Глава 19. ПЕПЕЛИЩЕ
В суматохе вокруг Петровича на Еву никто не обратил внимания. Она стояла неподалеку, кутаясь в палантин, и смотрела на суету с непередаваемым чувством экстаза, близкого к оргазму. На такой эффект от своей мести Ева даже не рассчитывала. И вдруг Господня кара обрушилась на человека, породившего упыря с бледно-голубыми глазами и тонким носом, похожим на клюв. За эти годы в нем ничего не изменилось, только поредели волосы на затылке и масляным стал взгляд. Одним словом, Крем-Брюль, как верно подметил кто-то из его партнеров. Проводив взглядом «скорую», Ева с улыбкой выдохнула клубок пара: «Пууфф!» – и скрылась за углом дома. Теперь ей надо успеть в клуб «Мавританка», где собирался народ нетрадиционной ориентации. Она хотела первой сообщить Ромке страшную новость, чтобы выпить его боль. Как молодое хмельное вино. Как эликсир вечной молодости. Как лекарство от бесплодия.
Ева поймала такси и всю дорогу пребывала в состоянии радостного ожидания – у нее даже подрагивали руки от возбуждения. Расплатившись с водителем, она не спеша вошла в кафе. Здесь было вполне уютно, звучала живая музыка. В зале полно народу – за столиками однополые парочки беседовали, кокетничали, пили кофе и вино.
- Эй, дружок, Крем-Брюля не видел? – спросила Ева у официанта, томно закатывающего глаза.
- Видел. Он на балконе, вон там.
Поднявшись по лестнице, Ева осмотрелась. В полутемном коридоре ни черта не видно. Как официанты себе здесь не переломали руки-ноги? На балконах, отделенных друг от друга тяжелыми портьерами, сидели гости, кто-то отдыхал вдвоем, кто-то в одиночестве присматривал себе пару внизу. В приглушенном голубом свете лиц почти не видно. Где же он? Где эта сволочь? Ага, нашелся! На фото Ромка выглядел гораздо интереснее, чем в жизни. Да, укатали сивку… Ева подошла, наклонилась:
- Надо поговорить. Здесь есть местечко потише?
- А ты кто, куклёныш? – он смотрел теми самыми глазами, которые она мечтала выдавить и растереть по асфальту.
- Друг твоего друга.
Он встал, что-то сказал парню на соседнем стуле, тот погладил его по заднице.
- Ну, о чем ты хотела поговорить? – спросил Ромка, когда за дверью остался шум и дым зала. Они стояли в комнатушке со стеллажами, заваленными всякой всячиной.
- У меня для тебя печальное известие. Твой отец час назад умер. Его увезли в морг. – Ева затаила дыхание, напряглась, улавливая ужас и боль, которые потекли из его глаз.
- Что за ерунда? – не поверил он.
- Это не ерунда. Я там была, когда все произошло.
- Что произошло?! – Ромка затрясся, сжался.
- Он узнал, что ты гей. И фото видел. Там ты с Петрушей Пеликаном.
- Что?! Господи, папочка… Папочка мой! – он вдруг заплакал, размазывая слезы по щекам вместе с румянами и тушью.
- Да, и вот еще что… – Ева стояла перед ним, как палач перед приговоренным к смерти. – Тебе привет от Конопли. Помнишь ее? Нет? А она тебя не забыла. Просила привет передать.
- Какой привет? О чем ты говоришь?! Боже, я ничего не понимаю… Конопли? Ты сказала… Конопли?! – в бледных глазах ужас. Тот самый, которого она ждала и теперь пила с наслаждением алкоголика, сосущего водку из горла бутылки. – Подожди! Откуда ты знаешь?!
Ева смотрела ему в зрачки. В эти маленькие черные точечки, расползающиеся в круги кокаинового наркомана.
- А перед смертью он заходил к нотариусу. Думаю, вычеркивал тебя из завещания. Он же так не любил педиков! – Ева захохотала, глядя ему в лицо – бледное, разрисованное подтеками косметики, с посиневшими трясущимися губами и клацающими зубами.
- Кто ты?! – выдохнул помертвевший, выжатый до нервов Ромка.
Ева хлопнула дверью, прошла через душный зал, полный народу, поймала пару заинтересованных женских взглядов на выходе, но ей было не до игр. Как же она устала! Сейчас хотелось только одного – плюхнуться в мягкую постель и переживать момент триумфа, раз за разом, смакуя детали до мельчайших подробностей.
Теперь оставалось расправиться с последним врагом. А Шишкин? Шишкин уже в руках господина Бауэра. Ева утром прочитала сообщение в новостной ленте, что у холдинга Шишкина начались проблемы в виде разногласий с основным акционером и инвестором. Судя по тому, что ей стало известно, Бауэр был достаточно суровым в бизнесе и мягким в семье. Что ж, Ева не станет ему мешать, но, как говорится, постоит рядышком, чтобы в случае чего слить нужную бумажку или диск с записью. Кстати, надо у Антона забрать коробку с документами. Слишком дорого она стоит, чтобы оставлять в руках этого ботаника. При мысли об Антоне Ева улыбнулась. Да Бог с ним, хороший, чистый душой парень, наивно верящий в любовь. Она научила его использовать секс для достижения нужных целей, но он вряд ли на этом построит свою карьеру. Слишком честный. И добрый. Нет, он, правда, хороший парень. Один из тех, кого называют последними романтиками на Земле. Рядом с ним было уютно и спокойно, надежно. На такого всегда можно положиться – в лепешку расшибется, а поможет. Вот как ей помог от Шишкина вырваться.
Ева вспомнила эти жуткие дни, когда ее били, не давали воды. Когда она услышала голос Антона, решила, что у нее уже начались предсмертные глюки. Но это был он. Ей тогда казалось, что в ней не осталось никаких чувств, однако когда прозвучал выстрел – один, другой – и Антон упал, как-то неуклюже, с недоумением на лице, в ней словно что-то ожило, забилось желание жить. А потом началось побоище. Прибежали два парня, к ним присоединился тот, с которым был Антон… Когда приехала полиция, бандиты с перекошенными лицами и выбитыми зубами лежали, связанные, на полу. Да, наверно, это классно, когда у тебя есть друзья, готовые броситься под пули. Ей это незнакомо. У нее нет друзей, и никогда не будет. У нее вообще никого нет. В жизни и так полно разочарований. К чему обрекать себя еще на одно? Жила она одна и дальше проживет. Это ее фамилия стоит первой в списке на одиночество. И вообще ей никого не надо. К черту! Всех к черту!
Ева с трудом взяла себя в руки. Не о том она думает. Есть более важные дела, чем нытье в подушку. Оставалось разобраться с Тарасовым. Вдовец, воспитывающий трехлетнего сына. Конечно, ни о каком киднепинге и речи быть не могло – ей проблемы с законом не нужны. Тут она хотела сыграть душещипательную пьесу. Так, чтобы в клочья Тарасовскую душу. Так, чтоб сердце на разрыв. И Антон ей в этом не нужен. Мавр сделал свое дело, может сваливать к своей серой мышке. К этой крысище с белыми волосами и странными глазами, похожими на сканер мыслей. В игре с Тарасовым нужна тонкая женская интуиция, дергающая за невидимые марионеточные нити главного актера в ее спектакле.
Она вошла в квартиру, привычно кинула ключи на комод, на кухне включила чайник, постояла возле окна, разглядывая призрачные звезды на небе. Смазанные ретушью городского свечения, они показались ей блеклыми. К вечеру поднялся ветер, и сломанная ветка дерева противно скрипела под окном. От пережитых эмоций хотелось спать. Ева едва пригубила ароматный чай со смородиновым листом и отодвинула чашку. Да, нервы – дело серьезное. До чего она себя довела – от усталости аж подташнивало. Нет, надо бросить все и ехать в Германию. С этими мыслями Ева уснула.
Солнце с безоблачного неба протягивает лучи, словно теплые пальцы. Где-то незатейливо и весело щебечут птицы. Ева идет через луг, срывая метелки высокой травы. Сиренево-красные лепестки лесной герани прилипают к икрам. Мятлик щекочет колени. Она смеется. К ней навстречу бежит маленький мальчик и заливисто хохочет: «Мама! Мама! Ты похожа на лесную фею!» Ева протягивает руки, подхватывает его и кружит, кружит. А на краю луга стоит мужчина и машет им. Она различает черты его лица и кричит:
- Я люблю тебя! Люблю!
- Я тоже люблю тебя! – мужчина бежит к ним, раздвигая ладонями траву, словно зеленые волны.
- Это наш сын! – отвечает она и поднимает мальчика.
- Да, это наш сын! – смеется мужчина.
Из бездонной вышины льется песня жаворонка. Звуки, как бусины, скатываются в траву, Ева собирает их и нанизывает на травинку.
- Ты сплетешь мне бусы? – спрашивает она мужчину.
- Сплету, – отвечает он. – Для самой лучшей, самой красивой женщины на свете я сплету бусы из звуков песни жаворонка и украшу их звоном хрусталя росы.
Наступает тишина. И только сплетенные пальцы рук, счастливые глаза в глаза, говорящие так много! И тепло…
Утро разбудило ее игрой солнечных лучей – холодных, но все еще ярких. Отчего-то пела душа. Хотелось танцевать. Состояние легкости было до того приятно, что Ева решила поваляться в постели еще часик. Или два. Ей некуда торопиться, а это божественная невесомость в любой момент может оборваться. Кутаясь в воздушное одеяло до подбородка, Ева смотрела на потолок и улыбалась.
Звонок мобильного телефона разрушил очарование, как камень, брошенный в стекло. Она посмотрела на дисплей и удивилась:
- Аня?
- Ой, Евочка, я схожу с ума от радости, и не знаю, с кем поделиться. Поздравь меня! Я выхожу замуж!
- Замуж? – тело стремительно наливалось свинцом. – За кого?
- За Илью Шевченко.
- Что?!
- Ну да. А что такого? Папа мой выбор одобрил. Правда, вышло так, что не Илья сделал мне предложение, а я ему, но ведь это неважно. Правда?
- Ну… – Ева не могла подобрать слов. Казалось, из алфавита разом вычеркнули все буквы.
- В общем, мы с ним вчера подали заявление в ЗАГС. Так что скоро я стану женой художника. Папа уже занялся вопросом его персональных выставок в России и за рубежом. Как ты думаешь, лучше начать с Франции или Америки?
- Не знаю, но…
- Я все-таки думаю, – перебила Аня, – надо начинать с Европы. Вот смотри…
Она говорила и говорила, перемежая слова смехом и восторженными «Представляешь?!». Казалось, ее не интересовала ни реакция Евы, ни ее мнение – слушает? молчит? а больше ничего не надо. Экзальтация в голосе Ани Еву бесила. Она с трудом дождалась, когда та замолчит и счастливо задышит в трубку.
- Поздравляю. На свадьбу-то пригласишь?
- Конечно! Илья отказался от пышной свадьбы, так что, наверно, наймем теплоход и будем праздновать на нем. Может, ты знаешь какое-нибудь местечко покайфовее?
- Откуда? Кстати, тебе не кажется, что теплоход в это время года не самая хорошая идея – слишком холодно? А тут голые плечи и все такое.
- Ой! Ты права. Я совсем не подумала об этом. Что же делать? Я не хочу просто ресторан с оркестром, – расстроилась Аня.
- Это может быть не ресторан. Планетарий, например, или цирк.
- Ну тебя! Прикалываешься? Ева, ну придумай что-нибудь. Вот если бы ты выходила замуж, ты бы где хотела отпраздновать свадьбу?
Ева задумалась. Она никогда не задавала себе этот вопрос. Хотя, нет. Когда у нее был роман с Соломатиным, Ева как-то его об этом спросила.
- Ань, я бы сняла усадьбу недалеко от города, знаешь, стилизованную такую, и гуляла бы там на всю катушку.
- Стилизованную усадьбу? Хм… Слушай, а это интересно. Ладно, подумаю, перезвоню тебе. Все, я побежала – столько дел навалилось, просто ужас!
Аня отключилась. Ева швырнула телефон и села, обхватив колени. Дико хотелось зареветь. Вот еще одна дура выскочит замуж. Папашка мужу сделает карьеру, Анька будет из себя корчить счастье до невозможности…
Заплакать она не успела – в дверь позвонили. В такую рань? Интересно, кому жить надоело? Накинув халат, Ева вышла в коридор.
- Кто там? – она спросила это громко, раздраженно.
- Ева Хоффман? Вам посылка.
- Что?
- Посылка. Сейчас посмотрю… вот, от господина Шевченко.
Имя прозвучало ушатом холодной воды на изнемогающую душу. Распахнув дверь, Ева оглядела тщедушного парнишку-курьера, расписалась на бланке доставки, взяла тонкую небольшую коробку. В гостиную Ева бежала с колотящимся сердцем. Она рвала плотную бумагу, не думая о маникюре. Прижав ладони к щекам, замерла, глядя на картину. Ту самую.
В распахнутое окно деревенского дома заглядывает ветка цветущего жасмина. На подоконнике, поверх белого рушника – букет полевых цветов и кулон. Половинка сердца – пятилепестковые цветки сирени, белые и лиловые, внутри прозрачной смолы, обрамленной потемневшим серебром.
Что это?! Нет! Не та самая! Ева всмотрелась, закусив губу. Поверх рушника две соединенные половинки кулона. Две! Эту картину Илья написал специально для нее. И она поняла, что он хотел сказать!
Ева гладила картину, словно ласкала погибшего возлюбленного.
Защипало глаза. Что-то забилось в горле, судорожно сжимая голосовые связки. Она пыталась сглотнуть, но комок в горле рос, пока не перекрыл воздух. Ноги ослабли, и Ева рухнула на пол. Черт! Больно-то как! Она корчилась, прощаясь с последней надеждой на счастье, давая волю слезам, сумасшедшей боли. Пальцы царапали пол, вой рвал грудную клетку, и Ева выла, катаясь, как пойманная волчица. Дико стучало в висках. Кровавые круги плыли перед глазами, наползая друг на друга. Сердце сжималось до крохотной точки и тут же разрасталось, заполняя все внутри.
Звонок телефона показался похоронным плачем. К черту телефон! Всех к черту! Зачем ей все это?! Пустышка! Она – пустышка, а жизнь – это не жизнь, это ее плацебо! Ева попыталась подняться, пальцы вцепились в скатерть, стянули ее вместе с картиной. Как последний парус, сверху следом слетел листок бумаги – письмо, которого она сразу не заметила.
«Маленькая моя королева! Моя богиня! Прекрасная муза, спустившаяся с вершины Геликона! Я проклинаю тот час, когда Вселенная соединила нас, и благословляю тот час, когда Вселенная подарила мне тебя! Не знаю, поймешь ли ты меня, но надеюсь на это всей душой, всем плачущим сердцем. Пройдет много лет, но мне не забыть день, когда я предал тебя. Предал, потому что понял, что не смогу сделать тебя счастливой.
Еще месяц назад мне виделось и мечталось, как я сниму с твоей божественной головки венчальную фату… ты заснешь в моих объятиях, а я буду сдувать с твоей кожи аромат чайной розы. Девочка моя! Ты удивительно пахнешь! Этот нежнейший аромат моей богини я пронесу через всю жизнь. Он послужит мне вдохновением, которого я раньше не знал.
Наша встреча, ночь, проведенная с тобой… Ни одна женщина в мире не дарила мне такого наслаждения, упоительного блаженства, которое я познал с тобой. Мне казалась, сама Шахерезада ласкала меня, одурманивая красотой и загадочностью…
Я выбрал свой эшафот и не хочу, чтобы ты пошла за мной следом. Я не смогу хранить тебе бесконечную верность. Осыпать роскошью подарков тоже не смогу. В моих силах только одно – нежно любить тебя. Отныне я изменил свою подпись на картинах. Присмотревшись, ты всегда сможешь увидеть букву «Е», вплетенную в мои инициалы. Хочу, чтобы ты знала: я любил, люблю и буду любить тебя, моя прекрасная Мадонна!
Я стану менять женщин как перчатки, потому что они – не ты. В каждой из них я буду искать тебя, угадывая изгиб бровей, блеск глаз, родинку возле левой ключицы.
Любимая! Единственно желанная! Перешагни эту боль! Сделай это так же, как сделал я. Мы не будем счастливы вместе, даже если очень этого захотим, потому что наши вселенные слишком разные. Ты – солнце, я – луна. Ты – небо, я – земля. Ты – свет, я – мгла. Ты – музыка, я – тишина. Наши миры никогда не смогут соединиться. Пройдет время, и ты станешь вспоминать меня с нежной грустью, как в лютый мороз вспоминается порыв ветерка на июльском лугу, дурмяно цветущем спелыми травами.
Как печально сознавать, что я не дал нам шанса попробовать совместное счастье на вкус. Но лучше сразу плыть на разных лодочках, чем потом рвать друг у друга последнюю щепку – все, что сохранится от разбившегося семейного баркаса. Лучше не сходиться, чем потом отдирать себя друг от друга с мясом и кровью. Думаю… нет, надеюсь, что ты понимаешь, что я имею в виду, и чувствуешь мою боль и соль на губах от слез. Это решение давалось мне долго и трудно. Но когда пришло озарение, что нам не быть вместе… я думал, что сойду с ума.
Ты – единственная любовь моей жизни, прекрасная Ева!
Целую тебя и опускаюсь на колени, чтобы ласкать пыль твоих следов.
Прости меня, если сможешь, и прощай.
Твой несчастный и любящий Илья»
Прижав письмо к груди, Ева застыла. Боль и отчаяние потихоньку испарялись, словно утренний туман рвался клочьями и исчезал в солнечных лучах. Безысходность сменилась пустотой и легкостью. Наверно, ей не суждено быть счастливой. Долой иллюзии. Здравствуй, вечный номер один в списке на одиночество. Когда одних в него записывают карандашом, чтоб потом стереть, ее имя, видать, там высечено на камне.
Ева так и сидела со смятым листком в руках, уставившись в одну точку. Ей скоро тридцать, а что у нее есть, кроме денег? Семьи нет. Любви нет. Счастья нет. Друзей нет. У нее даже постоянного любовника нет. Антон ушел. Илья выбрал Аньку. Почему ее? Если б это была какая-нибудь девчонка из обычной среднестатистической семьи, было бы не так больно. Да чего тут думать? После женитьбы на Морозовой, у Ильи будет все: ему сделают имя, пусть и заслуженно, за талант, но сделают. Когда тысячи не менее талантливых рисовальщиков каждый день зарабатывают на кусок хлеба портретами, несложными акварельками, ему будут делать персональные выставки, писать о его работах в глянцевых журналах, лицо – очень симпатичное лицо – станет постоянно мелькать в светских хрониках. Хороший пиар принесет славу и деньги. Судя по всему, Илье без разницы на ком жениться – Анька позвала, он согласился. А если бы это предложила Ева? Как бы поступил он? Отказался бы? Ведь у нее денег не меньше, чем у Анькиного отца. Может, письмо – это просто тактический ход? Я тебя люблю, но вынужден жениться на другой, потому что кобель и сволочь, а ты такая вся из себя хорошая, что превращать твою жизнь в вечный кошмар – жестоко и подло. Пусть рядом со мной страдает другая, а не ты. Смешная и наивная отмазка. А ведь она почти поверила в эту ерунду, в букву «Е» в подписи на картинах.
Кстати! Ева дотянулась до подарка Ильи, поискала его инициалы. Губы невольно растянулись в улыбке. Да, он, действительно, изменил подпись… Вон они, два завитка буквы «Е», красиво соединяющие «И» и «Ш». Выходит, он просто любил ее? По-настоящему любил? Как любят обыкновенную Маню или Веру? Тогда почему не захотел сделать ей предложение? В чем же, черт возьми, причина?!
В мобильном телефоне требовательно зазвонил будильник. Это еще что? Секунда на размышление. Настало время «ч» – Тарасов! Раздирая душу на молекулы, она чуть не забыла про основного врага. Ева глубоко вздохнула и поднялась с пола. Хватит сантиментов! Пора браться за дело.
На детской площадке в парке возле дома Тарасова было пустынно. Голые деревья, в основании веток присыпанные снегом, топорщились, напоминая причудливые дизайнерские инсталляции. Серое небо, холодное и слепое, казалось, цеплялось за черные макушки. Ева сидела в кафе неподалеку, рассматривая через окно неприглядную картину осеннего запустения. В конце аллеи появились двое. Мужчина вел за руку маленького мальчика. Даже с этого расстояния можно рассмотреть, что ребенок сильно припадал на одну ногу. Ева напряглась, оперлась грудью о стол. Он что, болен? В информации, которая у нее была, об этом не упоминалось.
Нет, как бы то ни было, она не намерена отступать – это не в ее правилах. Допив кофе, Ева расплатилась, вышла на улицу, неторопливо направилась в парк. Сунув руки в карманы, она брела по аллее, посматривая исподлобья на мужчину с мальчиком. Дойдя до детской площадки, села на скамью. Главный враг ее жизни приближался. Оживленно болтая, мальчик вдруг вырвал руку и бросился к горке.
- Гоша! – окликнул его Тарасов. – Не беги! Тебе нельзя!
- Я тихонько, папа! – отмахнулся тот.
Румяный, с блестящими от возбуждения глазами, мальчик пробежал мимо Евы, посмотрев на нее озорно, и звонко рассмеялся. Через секунду он стоял на площадке горки и махал руками:
- Папа! Папа! Смотри, где я!
- Гоша! Спустись немедленно! Вот непоседа!
Но мальчик уже скатился с горки и забрался на качели.
- Егоза! – выдохнул Тарасов, опускаясь на скамейку рядом с Евой. – Никакого сладу с ним нет.
- А мама что ж? – поинтересовалась Ева.
- Нет у нас мамы. В прошлом году погибла.
- А бабушка не помогает?
- И бабушек нет. Теща всего на полгода дочку пережила. А моя мама еще пять лет назад от рака умерла. Жена с Гошей дорогу переходили, когда на них дура на крутой тачке налетела. Жена успела Гошу оттолкнуть, а сама под колесами погибла.
- Водительшу-то наказали?
- Да прям! – усмехнулся Тарасов. От его взгляда у Евы побежали по спине мурашки. – Она оказалась дочкой известного в городе бизнесмена Смирнова. Виноватой признали мою жену – дескать, переходила в неположенном месте, хотя сбили их на пешеходном переходе, когда они на зеленый шли. А то, что водительша была под наркотой, ни в одном документе не фигурирует. Мне адвокат сразу сказал – пойдете в суд, однозначно, проиграете… Вот так и живем.
- Как же вы управляетесь?
- Да я привык уже. Это поначалу трудно, а потом… потом тоже трудно, но по-другому. Он у меня хороший мальчик, послушный, только иногда озорничает.
- Извините, я видела, Гоша хромает. ДЦП?
- Нет, это как раз после той аварии. У Гоши был очень сложный перелом со смещением. В итоге кость неправильно срослась, да там еще что-то врачи понаписали. Нужна операция, а где ж такие деньги взять? Извините, обычно я не гружу людей своими проблемами, а тут расклеился. Видимо, накопилось.
- Жалко мальчика.
- Да. Когда смотришь, как в садике детишки бегают, прыгают, сердце обрывается. Он старается за ними успеть, а куда ему? Потом плачет, не хочет в садик идти. Зато сбившая его дура живет и процветает, наверно.
Они долго разговаривали, пока к ним не подошел Гоша:
- Папа, я хочу кушать, пойдем домой.
- А разве не надо поздороваться?
- Ой. Здравствуйте. А как вас зовут?
- Тетя Ева.
- А где ваш дядя Адам?
- Не знаю, – растерялась она.
- А разве у живых тетенек бывают такие имена?
- Бывают, – улыбнулась она, глядя в блестящие глаза удивительного кофейного цвета. Такие же, как у его отца. И волосы из-под шапочки выбиваются светлые, крупной волной. Вот только взгляд какой-то взрослый, как у человека, много повидавшего в жизни.
- Ладно, мы с Гошей пойдем. Спасибо вам за компанию, – Тарасов поднялся, взял сына за руку.
- До свидания, – Гоша помахал Еве ручкой. – А вы приходите сюда, когда хорошая погода. Мы все время здесь с папой гуляем. У нас же бабушек нет, даже в гости не к кому поехать.
- Спасибо за приглашение. Я постараюсь, – кивнула Ева. Тарасов отвел взгляд и потянул сына за собой.
Она стояла и смотрела, как они уходят – враг и его хромающий сын. Опомнившись, рванула в кафе – греться. Пила зеленый чай и смотрела на пустую аллею, где еще полчаса назад раздавался детский заливистый смех. Новый план мести родился сам собой. Какое самое больное место у Тарасова? Его сын. Вот куда должен быть направлен ее удар! Она сделает это и даже знает – как. Боль должна быть такой, чтобы жить не хотелось! У нее нет детей, и у него их не будет.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/08/04/2007