыто противоречило не только политике Ленина, но и принципам коммунистической пропаганды за пределами России» (24, с.  129). Данный казус свидетельствует, что Л. фон Мизес в ряде случаев (если не в большинстве) был знаком  не непосредственно с текстами В. И. Ленина (в частности с «Государством и революцией»), а с их неполным и, видимо, вольным пересказом.  (Данное обстоятельство, применительно именно к «Государству и революции», фиксируется в примечаниях к русской публикации трудов Л. фон Мизеса. 24,с. 227, прим.  6.) В противном случае ему достаточно было бы внимательно прочитать  соответствующие  места   «Государства   и   революции», чтобы убедиться, что семантические новации ввел не И. В. Сталин, а В. И. Ленин. А в свою очередь текстуальное семантическое сопоставление «Государства и революции» и «Критики Готской программы» К  Маркса убедило бы его в  том,  что Ленин  частично сфальсифицировал   К.  Маркса, ибо, если основоположник марксизма использует три термина («переход-ный период», «социализм», и «коммунизм»), но два   понятия   (термин    «социализм»    равнозначен    термину «переходный период от капитализма к коммунизму»)   (см.: К.Маркс. Критика готской программы )//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 9—32), то основоположник большевизма употребляет эти же три термина для обозначения не двух, а трех понятий (термин «переходный период» Ленин использует не как тождественный по смыслу термину «социализм», а в иной ипостаси — в значении перехода от капитализма к социализму, отделяя этот переход от собственно социализма) (см.: Ленин  В.   И.  ПСС.  Т. 33. С. 1—120).

4.В параграфе «Агрессивность России» работы «Запланированный хаос» прежде всего бросается в глаза сильная антипатия Л. фон Мизеса к Советскому Союзу, к большевистской большой России.

Только этим (или/и очень большой торопливостью при написании) можно объяснить его глубоко ошибочные и несправедливые утверждения (конечно, наряду с верными мыслями) типа: «Россию спасли британские и, в первую очередь, американские силы. Американские поставки позволили русским преследовать немцев по пятам, когда скудость вооружений и угроза американского вторжения вынудили их отступить из России. Они смогли даже громить арьергарды отступающих нацистов. Они смогли захватить Берлин и Вену, когда американская авиация разрушила немецкую оборону... Коммунисты... обходят молчанием тот факт, что единственной причиной, которая не дала немцам взять Сталинград, был недостаток снаряжения, самолетов и бензина... Решающим сражением войны была битва за Атлантику. Великими стратегическими событиями войны с Германией были завоевание Африки и Сицилии и победа в Нормандии. Сталинград, если мерить гигантскими масштабами этой войны, был едва ли больше, чем тактическим успехом…>> (24,с.131).

К процитированному пассажу комментарии излишни. Читая его, остается только молча развести руками и с сочувствием отнестись к слабостям человека Л. фон Мизеса, в данном вопросе полностью подчинившего себе ученого Л. фон Мизеса.
Список спорных суждений Л. фон Мизеса можно было бы продолжить. Но, как справедливо заметил Роман Левита (и с его замечанием мы солидаризируемся), завершая свое предисловие к первой публикации в России трудов Л. фон Мизеса, «не в этом суть. И переводчик, и автор предисловия рассчитывают на читателей, которые, раскрывая книгу, жаждут не уличать, а получать. Получать новые знания, идеи, пищу для размышлений» (там же, с. 8). По отношению к теме нашего исследования и конкретно — к анализу ленинского второго постулата книга Л. фон Мизеса как раз и сыграла роль источника новых знаний для отечественных читателей.

     26.  Шапиро И. Демократия и гражданское общество // Полис. 1992. № 4.

     27. Цит. по: Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза / Пер. с англ. В.Франка. London: OPI, 1990.
 
     28. Ленин В.И. Марксизм о государстве// Ленин В.И. Полн. собр. соч.Т. 33.С.123-307.

     29.Анализ бабувистской традиции радикальной    критики недостатков формальной демократии см.: Талмон Дж. Истоки  тоталитарной демократии // Тоталитаризм:   что  это  такое?  (Исследования   зарубежных   политологов).   Ч.I. M.:ИНИОН РАН, 1993. С. 204-212. См.также:Варшавский В. С.Родословная большевизма. Paris: YMCA-Press, 1982. С. 73—78.

     30.Цит. по: РЖ ОНР. Сер. 4. 1990. № 4. С. 15.

     31.См., например:Чебыкин В. А. В спорах о судьбах социализма в России: публицистическая полемика. Астрахань: Изд. Астраханского мед. ин-та, 1993.— 163 с.

    32.Л.Д.Троцкий 6 марта  1917 г., находясь, как известно, в Нью-Йорке, неза-висимо от Ленина сформулировал положение (многократно затем повторенное им), суть которого— провозглашение курса на перерастание буржуазно-демократической революции в России в пролетарскую при опоре на Советы (см.: Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 3. Ч. I: (От Февраля до Октября. М.: Госиз-дат,1925.С.13).
 
    Мы при этом выносим за скобки имеющиеся у Ленина и Троцкого  разночтения в теоретическом обеспечении курса на пролетарскую революцию, которым придают неадекватное знание некоторые исследователи, в частности Н. А. Васецкий (см.: Васецкий Н. А. Троцкий. Опыт политической биографии. М.: Республика, 1992. С. 70—73). Кроме того, надо, отметить, что как Л. Д. Троцкий, так и некоторые большевики, склонявшиеся уже в марте 1917 г. к мысли о переходе  к диктатуре пролетариата посредством использования СОВЕТОВ, в отличие от Ленина не связывали свои идеи с разработкой новой концепции пролетарской государственности -  концепции «государства-коммуны» .

     33.Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительное (1917—1920 гг.) //Вопросы истории. 1990. № 12. С. 31—32

     34. Седьмая (Апрельская) Всероссийская конференция: РСДРП (б):Протоколы. М.: Госполитиздат, 1958.

35.Поэтому не совсем точен С.В.Леонов, когда пишет, что в резолюциях конференции «Советы были названы лишь как один из  возмож-ных,  альтернативных органов  будущей власти...» (33,с. 31). Правильнее будет сказать, что Советы в упомянутых резолюциях обозначены как наиболее желаемые органы, но в принципе возможны и иные — Учредительное собрание или органы местного самоуправления, если   они   непосредственно   выражают   волю большинства народа.

36. См.: Протоколы Центрального комитета РСДРП (б).Август 1917 —февраль 1918. М.: Политиздат,  1958. С.87-88; Зиновьев Г. Сочинения. Т. 7. Ч.I. Л.: Прибой, 1925. С. 434—435.

37. См.: Шестой съезд РСДРП (большевиков): Протоколы. М.:  Госполитиздат, 1958.

38. Ленин В. И. К лозунгам// Ленин В.И. Полн. собр. соч.Т. 34.С.10 – 17.

39.Великий русский писатель и мыслитель А.И.Солженицын и в «Марте Семнадцатого», и в «Апреле Семнадцатого» исторически, социально-психологически достоверно и вместе с тем высокохудожественно живописал механизм манипулирования лидерами советских партий большинством депутатов — солдатами, рабочими — Петроградского Совета, сумбурность и крайнюю противоречивость его деятельности как органа революционной демократии, революционной охлократии, в условиях накала и разнузданности страстей, бесправия и полуанархической политической свободы, конфронтационной политической культуры.См.:Солженицын А. И. Март Семнадцатого. Главы: 120, 138, 145, 157, 165, 168, 194, 201, 202, 225, 244, 255, 256,259, 273, 283, 290, 293, 298, 302, 312, 324, 325, 333 и т. д. //Нева.  1990. № 5. С. 50—53; № 6. С. 8—11, 25—27, 57—60, 77—79, 83—85; 1991. № 7. С. 49—52, 68—70; № 8. С. 65—67;   №   10.  С. 21—23,  62—63,  90—95;   №11 — 12.   С.  5—8,36—39, 62—66, 85—86, 93—97,  107—110,  115—117,  141—143,168—173,   194—196 и   т.  д.;   
Он  же.  Апрель Семнадцатого. Главы: 1, 3, 5—6, 21, 29, 31, 47, 53, 60, 65, 73, 82, 84 и т. д. //Новый мир.  1992.   №   10.   С.   4—10,   15—27,   29—44;   №   11.С. 81—85, 113—120, 129—133; № 12. С. 29—33, 43—46, 60—66, 78—84,  102—105,  131 — 133,  134—142 и т. д.

Чтобы убедиться в скрупулезной точности и стереоскопичес-кой,  полифонической,  многоцветной  достоверности   исторических   эпизодов   деятельности   Петроградского   Совета,   его   Исполнительного   комитета,   лидеров   и   депутатов,   воссозданной   в художественной форме А. И.Солже-ницыным,необходимо сопоставить  соответствующие  сюжеты  и  новеллы Узлов  эпопеи с источниками   (документами,  воспоминаниями  и  историографической    литературой).См.,например:   Петроградский  Совет   рабочих   и  солдатских  депутатов   в   1917   году (Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного      комитета   и   фракций   27   февраля—25    октября 1917 года). В 5-ти т. /Под общ. ред. П. В. Волобуева. первый (27 февраля—31 марта 1917 г.). Отв. сост. Б. Д. Гальперина; отв. ред. В. И. Старцев, Ю. С. Токарев. Л.: Наука, 1991.— 663 с.; Политические  деятели России  1917: Биографический словарь /Гл. Ред.П.В.Волобуев.М.:Большая Российская энци-клопедия, 1993.— 432 с.; Россия на рубеже  веков: исторические портреты. М.: Политиздат, 1991. С. 7 111, 153—280, 296—334; А. И. Гучков  рассказывает // ВИ. 1991. № 9—10. С. 200—211; №.12. С. 171 — 175; Деникин А. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль - сентябрь 1917. М.: Наука, 1991. С. 172—195; Керенский А. Россия на историческом повороте // ВИ. 1990. №11.С.120-135;№ 12.С. 131-153; МилюковП. Н. Воспоминания.Политиздат,1991, С.453501;Набоков  В.Д.  Временное правительство и большевистский  переворот. L.: OPI,  1988;Октябрьский переворот:  Революция     1917 года глазами руководителей: Воспоминания русских политиков и комментарии западного историка. М.: Современник, 1991. С. 135—1 154—167; Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. 2-е изд. М.: Политиздат, 1990. С. 21—80; Родзянко М. Крушение империи. Харьков, 1990.—263с.;Страна гибнет  сегодня.   Воспоминания   о   Февральской   революции   1917 М., Книга, 1991. С. 231—253; Суханов Н. Н. Записки о революции:   В  3-х  т.   Т.   I.   Кн.   1—2.  М.:   Политиздат,   1991 383 с.; Т. 2. Кн. 3—4. М.: Политиздат, 1991. С. 4—174; Троцкий Л. Д.  К истории русской революции. М.:  Политиздат, 1990. С. 289—333; Он же. Моя жизнь. Т. 2. М.: Книга, 19 С.  5—17;   Церетели   И.   Г.   Кризис  власти.  М.:   Луч,   1992. С. 7—115; Шляпников А. Г. Канун Семнадцатого года. Семнадцатый год. В 3-х кн. Т. 2:  Семнадцатый год.  Кн.   1-М:   Республика,   1992.—496 с.;   Шульгин  В.  В. Дни.  1920: Записки.  М.:  Современник,   1989.   С.   172-282.   См.   также Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата / Пер. с англ. 2-е изд.: М.:Международные  отношения,  1991. С. 213—256;   Палеолог М. Царская Россия накануне революции / Пер. с фр. 2-е и: М.: Международные отношения, 1991. С. 237—335; и др.

Одно замечание. Читатель «Красного Колеса» при восприятии исторических эпизодов должен быть внимательным, чтобы, помня о богатстве разнообразнейших художественных средств, приемов, интонаций, стилистики, используемых А. И. Солженициным, не перепутать мнения, оценки, «поток сознания» по тому или иному поводу изображенных в эпопее реальных исторических лиц [М. В. Алексеева, А. А. Бубликова, К. А. Гвоздева, В. И. Гурко, А. И. Гучкова. Ф. И.Дана, Л.Б. Каменева, А. Ф. Керенского, А. Ф. Коллонтай, А. В. Колчака, Л. Г. Корнилова, А. М. Крымова, В. И. Ленина, Г. Е. Львова, П. Н. Милюкова, В. Д. Набокова, Николая II, А. В. Пешехонова, Г. В. Плеханова, М. В. Родзянко, М. И. Скобелева, Н. Д. Соколова, И. В. Сталина, В. Б. Станкевича, М. Ю. Стеклова (Нахамкиса), Н. Н. Суханова (Гиммера), М. И. Терещенко, И. Г. Церетели, В. М. Чернова, Н. С. Чхеидзе, А. И. Шингарева, А. Г. Шляпникова, В. В. Шульгина и многих, многих других. Мы перечислили лишь некоторых деятелей, упомянутых в «Красном Колесе», имеющих отношение к интересующей нас теме] с авторской позицией.

Приведем характернейший пример из «Марта Семнадцатого»: «Постепенно Исполнительный Комитет — сморился, растекся, — пишет в начале маленькой главы 290 (целиком посвященной Н. Гиммеру) А. И. Солженицын,— и никто не получил полномочия вести переговоры с думцами, а просто, кто при деле остался: Нахамкис, не выпускавший пункты из руки,— и Гиммер.
Нахамкис однако, очень осмотрительный: чего б никогда Гиммер не пошел делать, а Нахамкис не поленился: сходил в полупустую 12-ю комнату и перед остатком неразошедшегося сброда (подчеркнуто нами.— Э. В.) прочел свои девять пунктов,— и докажи потом, что они не утверждены Советом». (Солженицын А. И. Март Семнадцатого // Нева. 1991. № 11 —12. С. 85).

Текст, процитированный нами, построен таким образом, что неискушенный читатель может предположить, будто словосочетание «неразошедшийся сброд» принадлежит Н. Гиммеру, используется им для характеристики основной массы депутатов Петроградского Совета первых дней революции. Однако для мало-мальски знакомого с личностью и взглядами исторического Н. Н. Суханова, а также с его «Записками о революции» в целом и с соответствующим главе 290 «Марта...» фрагментом в частности (см.: Суханов Н. Н. Указ, соч. Т. I. С. 144—147), очевидно, что максимально, что мог позволить себе исторический Суханов в нелицеприятной оценке личных качеств и деятельности депутатов на пленуме Совета, так это назвать их «толпой» (там же, с. 135).

(Кстати, у А. И. Солженицына в другом месте «Марта» так их и называют члены Исполнительного Комитета Гиммер  и Нахамкис — «безголовая толпа», и там это сочетание органично мировоззрению упомянутых деятелей социал-демократии. См.: Солженицын А. И. Март Семнадцатого//Нева. 1991. № 11 —12. С. 38.) Слово же «сброд», конечно, не адекватно убеждениям исторического Н. Н. Суханова, а выражает оценку пленума Совета, да и вообще Совета, самим автором «Красного Колеса», или, к примеру, генералов А. М. Крымова («сволочь»), Л. Г. Корнилова или даже А. И. Гучкова.

     40. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917. - М.: Наука , 1991.

     41. Карр Э.Х. Русская революция от Ленина до Сталина. 1917 – 1929 / Пер.с англ. Л. А. Черняховской.  М.: Интер-Версо, 1990.

(Окончание последует)




























 



.